Забытый русский гений

К дню памяти Гавриила Романовича Державина

Летнее время — время паломничества привело нас на берега Волхова в Варлаамо-Хутынский монастырь. Древняя обитель почти полностью восстановлена после страшной разрухи военной поры. Матушка благочинная любовно показывала нам «монастырские угодья» — храмы, часовенку прп. Варлаама, гостиничный комплекс, трапезную, освященный колодец, а в конце сказала: «А теперь пойдем к Гавриилу Романовичу». И, когда она открыла маленький храм, освященный в честь св. Иоанна Богослова, душу охватило, всегда неожиданно посещающее ее, чувство благодати Божией.

«Как тут хорошо!» — «Благодатно!» — откликнулась матушка. Уходить не хотелось от серого мраморного надгробия, на котором было начертано: «Гавриил Романович Державин, действительный тайный советник и многих орденов кавалер».

— Матушка, а почему Державин похоронен у вас в монастыре?

— Неподалеку, в шестидесяти верстах от Хутыни у него было имение Званка.

— Знаменитое, которому посвящена поэма «Жизнь званская». Я помню, с каким упоением нам на лекциях на филфаке наш профессор читал эту идиллию помещичьей жизни со всеми подробностями быта. Хозяйственные дела, неграмотный староста, прогулки, занятия, развлечения. Идеал здоровой русской жизни:

Горшок горячих добрых щей,
Копченный окорок под дымом;
Обсаженный семьей моей,
Средь коей сам я господином,
И тут-то вкусен мой обед!

Пушкин потом переложит эти строки по-своему:

«Мой идеал теперь — хозяйка,
Мое желание — покой,
Да щей горшок, да сам большой»).

— А вы помните, что полное название поэмы «Евгению. Жизнь званская». Державин посвятил поэму митрополиту Евгению (Болховитинову) — составителю словаря российских светских писателей, археологу, историку русской литературы. Он жил в хутынском монастыре и был другом поэта в последние годы его жизни.

— Вот почему Гавриила Романович нашел здесь вечное упокение.

— Это было его завещание, его просьба. Три века монахи молились о его упокоении в этих стенах. Во время войны, когда монастырь был разрушен, прах Державина перенесли в Новгород, а, когда монастырь стал действующим, вновь вернули на прежнее место.

— Да, тот, кто написал оду «Бог» достоин того, чтобы быть погребенным под церковными сводами.

И я вспомнила, как впервые, еще нецерковным человеком, прочла эту оду, которую дали мне мои друзья старшего поколения. Это была слепая машинопись, истертые листочки. Но я помню, какое огромное впечатление на меня оказали эти строки. Тогда я постаралась выучить их наизусть, и это была одна из первых моих молитв.

БОГ
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества!
Дух всюду сущий и Единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог.

Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, —
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,
В твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну
Из бездн Ты в вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал:
Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавый всe единым Словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!

Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.

Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры —
Перед тобой — как нощь пред днем.

Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед Тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, — и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед Тобой — ничто.

Ничто!- Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто!- Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь — конечно, есть и Ты!

Ты есть!- природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть — и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! — в бессмертие Твое.

Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.

Хотя с тех юношеских пор, когда я впервые прочла эту оду-молитву, прошло много лет, и потом было узнано множество молитв, она остается исключительной. И потому, что написана с исключительным литературным мастерством, и потому, что это явно произведение богодухновенное. Об этом свидетельствует история создания.

Державин задумал свое славославие Творцу в 1780 году. Не только задумал, но и начал. Однако четыре года дело стояло на месте. «Будучи занят должностию и разными светскими суетами, сколько ни принимался, не мог окончить оную», — признавался сам Гавриил Романович. Хотя в эти четыре года ни должность, ни светская суета не помешали написать ему несколько замечательных стихотворений, в том числе прославленную «Фелицу», посвященную Императрице Екатерине II.

В 1784 году, проезжая по делам через Нарву, Державин внезапно велел остановить свою повозку, оставил ее на постоялом дворе, а сам нанял «маленький покой» у одной старушки и закрылся там на несколько дней, — и написал то, что созревало четыре года.

Ода «Бог» переводилась много раз на все европейские языки, в других странах она, пожалуй, даже более известна, чем у нас.

Да и самого Гавриила Романовича Державина у нас вспоминают в лучшем случае только, как предшественника Пушкина, как старика, дремлющего на лицейском экзамене: «Старик Державин нас заметил, и в гроб сойдя, благословил». И это все.

А между тем тот же Пушкин говорил о стихах Державина, что они «исполнены порывов гения». «Его смелость, высшая смелость», — писал он.

Примеров этой смелости Державина, который из рядовых солдат достиг высших степеней в государстве, был губернатором, кабинет-секретарем Екатерины II, сенатором мы найдем в его поэзии немало:

Я князь — коль мой сияет дух;
Владелец — коль страстьми владею;
Боярин — коль за всех болею.

Это о сословном чванстве. А вот о поэтической свободе:

Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту;
А ей твердят: «Пой птичка, пой!»

Своего положения при Дворе Гавриил Романович достиг именно поэтическим талантом, но старался не отдать его на продажу. Ода «Бог» — свидетельство того, высокого духа, который всегда сохранял «тайный советник, кавалер многих орденов» Державин.

Замечательно, что день упокоения Державина совпал с днем праздника иконы Божией Матери Казанской, верим, что Царица Небесная приняла под свой покров того, кто свое словесное служение посвятил Богу.