Россия и свобода

Часто приходится слышать, что Россия не любит свободы. Так говорят не только «западники», но и «славянофилы», только с разным знаком: первые сетуют, вторые одобряют. Отношения между Россией и свободой действительно непростые. Весь вопрос в том, что понимать под свободой. На Востоке, на Западе и в России эта категория трактуется по-разному.

В предельном обобщении, Восток — родина мировых монотеистических религий. В первую очередь, это касается иудаизма и ислама, единый Бог которых — это абсолют, творящий мир из ничего. Выражаясь в терминах теории культуры, это религиозная классика, где творчество совпадает с творением, слово — с делом, онтологическая горизонталь — с мистической вертикалью. Согласно формуле Б. Спинозы, Бог мыслит вещами. Дело человека в таком хронотопе — исполнение закона (613 заповедей Моисея, шариат и т. п.).

Появление христианства на пространстве восточной классики означало переход к своего рода религиозному «модерну», где абсолют в лице Бога-Сына нисходит в мир с целью спасения твари. Нисходя с неба на самое дно падшего бытия, Христос нарушает тем самым все формальные границы между «верхом» и «низом» мироздания (жертвенный кенозис). Именно это было «для иудеев соблазном, для эллинов — безумием». Приняв на себя природу человека, Спаситель восстановил утерянные божественные качества твари — и прежде всего её творческую свободу. Восток в целом этой жертвы не принял (распятие Христа), Европа же приняла христианство в рационально-юридической форме римского католицизма. По целому ряду признаков — строгая правовая кодификация, папоцезаризм, схоластика и др. — католическая церковь фактически стала продолжением языческой римской империи. В определенном смысле это было сохранение Востока на Западе — классический абсолютистский тип религиозности продолжал свое действие внутри самого европейского христианства («тяжелый» романский стиль, жесткая вертикаль готики).

Собственная история Запада как духовной и цивилизационной реальности начинается только с ХIV века, когда эпоха Ренессанса обозначила собой движение от теоцентризма к антропоцентризму. В религии это привело к Реформации (Лютер, Кальвин), в этике — к релятивизму (Макиавелли), в науке и философии — к прагматизму (Бэкон). К середине ХVIII столетия (эпоха Просвещения) Запад покончил с онтологической реальностью Духа, ознаменовав победу над ним громовым вольтеровским хохотом, и установив в своих храмах «богиню разума» (французская революция). В плане теоретической мысли ту же операцию проделал Гегель, в сочинениях которого человеческий ум оказался в позиции восточного абсолюта, а царство небесное заменено прогрессом. В отличие от Востока, Запад свел вечность ко времени, онтологические ценности — к инструментальным, соборность — к индивидуализму. Бесспорным достижением европейской цивилизации стал суверенный индивид как субъект права и культуры, однако утрата таким субъектом субстанционального (классического) духовного содержания привела его к опасным экзистенциальным опытам со свободой, вплоть до союза с Мефистофелем (Фауст).

Таким образом, Запад, в отличие от древнего Востока — это энергичная самонадеянная цивилизация, все пятьсот лет своего развития занятая непрерывным прометеевско-фаустовским экспериментом над самой собой. Прав был Ницше: для Европы Бог умер. Набрав колоссальную идейную и производительную динамику, современный Запад переживает завершение проекта модерна — так называемый постмодерн. В содержательном плане его характеризует исчерпание абсолютизированной свободы, оказавшейся в религиозной пустоте. В культуре это ведет к ликвидации граней между действительным и возможным, то есть к господству чистой мнимости (знаки без предметов, спекулятивная экономика, «общество спектакля»). Нравственный предел западной культуры (неразличение добра и зла) сегодня близок так же, как и экологический предел природы (ср. выводы «Римского клуба»). Дальнейшая прогрессивная динамика Запада возможна только за счет глобального информационного, а затем и структурного подчинения всего не-Запада стратегиям «открытого общества», что крайне опасно для всего мира.

Что касается России, то она никогда не принадлежала ни Востоку, ни Западу. Ни тот, ни другой не признают её подлинно своей. Ориентализация России («византийский» Киев, «татарская» Москва) оказалась столь же поверхностной, как и её последующая вестернизация. В отличие от Востока, русская христианская классика изначально включала в себя творческую активность личной воли (православный храм и икона есть взаимораскрытие Бога и человека, а не подчинение одного другому). Вместе с тем, в отличие от Запада, религиозная свобода личности на Руси никогда не доходила до культа автономного индивида, оставаясь, так или иначе, в рамках соборного целого (царство, империя, коммуна). Строительство Санкт-Петербурга не отменило соборного начала национальной культуры — наоборот, оно утвердило светскую ипостась православия как дело персонального избрания (Пушкин, Достоевский, Соловьев и др.). Прогресс в России осуществляется на уровне технологии, но не сущности её цивилизации — модернизация без вестернизации.

Исходя из сказанного, позволительно выделить ряд принципов православно-русской цивилизации, регулирующих её отношения к свободе.

1. На уровне веры — единая православная Церковь во главе с Патриархом. Религиозная истина не дана отдельному человеческому сознанию — она доступна только «совокупности сознаний, связанных любовью» (А.С.Хомяков). В дальнейшем возможно плодотворное взаимодействие Русской Православной Церкви с основными конфессиями Востока, но не на принципах экуменизма, а в диалогической форме верующего разума.

2. На уровне государства — христианская соборная монархия во главе с миропомазанным царем. Российская государственность (даже в нынешнем урезанном виде) включает в себя на евразийской территории более 100 народов и этносов, представляющих все общественно-экономические формации и мировые религии. Объединить их общей правовой формой способна лишь царская власть, представляющая собой не только силу, но и духовно-онтологическую ценность (авторитет) метафизического порядка. Нет ничего опаснее для России, чем буржуазный либерализм, который уже дважды за ХХ век приводил нашу страну к катастрофе.

3. На уровне экономики — жесткий государственный контроль за ключевыми отраслями производства (прежде всего стратегическими и сырьевыми) при активной стимуляции частного национального капитала. Глобалистские концепции «всемирного рынка» должны быть отвергнуты в принципе, так как спекулятивный капитал в условиях «нового мирового порядка» немедленно уйдет из России после того, как он вывезет из неё все национальные богатства.

4. На уровне культуры — опыт соотнесения мерного (формы) и безмерного (содержания). Идущая от Дионисия Ареопагита и Иоанна Дамаскина апофатика Православия осветила светскую русскую культуру тайной благодати. Само понимание иконы как «видимого невидимого», «неподобного подобия» делает проблематику внутренней свободы центральной темой отечественной философии и искусства. В православной культуре, как известно, не столько образ передает изображаемое, сколько само изображаемое являет себя через образ. Творческая ритмика Православия — это ритмика говорящего молчания («исихии»). Песнопения нашей Церкви как будто боятся потревожить тишину храма, и метафизически почти сливаются с ней. «Троица» Андрея Рублева есть зримый дискурс молчания, где безмолвное согласие важнее слов. В новом русском искусстве духовная полнота свободы достигнута в творчестве А.С.Пушкина, где логосоприемлющая поэтическая онтология пронизана теплотой сплачивающей тайны — той же самой, что и у Рублева. Последним по времени русским художником-апофатиком был Георгий Свиридов — не знаю, будут ли ещё другие…

5. Наконец, на уровне личности Россия реализовала (и продолжает осуществлять) в своей истории образ не восточного (фаталистического) и не западного (самодостаточного), а именно христианского (богосыновного) человека. Отсюда двойственное отношение к самой идее свободы. Главные действующие лица на Руси — Иван-Царевич, Иванушка-Дурачок и Иоанн Грозный. Русский творческий акт (религиозный, политический, художественный) направлен к Абсолютной Личности, а не к безличному «единому» или к самому себе. В силу своей духовной природы России постоянно приходится разрешать парадоксы верующего разума, нравственного поэта, соборного монарха, тогда как на Востоке или на Западе эти самодовлеющие смысловые практики разнесены по разным функциональным блокам цивилизации. Россия хочет быть (классика), а не только иметь (модернизм) или казаться (постмодернизм). Восточное рабство у абсолюта или западное пародирование его — не русское занятие. Европейская свобода пережила ряд смертей — смерть Бога, смерть человека, смерть автора. Восточная душа по существу не знала религиозной свободы. Противоречие между «тайной свободой», восточной волей и западной формой — это движущая сила нашей истории. До сих пор Россия успешно проходила испытания Востоком и Западом: в конечном счете, они только укрепляли её внутренний смысловой код. Привлекая к себе лучшее из Азии и Европы, Россия не переставала быть самой собой. Это во многом делает её страной будущего, когда в условиях мирового постмодернистского кризиса понадобится человек, способный на дар и жертву, а не только на юридически и финансово эквивалентный обмен.
Казин Александр Леонидович, доктор философских наук, зав. сектором Российского института истории искусств, зав. кафедрой Санкт-Петербургского университета кино и телевидения, профессор исторического факультета Санкт-Петербургского университета.