Христианское мировоззрение и американский консерватизм

Открытое письмо мистеру Патрику Дж. Бьюкенену

Уважаемый мистер Бьюкенен!
С большим интересом прочел Вашу книгу «Смерть Запада». Вы написали сильное произведение. В некоторых принципиальных вопросах мы с Вами единомышленники, и это меня искренне радует. Приятно сознавать, что на другой стороне планеты есть люди, мыслящие с тобою в одном ключе. Вместе с тем, некоторые из предложенных Вами решений современных проблем меня удивили, а другие ввергли, так сказать, в философскую грусть. Особенно это касается Вашей трактовки христианства и его отношения к прошлому и будущему Запада. Поэтому пишу Вам открытое письмо — думаю, что наши позиции отражают не только личные точки зрения, но коренные ценностные ориентации Америки (в Вашем случае) и России (в моём). Вот их и стоило бы сопоставить.

Начну с того, что Вы причисляете Россию к западной цивилизации. В определенном отношении это лестно, хотя не совсем верно. Россия одновременно западная и восточная, европейско-азиатская страна: в этом её сила и её слабость. Будучи православными христианами по вероисповеданию и нравственности (мы даже грешим по-православному), русские вместе с тем не слишком высоко оценивают экзистенциальные возможности отдельной самодостаточной личности. Это сближает Россию, например, с Индией и исламским миром, одновременно отграничивая её от индивидуалистического Запада. Вот тут и зарыта собака: переживая во многом схожие социальные процессы, проходя общие с Западом фазы экономического и культурного развития, православно-русская цивилизация в целом идет по другому пути, чем цивилизация евро-атлантическая. Я имею в виду прежде всего духовные критерии и цели.

Вы начали свою книгу главой с выразительным названием «Исчезающий вид», где привели в буквальном смысле убийственную статистику старения и вымирания белого населения Европы, а затем и Соединенных Штатов. То же самое — если брать абсолютные цифры — наблюдается и в России, причем ещё в более удручающих пропорциях. Самое поразительное, однако, состоит в том, что внешне подобные события на Западе и в России происходят по прямо противоположным причинам. Американцы перестают рожать детей, потому что они богаты и хотят жить в своё удовольствие. Русские за последние двенадцать лет — со времени распада СССР — не рожают детей по причине бедности, локальных войн и общей «социальной усталости» населения. Вы совершенно правы: «чем богаче становится страна, тем меньше в ней детей и тем скорее её народ начинает вымирать. Общества, создаваемые с целью обеспечить своим членам максимум удовольствия, свободы и счастья, в то же время готовят этим людям похороны. В наступившем столетии судьба, возможно, компенсирует китайцам, мусульманам и латиноамериканцам все те тяготы, которые им пришлось вынести в прошлом. И, возможно, именно этим народам суждено в скором будущем стать властелинами мира. Разве не сказано в священном Писании: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»? Так вот, в России «кроткие» как раз и составляют большинство населения. Мы не хищный народ, мы не «волки», и опасность исчезновения русских как нации угрожает нам с другой стороны, чем собственно Западу.

Сравните историю Америки и России. Обе эти страны занимают целые континенты. России в XVI-XIX столетиях пришлось осваивать азиатскую Сибирь и Дальний Восток (вплоть до Аляски), американцам в XVIII—XIX вв.еках — «дикий Запад». И тут и там имело место насилие: люди не ангелы. В итоге коренное население Америки (индейцы) были почти уничтожены, остатки загнаны в резервации. Между тем в России коренные народы осваиваемых областей — к примеру, татары, от которых русские в своё время сильно страдали — не только не уничтожались, но нередко включалось в правящий слой империи. Достаточно сказать, что до одной трети русского дворянства составляли те же крещеные татары, а также украинцы, литовцы, немцы и многие другие. Что касается Кавказа, то здесь следует назвать поистине символическую фигуру грузинского князя, выдающегося полководца Петра Багратиона, который всегда гордился тем, что является генералом русской военной службы. Даже воинственный горец Шамиль оказался в конечном счете другом русского царя, а личный конвой императора Николая Второго составляли именно кавказские джигиты, сохранившие ему верность до самого конца. Я разделяю, мистер Бьюкенен, Ваш протест против либеральных поношений Америки как «империи зла» (в стиле небезызвестной С. Зонтаг), но, как говорит русская пословица, из песни слова не выкинешь. Русское царство и американская республика имеют в своей истории общие черты, но конфигурация этих черт разная…

Теперь относительно рабства. Да, и Россия и Америка знали рабовладение, некоторые наши ретивые критики династии Романовых ещё со времен Герцена называли нашу страну «рабовладельческой империей» (почти как Р. Рейган со своей «империей зла».) Однако и в этом отношении между Россией и Америкой дистанция немалого размера. Американцы просто посылали свои корабли в Африку, где за бутылку виски и новое ружьё местные князьки продавали им в рабство своих черных соплеменников. Вы правы — не Запад придумал рабство, но он его эффективно использовал (вспомните хотя бы Древний Рим). Американская «трансатлантическая» работорговля была юридически-экономической акцией именно римского типа, где между рабовладельцами и рабами пролегала пропасть. На этом и спекулируют нынешние лидеры черной Америки, для которых прошлое афроамериканцев есть лакомый кусок финансового и политического капитала.

Иначе обстояло дело в России. Крепостное право окончательно оформилось у нас при Петре Первом, превратившем страну в единый военный лагерь, где служили (были «тягловыми») все сословия — и духовенство, и купцы, и дворяне. Здесь не место обсуждать, насколько всё это было оправдано условиями времени. Суть в другом: все русские люди, независимо от своего социального статуса, оказались солдатами одного войска, работая и сражаясь не за свои личные интересы, а за достоинство своей христианской державы. Достаточно сказать, что вплоть до XVII века России приходилось в той или иной мере уплачивать дань крымскому хану. В Отечественную войну 1812 года в рядах русской армии плечом к плечу сражались с Наполеоном и «рабовладельцы» и «рабы», и ещё больше этих «рабов» было в рядах партизан, громивших войска коронованного генерала французской революции. В 1861 году крепостное право в России было отменено, но многие крестьяне не хотели уходить от своих помещиков, ибо жили с ними фактически одной социально-культурной семьей (почитайте «Капитанскую дочку» Пушкина или «Обломова» Гончарова). Решающая роль здесь, несомненно, принадлежала православию, с точки зрения которого «подлинно моё — это то, что я отдал» (св. Максим Исповедник). Об этой особенности русской «политической этики» хорошо сказал С.А.Аскольдов в 1918 г.: «Русь была до отмены крепостного права, а отчасти и после него страной рабов и рабовладельцев, но это не мешало ей быть Святой Русью, поскольку Крест, несомый одними, был носим со светлой душой и, в общем и целом, с прощением тех, от кого он зависел, поскольку и те и другие с верою подходили к одной и той же Святой Чаше. Так праведность десятков миллионов очищала и просветляла в единстве народного сознания грех немногих тысяч поработителей, к тому же грех часто ясно не сознаваемый в качестве такового ни той, ни другой стороной» (Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины. М., 1991. С.234). Коротко говоря, американское рабовладение и русское крепостное право — не одно и то же.

Таковы, уважаемый мистер Бьюкенен, некоторые исторические параллели между Россией и Америкой, одновременно сближающие и отдаляющие их друг от друга. Тем интереснее нам с Вами обратиться к сегодняшнему дню наших стран — каковы их пути из прошлого в будущее, и есть ли оно у них вообще?

В современной социально-исторической ситуации меня, как и Вас, настораживает прежде всего то, что Вы в своей книге справедливо называете либеральной культурной революцией (контркультурой). Я полностью разделяю Вашу тревогу по поводу того, что нынешний безбожный («постхристианский») человек быстро теряет свой собственно человеческий статус, превращаясь в гедонистическое животное. Стремясь к наслаждению в этом мире (сытости, комфорту, неограниченному сексу и эвтаназии), он на деле стремится к смерти, которую, вероятно, и получит в сравнительно близком будущем. Непосредственными вдохновителями этого процесса в Европе ХIХ века были «три кита» контркультуры — Маркс, Ницше и Фрейд, теоретически обосновавшие право неверующего человека на вседозволенность. Вы сами приводите в своей книге слова Достоевского «если Бога нет, всё позволено». Как раз в обоснование этой мысли марксизм объявил, что человека отныне следует понимать не как существо духовное, а прежде всего как существо практическое, материально-производительное. Нечто ещё более откровенное продемонстрировал в этом плане Фридрих Ницше. Он прямо определял человека как волю к власти, а всякого рода «рационализм» и «морализм» презирал как прибежище слабых, как философию рабов, как ressentiment… Ницшеанский человек есть прежде всего желающий человек, он не хочет убивать свой оргиастический восторг перед жизнью строгим самосознанием Бог Фридриха Ницше — это «человеческое, слишком человеческое». Настоящему Творцу неба и земли тут не оставлено места.

При всём, казалось бы, радикальном отличии друг от друга, Карл Маркс (крещёный еврей) и Фридрих Ницше (антихрист-ариец) обозначили в своем миропонимании две вершины треугольника, третью вершину которого составила — уже в начале ХХ века — концепция Зигмунда Фрейда. Фрейд тоже исходил в своей антропологии из примата желания над разумом, который, как известно, получил у него титул бессознательного «хотения», «либидо». Если рассуждать иерархически, Фрейд ещё ниже опустил человека — началом человеческой психики оказался у него биологический эрос. Что касается культуры (в том числе религии и нравственности), то она предстала в теории венского психиатра всего лишь запретом, барьером, воздвигаемым социумом на пути разрушительных влечений. Такова была философия, ознаменовавшая собою тяжелый духовный кризис Запада на границе ХIХ и ХХ веков. Корни ненавистной Вам либеральной контркультуры уходят глубоко в почву Европы и Америки.

Нечто иное происходило в это время в России. Конечно, и в России и на Западе в первой четверти ХХ века испытывалась, в сущности, одна идея — технологический проект безбожной гуманистической цивилизации. Потому-то западные либералы так восхищались ленинско-троцкистско-сталинскими экспериментами 1920-х-30-х годов. Но не только это вызвало к жизни сверхдержаву под именем СССР. В отличие от Запада, в русской культуре произошло парадоксальное сращение базовых религиозно-исторических ценностей — и прежде всего идеи праведного бытия (в его общенациональном и интеллигентском вариантах) — с пришедшими из Европы претензиями прагматического использования этого бытия, вплоть до его радикальной переделки. Именно в точке подобного сращения русский Христос сблизился с петербургским мифом, образ избранного народа — с пролетариатом-мессией, Карл Маркс — с ветхозаветными пророками и Фридрихом Ницше…

В религиозном плане русской истории как бы не было: «симфоническая личность» России метафизически остается с Богом, участвуя в мировом прогрессе лишь поверхностными слоями своей цивилизации. Если западный либеральный прогресс направлен от рая к аду (а в этом ныне мало кто сомневается), то Россия дольше других сопротивлялась цивилизованной апостасии. После петровских реформ она создала целую «империю фасадов»: П.Я.Чаадаев и маркиз де Кюстин были отчасти правы, подчеркивая искусственный характер российского европеизма. В завитках барокко, вольтерьянства и императорского абсолютизма соборная душа России продолжала жить по модусу «не так, как хочется, а так, как Бог велит». Выражения вроде «русского ренессанса» или «русской демократии» означают не больше, чем «православный поставангард» или «голландская соборность». Даже марксистский коммунизм как последнее слово западного либерально-атеистического движения Россия сумела в конце концов преобразовать в соответствии со своим «иоанновским» менталитетом. Диалектика господства и рабства, как было известно ещё Гегелю, трудная диалектика, и нужно подумать, прежде чем безоговорочно предпочесть господина (владельца, пользователя существования) «малым сим», этим ко всему притерпевшимся «олухам царя небесного». Они отдали землю и фабрики генералиссимусу Сталину — но в глубине души они полагали, что коренные ценности сущего не могут принадлежать никому лично, что они «боговы». Это стремление «отдать свое» (напомню, подлинно мое — это то, что я отдал) красной нитью проходит сквозь Русь Советскую, хотя вся марксистская идеология требовала как раз взять чужое.

Противостояние православной — способной на метафизическую жертву — Руси, и теплохладного антропоцентрического Запада раскрывается ныне во всей глубине как главная религиозно-культурно-политическая драма ХХ столетия. Святая Русь, заливаемая со всех сторон волнами мировой апостасии, ушла на онтологическую глубину, но тайно продолжала жить во Христе («град Китеж»). Либеральный Запад предпочел град земной — в виде того или иного гуманистического симулякра, и теперь соблазняет им широкий поверхностный слой русской жизни. Выбирать Крест вместо золота трудно. Однако «хрустальный дворец» человекобожеской евро-американской цивилизации никогда не вызывал восторга у просвещенных русских людей (речь, разумеется, не о смердяковых, мечтой которых была и остается лавочка где-нибудь на Брайтон-Бич). Наша национальная мысль, от Киреевского и Данилевского до Солженицына и Зиновьева, дала развернутую мировоззренческую критику «страны чудес», то есть прагматической версии земного успеха. В современной Европе и Америке уже нет событий — там есть прирученное существование, когда субъект такого существования сидит дома перед телевизором (мир как виртуальная иллюзия-выставка), пьет кофе с коньяком (идеал потребления в качестве фетиша современного Запада), а у него между тем вся Вселенная на посылках, как золотая рыбка. Вопреки всей самодовольной прозе подобного «царства теней», в истоке его лежит утопия — социальная и технологическая утопия элитарного земного рая, вплоть до «американской мечты» о просперити с белозубой улыбкой, отграничивающей ее владельца от всего низшего — варварского, от всего внешнего — чужого, опасного, но и от всего высшего — богоносного, мистериального. Это утопия мира без страдания, без греха и Воскресения. С русской точки зрения, такой мир — это насмешка над творением Божиим, и самое печальное состоит в том, что этот смех уже прозвучал.

Из всего сказанного вытекает, что формальная демократия либерального типа в России является искусственным образованием и в конечном счете обречена на неудачу. «От принципа минимального государства либерализм постепенно пришел к принципу «минимальной» морали и культуры» (Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М., 2002. С.486). Подобную «минимальную» власть в России никто не будет уважать, люди не станут исполнять ее законов. Быть может, Россия вообще не способна к республиканскому строю: на протяжении всей своей истории она колебалась между Самодержавием и самозванством (диктатурой); в настоящее время весьма значима власть организованной преступности. Как бы то ни было, история страны свидетельствует, что оптимальной общественной формацией для России является православная народная (соборная) монархия с открытым сословно-корпоративным устройством государства и широким народоправием земли (земщина). Только такое социальное устройство, в принципе, в состоянии справиться с антиномичностью русского душевного строя, где истина, собственность, власть постоянно располагаются на рубеже света и тьмы, «правого» и «левого» и потому чреваты историческим оборотничеством (тем или иным видом самозванства). Во всяком случае, в начале ХХI века ясно, что русская цивилизация требует иной формулы, чем европейская, американская или китайская, и потому нынешняя (уже вторая после февраля 1917) попытка построить капитализм (банкократию) на православно-эсхатологической почве России может привести лишь к всеобщей цинизации ее жизни, что чревато серьезной опасностью для всего мира.

* * *
Вот теперь, мистер Бьюкенен, мы с Вами находимся на самом острие современных проблем. Я согласен с Вами — «прогноз для Запада не слишком оптимистичен» (с. 361). Передовая западная культура распростилась с христианством ещё в ХVIII веке — громовым вольтеровским хохотом, до сих пор перекатывающимся по всей Европе. Ещё выразительнее высказался Дидро: «Человечество не освободится, пока последнего короля не удаваят кишками последнего попа» (цитирую по Вашей книге, с.361). Так вот, этим последним христианским монархом, убитым контркультурой, был русский император Николай Второй, расстрелянный в подвале вместе со всей семьей в июле 1918 года, а «последним попом» — тысячи уничтоженных за веру новомучеников российских. После этих событий христианство в России перешло в ультрапарадоксальную фазу «русского коммунизма», западная же цивилизация быстро пошла вниз — в сторону наслаждения и смерти. Был, правда, ещё «третий путь» — Гитлер — но он оказался тупиковым, так как был замешан на ненависти. Сегодня в либеральных кругах Европы и Америки торжествует постмодерн — культура «малого» (внутриисторического) апокалипсиса. Постмодерн даёт миру абсолютный полицентризм истин, построенный на ощущении, что Истины нет. В таком плане нынешняя постмодернистская контркультура странно напоминает древний восточный пантеизм, согласно которому противоположность любой истины — тоже истина.

Особое место в стратегиях либеральной революции занимает информационно-концептуальная власть, принадлежащая в начале XXI века СМИ, и прежде всего телевидению и интернету. Виртуальная реальность электроники — это жесткое дисциплинарное поле производства людской ТВ-массы, управляющее подсознанием миллионов. Гуманистические сказки о нерепрессивном (мягком) социуме давно пора бы оставить — перед лицом «бархатного» диктата видеоклипа, рекламы, универсального ток-шоу на оплаченную тему. Медиакратия — не страшилка карикатурных реакционеров, а стратегическое оружие современной анонимной власти. Французский мыслитель консервативного направления Ги Дебор (покончивший впоследствии с собой) назвал все это «обществом спектакля», где любая человеческая драма, вплоть до теракта и войны («война в заливе») подается как материал для зрелища. Субъект электронного постмодерна — это телезритель (пользователь) вселенной, внимание которого функционирует по правилам massmedia: чего нет на экране, того и не существует.

Задумываясь о будущем подобной антицивилизации, освобожденной от Бога, можно предположить следующее. Во-первых, весьма вероятна перспектива жесткого тоталитаризма («нового мирового порядка»), растущего именно на всеобщей относительности горизонтальных «пустых мест» слишком человеческого жизненного пространства. Старомодный провинциализм различения верха и низа может быть окончательно блокирован Мировым Рынком, идеально встроившим ТВ-массы в психотронную социально-компьютерную систему. Во-вторых, возможна подлинная оккультная контринициация Запада, предсказанная такими мыслителями, как О. Шпенглер, Н.А.Бердяев, Х. Ортега-и-Гассет, Р. Генон, Ю. Эвола — тотальное духовное раскрытие «мирового яйца» снизу для беспрепятственного воздействия на него инфернальных сил. Это последовательный путь «левой руки» — практической социокультурной магии, которым идут, в частности, многие деятели евро-американской рок-культуры: «Лед Зеппелин», «Роллинг Стоунз», Дэвид Боуи, Стинг… Путь этот отмечен психоделической революцией, наркотиками, гомоэротизмом, СПИДом: самодостаточный человек-звезда как бы охлопывается, превращаясь в черную дыру. Упраздняется сама возможность общения при свете дня…

Вы, мистер Бьюкенен, возлагаете основную вину за либеральную революцию в Европе на Франкфуртскую школу, которая в 1940-х годах, бежав от Гитлера, перекочевала в Америку. На самом деле М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм и даже Г. Маркузе — лишь интеллектуальные режиссеры (фрейдо-марксистские «толмачи») той антихристианской пьесы, которую европейский гуманизм начал разыгрывать на своей мировоззренческой сцене ещё с эпохи Возрождения. Вспомните леонардовскую Джоконду — это потрет самодостаточного человека с лукавой улыбкой, помещенного в центр космоса. Отсюда пошла любимая поговорка либералов: ничто человеческое мне не чуждо. Ж. Батай сформулировал эту мысль ещё радикальнее: свобода невольно на стороне демона. Я боюсь задеть ваши любимые убеждения, мистер Бьюкенен, но мне думается, что все беды западного человека (вплоть до нынешнего физического вымирания белой расы) начались в тот момент, когда в умах европейских протестантов христианская святость была отождествлена с земным успехом. Это произошло у М. Лютера, Ж. Кальвина, У. Цвингли и других отцов пуританства ещё в ХVI веке. Впоследствии те же идеи вдохновляли отцов-основателей Соединенных Штатов. Америка была изначально строгой, консервативной, в своем роде даже традиционалистской страной — но это был традиционализм одностороннего понимания благой Вести. В теологическом плане это был возврат от христианства к иудаизму, отступление в Ветхий Завет. Десять заповедей Моисея не тождественны Нагорной проповеди. Капитал не Бог, и Бог не капитал. Христос приходил на землю не для того, чтобы люди на ней процветали — он пришел, чтобы призвать изгнанников рая вернуться к Богу. Американцы правильно отмечают День благодарения, но это именно благодарность за снисхождение к падшим. Вы пишете: «Мы, американцы — благословеннейшие из смертных. Наши наука, техника, медицина вызывают зависть у всего человечества» (с.365). Что общего это имеет с христианством, от имени которого Вы — я полагаю, искренне — выступаете? Как это соотносится с образом Христа, который изгнал торговцев из храма? Кто сказал, что блаженны плачущие и пострадавшие за правду? Кто предупреждал нас: «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин. 2, 15); «не собирайте себе сокровищ на земле» (Мф. 6, 19); «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19, 24)?

В заключение повторю ещё раз: Россия не принадлежит ни Западу, ни Востоку. Ни тот, ни другой не признают её подлинно своей. Ориентализация России («византийский» Киев, «татарская» Москва) оказалась столь же поверхностной, как и её последующая вестернизация. В отличие от Востока, русская христианская духовность изначально включает в себя творческую активность личной воли (православный храм и икона есть взаимораскрытие Бога и человека, а не подчинение одного другому). Вместе с тем, в отличие от Запада, религиозная свобода личности на Руси никогда не доходила до культа автономного индивида, оставаясь, так или иначе, в рамках соборного целого (царство, империя, коммуна). Строительство Санкт-Петербурга не отменило соборного начала национальной культуры — наоборот, оно утвердило светскую ипостась православия как дело персонального избрания (Пушкин, Достоевский, Соловьев и др.). Восточное рабство у Абсолюта или западное отвержение его — не русское занятие. Западная свобода пережила ряд смертей — смерть Бога, смерть человека, смерть автора. Восточная душа по существу не знала религиозной свободы. Противоречие между «тайной свободой» и западной юридической формой (автономная личность с её правом на отказ) — это движущая сила русской истории. До сих пор Россия успешно проходила испытания Востоком и Западом: в конечном счете, они только укрепляли её. Привлекая к себе лучшее из Азии и Европы, Россия не переставала быть самой собой. Это во многом делает её страной будущего, способной сохранить мир для человека и человека для Бога.

Всё это я говорю не для того, чтобы очередной раз противопоставлять Америку и Россию. Вы хорошо говорите о своей любимой Америке: «Нам есть, за что быть признательным своей стране. Никто не станет отрицать грубоватость её манер, декаданса в её культуре, отравы в её душе, но Америка тем не менее остается страной, за которую стоит сражаться» (с.365). Я со своей стороны могу засвидетельствовать, что социально-культурных проблем у России по существу гораздо больше, чем у богатой и прагматичной Америки. У русских в крови есть некое внутреннее недоверие к культуре, что на деле часто ведет к тем «свинцовым мерзостям русской жизни», о которых в начале ХХ века верно писал М.Горький. Вместе с тем главное, что объединяет Россию с Америкой — это приверженность (подчас бессознательная) большей части народа традиционным христианским ценностям, которые Вам, мистер Бьюкенен, дороги так же, как и мне. Кроме того, у России с Америкой сейчас действительно много общих врагов, для которых христианство есть пустой звук. Наша единая цель, по-моему, должна заключаться в том, чтобы жить по вере в согласии с духом Откровения, а не с духом мира сего. Не надо тешить себя иллюзиями, что этот мир вечен, и что людям обещано счастье на земле. Во всяком случае, Христос нам этого не обещал. Наоборот, миру сему Он обещал огонь. Все дела человеческие (включая медицину, науку и технику) в конце концов сгорят (см. 2 Петр. 3, 10) — может быть, потому русские и не придают им решающего значения. Выживут те, имена которых записаны в Книге жизни. Дай Бог, чтобы мы не ошиблись.

P.S. В заключение позвольте одно личное замечание. Если бы я был американцем, мистер Бьюкенен, то на президентских выборах я голосовал бы за Вас. Америка во многих отношениях действительно прекрасная страна, там есть Православная Церковь, там жил один из великих подвижников ХХ века архимандрит Серафим (Роуз). Только подлинно правая христианская политика может спасти и Америку, и Россию от внутреннего разложения. Если же это случится, погибнет весь мир.