Почему прп. Антоний Печерский почитается родоначальником русского иночества?

К дню памяти святого 10/23 июля

Первые монахи на Руси появились сразу вслед за Крещением. Летописец упоминает об этом, говоря о трапезах, которые св. князь Владимир устраивал для духовенства. Поначалу, всего вероятней, это были приезжие иеромонахи из других стран, приглашенные крестить и проповедовать людям. Но скоро в Киеве и других русских городах возникли монастыри с братией. На это есть указания как в самом житии Антония, так и в «Повести временных лет». Последняя говорит: «чернорисця почя множитися и монастыреве почаху быти». И митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» в свою очередь также свидетельствует: «монастыреви на горах сташя, черноризцы явишася». Древнейшими у нас по этой причине должны считаться построенные Ярославом Георгиевский и Ирининский монастыри в Киеве (первая половина XI в.), Борисоглебский монастырь в Торжке, основанный около 1030 г. прп. Ефремом, братом Георгия Угрина, убиенного вместе с св. князем Борисом, и прп. Моисея Угрина, Киево-Печерского чудотворца. К числу первых русских обителей предание также относит Валаамский и Ростовский Авраамиев монастыри.

Так нет ли здесь противоречия с тем распространенным мнением, в котором зарождение русского монашества принято относить лишь к 1051 г., дате основания Печерского монастыря? И по какой причине в церковной традиции под днем 10/23 июля отмечается память преподобного Антония Печерского, как «начальника всех русских монахов»?

Будущий святой родился в городе Любече, неподалеку от Чернигова, как полагают, в самом конце Х в. Крещение с греческим именем Антипа получил в детстве, затем неизвестными путями попал на Афон, в прославленный монастырь Эсфигмен. Как и положено здесь, новоначальный инок, постриженный под именем Антония (в честь Антония Великого, Египетского) прошел длительный искус в одной из особножительных калив, под руководством старца. А дальше игумен монастыря неожиданно велит ему собираться и идти на Русь. «И да будет на тебе благословение Святой Горы, ибо от тебя многие станут чернецами», — напутствует Антония он.

Дальнейший период житие изображает, как полный неопределенности и внутренних треволнений: «И стал ходить по дебрям и горам, ища места, которое бы ему (для подвигов) указал Бог». Не принесло успокоения и знакомство с монастырями: «и исходи по монастырем, и не возлюби, Богу не хотящу…» Подобные скитания позже претерпевает и Феодосий. В житии его рассказывается, как он, попав в Киев, «обьходи вся манастыря», однако не был принят нигде, т.к. не мог внести за себя дорогой денежный вклад.

Пристанищем Антония стала небольшая пещерка на холме возле Днепра. Одни источники именуют ее варяжской, т. е. той, которой пользовались торговцы-варяги на пути в Царьград и обратно, другие же — «Илларионовой» (пресвитера Иллариона, подвизавшегося здесь, а после ставшего первым митрополитом из русских), с самого начала таким образом обозначая связь между двумя выдающимися духовными деятелями данного времени.

Так или иначе, по берегам Днепра было очень много отдельных пещер и целых пещерных систем. Окрестности Киева, сложенные из легких лессовых пород, буквально испещрены ими, и археологические изыскания последних десятилетий неоднократно наталкивались здесь на следы пребывания небольших монастырьков и отдельных отшельников. Именно здесь с «благословением Святой Горы и своего игумена, который его постриг», Антоний стал жить, «пребывая днем и ночью в трудах, бдении и молитвах».

Необходимо указать на ту характерную историческую обстановку, которая сложилась на Руси после Крещения. Выбор Православия князем Владимиром в 988 г. представлял, без сомнений, великий и переломный момент. Однако, это был по преимуществу выбор культурный и политический, предопределенный «сверху», государственной волей правителя. Он открывал перспективу военного союза с Византией, направленного против половцев, надежду на организацию Руси в виде единого крепкого государства, которую тормозили ее дремучие языческие верования.

«Кто же не придет (на берег Днепра, креститься), — по преданию говорит князь, — тот мне не друг». Прекрасно, когда государь видит в каждом из подвластных ему людей своего друга и друга во Христе. Однако, нельзя отрицать, что решение пойти и креститься за князем могло быть также во многом решением утилитарным. Оно обнаруживает недостаточность твердых внутренних оснований, ибо «не быть другом князя» — это, согласимся, недалеко от того, чтобы открыто считаться княжеским недругом: оказаться на положении, в которое наверняка не пожелает поставить себя никто. И хотя в самом Владимире, по свидетельствам современников, знакомство с «греческой верой» вызывает сильнейший душевный переворот, религиозная реформа, произведенная на Руси его властным указом, административным порядком, не могла тотчас переменить и не переменила прежнего мировоззрения, взаимоотношений и нравов.

Некоторое время церковность древнерусским обществом просто копируется: копируется неумело и внешне. По образу греческих устраиваются свои храмы и богослужение; для князей и знати кажется престижным поступать сходно с византийской аристократией: заниматься книжным научением, благотворить монастырям и т. д. Взгляд на иноческое жительство по этой причине тоже довольно поверхностен. Основать обитель своего имени, сделать богатые вклады на помин души, в конце жизни принять постриг и упокоиться в усыпальнице внутри его стен — такая мысль, заложенная в основание первых обителей, сделала из них островки образцово-идиллического «благобыта», поставила во всецелую зависимость от настроения главного ктитора. Оставалась пока закрытой, непознанной Русью сама идея аскезы в значении нового вдохновения, направления творчества, стержня всего христианского исповедания.

Желание более строгой, сосредоточенной жизни конечно же теплилось в душах; в начале XI в., как мы уже видели, на днепровских склонах появляются первые ищущие уединенных молитв. Вместе с Крещением узнают на Руси и об увлеченности стран Востока монашеским деланием. Прежде, чем отправиться паломником в далекую Грецию, Антоний сам обязан был получить откуда-то сведения о монахах и о Святой Горе. Но пока не достает главного: примера личной ревности и знания аскетических традиций — чтобы монашеству прийти на Русь заново, уже не в качестве внешнего атрибута, но в своем исходном значении самоотверженного подвижничества во имя Христово.

От Бога преподобному Антонию не было дано способностей лидера или проповедника. Наоборот, это был сосредоточенный и самоуглубленный человек, тяготившийся миром и его отношениями. От строгих афонских наставников перенял тягу Антоний к отшельничеству, возвращение же на родину вынуждало его поступиться привычным молитвенным покоем. И в учрежденной им новой обители вблизи Киева он впоследствии наотрез откажется быть игуменом и принимать иерейский сан, а подскажет иного игумена и духовника братии. «Благословение Антония», полученное им на Афоне, — предание из жития, реальность которого в последнее время подвергается сомнению исторической наукой, — поэтому следует считать вполне достоверным и имеющим принципиальную важность. Его, благословения, принесенного с Афона, не могло не быть, ибо опыт подвижничества русскому иноку иначе взять было неоткуда; настроенность же Антония на затвор и молитву наверняка исключала возможность по одному собственному желанию возвращаться из Греции в Киев для осуществления здесь какой-нибудь особенной миссии.
Отсылка Антония на Русь стала признанием от лица начальника Эсфигмена зрелости его духа, способности самому твердо стоять на пути спасения. Впитавший в себя опыт Афона, он продолжал руководствоваться таковым и после своего возвращения в Русскую землю. Этого оказалось достаточно, чтобы к пещере близ села Берестова один за другим стали стекаться ищущие иноческого подвига. В числе первых пришли прп. Моисей Угрин, прп. Варлаам и прп. Ефрем, бывшие прежде сановниками при дворе князя Изяслава. Число монахов быстро росло. Год 1051-й становится условной датой начала истории Печерского монастыря, по первому упоминанию его в летописи. Устройство и порядки монастыря при этом решительно отличались от остальных обителей. «Мнози бо монастыри от князь и от бояр и от богатства поставлени, но не суть таци, каци суть поставлени слезами, пощеньем, молитвою, бденьем», — говорит по данному поводу автор «Повести временных лет».

Когда число сподвижников достигло двенадцати, Антоний удалился на соседнюю гору, вырыл себе пещеру и стал подвизаться в затворе. Первым игуменом Печерского монастыря стал Варлаам, постриги совершал Никон, пришедший в обитель в священном сане. Главным же продолжателем дела прп. Антония стал пришедший в обитель из Курска славный его продолжатель и ученик Феодосий.

Около 1062 г. Феодосий сменил на игуменском посту Варлаама, а монастырь при нем сделался «киновийным», т. е. общежительным. Большинство монахов в это время пребывало уже вне пещер, и только самые опытные и ревностные совершали свой подвиг под землею. Для обители по желанию Феодосия из Константинополя привезли знаменитый Студийский Устав, который с тех пор повсеместно вошел в обиход в Русской Церкви и продолжал действовать у нас вплоть до конца XIV в. Устав этот резко контрастировал с порядками обычных, ктиторских монастырей. Среди братии он упразднял имущественные и прочие привилегии и различия в положении, вводил общую собственность, беспрекословное послушание игумену, обязывал всех к физическому труду и суровой аскезе. Печерские иноки носили власяницы, строго постились, лишали себя сна и понуждали к постоянной молитве. Распорядок же богослужений, напротив, отличался меньшей торжественностью и более подчеркнутым учительным характером. В соответствии со Студийской уставной традицией службу в основном не пели, а читали; она была несколько короче, и все это делалось для того, чтобы присутствующие в храме могли легче усваивать содержание богослужения. В церкви и в собраниях предписывалось читать также святоотеческие творения. Эта поначалу сугубо монастырская традиция на Руси прижилась и в миру. Согласно Студийскому уставу, в разные праздники читались прп. Феодор Студит, прп. Андрей Критский, прп. Ефрем Сирин, свт. Григорий Богослов, прп. Иоанн Дамаскин, свт. Василий Великий, прп. Анастасий Синаит, свт. Григорий Нисский, свт. Иоанн Златоуст, прп. Иосиф Студит и другие отцы.

В краткие сроки Киево-Печерский монастырь дает образец уникального в своем роде духовного расцвета. Он становится центром просвещения Киевской Руси, отсюда берут себе игуменов другие русские монастыри, здесь воспитывают будущих епископов Русской Церкви. Весь домонгольский период в духовной жизни Руси печерское влияние остается ведущим. Центральную роль обитель Антония и Феодосия сохраняет за собой, даже вопреки разорению Батыя. Вплоть до XV в. здесь не прерываются традиции святости.

В монастыре много заботятся об образовании, книжном письме, пении. В его стенах работают архитекторы и художники. В лику святых причислены Алипий Печерский, которого по традиции почитают первым русским иконописцем, и прп. Григорий, также иконный мастер. С киевскими Печерами также связано имя прп. Агапита, первого русского врача. В 1070-х в монастыре было положено начало летописанию, оформляется Киево-Печерский летописный свод, послуживший затем основой для знаменитой «Повести временных лет» еще одного печерского постриженника — прп. Нестора Летописца.

Обитель ведет широкую благотворительную деятельность, участвует в текущих политических делах. Независимое ее положение и строгая духовная выдержка сообщают Печерским духовникам и игуменам особенные авторитет и влияние среди простого народа и у княжеской власти. Монастырь становится посредником в спорах, выступает с требованием безусловного выполнения князьями перемирия с крестным целованием. Когда Святослав и Всеволод изгнали Изяслава и в Киеве водворился Святослав, Печерская братия отказалась поминать нового киевского князя. И Святославу в скором времени пришлось оставить киевский стол, возвратившийся же Изяслав возымел с тех пор к Феодосию огромное уважение.

Верховный киевский князь безропотно терпит от игумена то, чего никогда не простил бы другим: временами ему приходилось стоять под воротами монастыря, дожидаясь, пока кончится послеобеденный отдых у братии. Изяслав подарил обители территорию холма над пещерами. Здесь были постепенно отстроены надземный монастырь и Великая Лаврская церковь — Успенский собор. Таким образом, иноки отныне жили на собственной земле, получали возможность самостоятельно определять внутримонастырскую жизнь. Многочисленные же доброхотные жертвователи доставляли обители необходимое содержание. Мзда их различалась от ктиторской, ибо совершалась вне намерения властвовать или тщеславиться перед окружающими, а по новозаветной заповеди о милостыне («пусть левая рука твоя не знает, что делает правая») и сыновней признательности к провозвестникам духовного слова.

Выше уже упоминалось о распространении части Студийских уставных требований на приходской обиход. Многие подробности Устава Киево-Печерской обители стали общепринятыми, хотя в первое время предназначались для монастырского употребления. Монашеский идеал вообще очень рано начинает восприниматься русским сознанием как образец, наиболее полное выражение евангельского максимализма.

На протяжении XI в. немаловажное значение будет иметь также и определенно критическая позиция Киево-Печерских отцов по отношению к папству. Миссионерство Рима в данное время выглядит весьма агрессивно. Оно выражается в настойчивых попытках проповеди у печенегов, в Литве. Да и в сам Киев, к великокняжескому двору неоднократно прибывают посланцы от Западной Церкви с намерением обратить русских на свою сторону. Церковного разрыва еще нет, но многочисленные разногласия между Римом и Константинополем вполне очевидны. Как очевидны для всех и настойчивые попытки польских верхов распространить свое влияние на древнерусские земли. Конфликт интересов достигает апогея в правление Святополка, прозванного Окаянным, больше всего известного в истории злодейским убийством двух братьев: Бориса и Глеба. Менее известен тот факт, что Святополк был женат на дочери польского короля Болеслава, и это поляки помогли в 1018 г. ему против правил утвердиться на великокняжеском престоле в Киеве. При дворе в этой время постоянно пребывает польский епископ, который старается насадить западное христианство. После изгнания Святополка он окажется в тюрьме, и планы латинян по мирному завоеванию Киевской Руси рухнут. Но в памяти киевлян связь между жестоким и коварным Святополком и папским Римом сохранится надолго. Преподобный Феодосий, всегда настроенный миролюбиво, в одном из своих посланий будет категорически требовать от паствы прекратить всякое сообщение с латинянами, которых считает за страшных еретиков. С латинянином даже не есть вместе, заповедует святой, если же пришлось принять к себе в дом, то тщательно вымыть посуду и мебель, как после прикосновения к скверному.

Несомненно также воздействие Киево-Печерского монастыря и на государственную, законодательную практику своего времени. Сила духовного примера задает отправную точку, вкруг которой строится Русь. В одном месте как бы мимоходом упоминается об обращении печерскими отцами в Православие армянина-монофизита, в другом — о переходе из католицизма знатного варяга Шимона с дружиной и всем семейством. «Оставляет латинскую буесть чудес ради Антония и Феодосия», — говорится в Патерике. Можно быть уверенными, что примеры эти для своего времени наверняка не были исключительными, единичными, но наиболее показательными. Привитие молодой Киевской Руси к древнему корню христианского подвижничества облагораживает и благоустраивает русскую жизнь, делает ее самостоятельной и сильной, задает направления для будущего общественного и церковного развития.

Во Владимире Русь принимает христианство как план, как гениальное начертание; в Антонии она обращается к Евангелию сердцем, душой, узнает во Христе себя самою. Неведомо при этом, знал ли святой, денно и нощно молящийся в тиши своей подземной кельи, о происходящем вовне? Догадывался ли, что это его безмолвная проповедь примером произвела в русской жизни столь решительные и многочисленные перемены? Как бы то ни было, ко времени его блаженной кончины, наступившей 3 мая 1073 г., над Киевом пронеслась уже целая эпоха.

По преданию, угодник Божий был заранее извещен о времени своего перехода в вечность. Попрощавшись с братией, он удалился в пещеру, вход в которую после его смерти оказался наглухо завален. Несколько раз монахи пытались потом отыскать мощи преподобного, но тщетно. Останки свои преподобный надежно скрыл от посторонних глаз, как тиха и сокровенна была его подвижническая жизнь — жизнь родоначальника русского иночества.