Россия — не Америка, но что же такое Россия?

Главная проблема — это не отношения с США. Главное — отыскать потерянную нить русской жизни

В 1999 г. в свет вышла книга Андрея Паршева под примечательным названием: «Почему Россия не Америка?» Примечательным, ибо успехом своим (а она стала несомненным для патриотических изданий бестселлером) в значительной степени оказалась обязана точно сформулированной проблеме, вынесенной в заглавие, — стержневому, по-видимому, для современного национального самосознания вопросу: что есть Россия и каковы причины ее неудач перед лицом всевозрастающего могущества и торжества в мировых масштабах Соединенных Штатов?

В книгу включено много материалов по экономике, любопытных наблюдений насчет демократии, рынка и конкуренции. Нельзя не разделить опасений автора относительно будущего России в глобальном мире, перспектив скорого исчерпания ресурсной базы, выхода из строя производственной базы и инфраструктуры, созданных еще в советское время. Менее реалистичны и интересны пункты политической программы: автаркия от Запада, жесткий государственный контроль за экономикой и пр. Но, пожалуй, наиболее сложная коллизия разворачивается на поле убеждений и ценностей.

Подзаголовком и посвящением книги «тем, кто остается в России» Паршев недвусмысленно указывает, какую задачу имеет перед собой. Ни много, ни мало — это произвести ревизию патриотизма, которая бы отвечала мировоззрению современного человека. Ибо бывшие в ходу до сих пор сентиментальные картинки с «то березой, то рябиной, кустом ракиты над рекой», равно как и патетические призывы «быть достойными продолжателями традиций отцов», сознаемся честно, уже не срабатывают; великодержавность же и гордость за достижения страны канули в лету вместе с бесславным концом СССР.

И все же немыслимое это дело — расшифровывать патриотизм прагматически, исключительно категориями политики и экономики. Паршевская абстракция, страна Россия-не-Америка, остается без образа. Это какая-то выхолощенная Америка-наоборот, где почти круглый год дуют суровые ветры, а население, чтобы согреться, вынуждено есть и пить в два раза больше, чем в теплых странах, и все силы и средства отдает заготовке дров и ремонту изношенных теплотрасс. В остальном Паршев, демонстрируя непредвзятость, независимость от существующих политических, культурных или религиозных идейных контекстов, видит Россию и русских совершенно одинаковыми со всеми. Бесстрашно ратуя против реформаторской демагогии и поучая премьер-министров и их замов по экономике, он тем не менее жутко боится прослыть почвенником и приверженцем национальной идеи. Для пущего эффекта, чтобы уж точно никто не подумал, что автор не космополит, Паршев с редкостной, образцовой толерантностью замечает: «Совершенно все равно, кто будет здесь жить после нас — пусть большинство через сто лет будет за смешанным еврейско-чеченско-армянским населением… Наверное, неприятно это читать? Но это так. Против природы не попрешь». Или, в другом месте, еще более блистательный перл: «Засели Нечерноземье папуасами — и те, кто выживут, будут класть русские печи и рубить избу „в лапу“, будут сажать репу, а не батат, собирать клюкву, а не ананасы».

К сведению, рубить избу «в лапу» — это хотя и красиво звучит, да не больно хорошо греет. С поправкой на климат Нечерноземья, на селе у нас практичнее сруб «в лодочку». Но это так, небольшая ремарка. Главное же, что истекает из логики Паршева — это что страны с разными судьбами и обычаями имеются, а народов со своими характерными национальными особенностями — нету! Сплошные, так сказать, папуасы, неравномерно расселенные по планете, которые в одном месте приучились круглый год жевать бананы-кокосы, в другом — копить деньги в банках, а в нашем специфическом климате обрусели и были обречены на создание великого государства и великой культуры. Никакого характера, духа или инстинктов! Чистая география и экономика!

Нет, Паршева не упрекнешь в нелюбви к своему, доморощенному, отечественному. У него тоже свой патриотизм имеется — увы, как у и многих теперь, мечтательный и спонтанный. «Русский народ, конечно, народ хреновый. Но лучше его все равно нет», — так в одном месте автор неожиданно формулирует свое национальное самосознание. Примерно в этих же фразах в самый разгар застолья один собутыльник прилипает к другому, целует его и произносит сакраментальное: «Вась, а Вась! Ты, конечно, мужик не того, но я тебя, понимаешь, люблю!..»

Мировоззрение, жизненные впечатления Паршева, являя типичный для нашего дня пример, остаются всецело в кругу убогих социологии и геополитики. Но стоило автору подключить свой неподражаемый здравый смысл, чтобы засомневаться: а что, ведь вместе с русскими на Восточно-европейской равнине, в том же климате и географии, жило еще множество племен и народов. Так почему же свое громадное государство не удалось здесь создать половцам, мордве, черемисам, вепсам, зырянам? Почему империя Чингисхана тотчас после кончины ее основателя была поделена на улусы и канула в лету, в то время как завоеванная и обескровленная Русь продолжала свою историю? И еще, кого именно, чеченцев, армян или евреев, господин Паршев прочит на роль новой государствообразующей нации? Быть может, автора впечатлили успехи диаспор, и он прочит им возродить и поднять Россию, утвердив ее в грядущей мировой истории? Но нет, разумеется, типы еврейского журналиста, банкира, юмориста и управленца, чеченского торговца и мафиози, армянского завхоза и главврача актуальны не сами по себе, а внутри общества, где большинство все же работает у станка, пашет и сеет, учит и лечит, строит и плавит, заступает на боевое дежурство и выдает «на гора». А кроме того, мы уже видели, что такое правление по-еврейски и по-чеченски. Как наблюдали и самостийность по-украински, по-молдавски, по-грузински, по-туркменски, по-таджикски, по-узбекски, по-казахски, по-азербайджански… Семьи, тейпы, кланы, новые номенклатурные «отцы нации», притеснения национальных меньшинств, гражданские войны, распад на автономии, торговля людьми, продажная элита, воровские синдикаты, нищета народа, исход русских, вечная злоба на «москалiв"… Времена изменились, и великодержавность теперь не в почете, но по-прежнему открытым остается вопрос: как разным людям жить вместе? И, что бы ни говорили, лучшего ответа, чем существование русского государства, до сих пор в истории придумано не было.

Выходит, климат и география — еще не все. Выходит, есть они: национальная судьба и характер. Иван Солоневич, аргументацию которого в значительной степени повторяет книга А. Паршева, афористично пишет об этом: «Каждая государственность мира, и в особенности каждая великая государственность мира, отражает в себе основные психологические черты нации-строительницы. Ни климат, ни география здесь не играют никакой роли. Приморское положение и торговые пути древней Греции не создали никакой империи, — приморское положение и торговые пути Англии создали Британскую Империю. При полном отсутствии и приморского положения, и торговых путей была создана Российская Империя. Ни реки, ни горы, ни моря не играют никакой роли. На Дунае и его притоках существуют: Германия, Чехия, Венгрия, Сербия, Болгария и Румыния. Швейцария, перегороженная десятками горных хребтов, составляет одну государственность. Французская нация без всяких хребтов включена в состав Франции, Бельгии и Швейцарии».

Сравните это с паршевскими сентенциями про папуасов и «зов природы», и будет не вполне ясно, что это: карикатура или сознательное намерение «закосить под своего»? Разумеется, в патетических тонах писать о России и русских сегодня проблематично — после позора реформ читатель сочтет это малоубедительным, а другие и упрекнут автора в шовинизме. Но, с другой стороны, трудно и не говорить ни о чем подобном. Признаемся честно, за столетия созидательных усилий русский человек многое сделал для того, чтобы оставить в прошлом отсталость и разруху национальных окраин, чтобы погасить распри и защититься от внешней угрозы. И это он теперь остается в абсолютном проигрыше от развала СССР и дезорганизации страны.

Ничего такого экономикоцентризм Паршева, конечно, не знает. Папуасам-интернационалистам неважно, кто они такие и откуда пошла земля Русская. Россия не Америка только в том смысле, что там потеплей будет и у всех денег полно. А поверни Гольфстрим в нашу сторону, Нью-Васюки вполне могли бы затмить собою Манхэттен и стать финансовым пупом земли. Ох, этих англичан и скандинавов мы тогда бы уж научили рынку и демократии, решили, какие ресурсы с них взять и какое количество экономически оправданного населения на их долю оставить!

«Догоним и перегоним Америку» — такой лозунг в открытую определил национальную стратегию послевоенного времени, особенно в годы правления Н. Хрущева с его восторгом от кукурузных плантаций и комфорта западных городов. Именно с тех времен мы начали соревноваться с Западом не в совокупном государственном потенциале, но по «потребительскому стандарту» — средней зарплате, количеству холодильников и автомашин на душу населения. Как образ потребительского рая, Соединенные Штаты подсознательно вдохновляли нас, заполоняя мечты. То, что произошло дальше — в период «застоя» и последующего крушения СССР — стало лишь доведением до финальной черты, до логической завершенности этой нашей психологической несамостоятельности.

Из этого же образа мышления, кстати, берет начало и та отчужденность людей от своей Родины, которая заставляет их презрительно произносить: «эта страна» и пытать счастья на чужой стороне. Паршев свою книгу адресует «тем, кто остается в России», и такое деление на «оставшихся» и «уехавших» ему самому почему-то кажется знаковым. Однако никаких объяснений тому, почему одни уезжают, а другие остаются, у автора нет. Просто: «не нравится здесь — проваливайте!»

В реальности проблема, конечно же, глубже — на той глубине, куда автор, увы, не дотягивается. Много сказав о том, почему Россия не стала Америкой, он мало что говорит о том, чем стояла и сильна была до сих пор Россия-матушка. Ведь суровый климат, расстояния в тысячи верст и повышенная энергоемкость заводов и фабрик — все это для нас далеко не новость. И, тем не менее, в истории нам удавалось почти невозможное. Ибо невозможное в прагматическом аспекте становится не только возможным, но даже превозмогает все остальное, где выходят за рамки потребительства, эгоизма и сиюминутных интересов, а отдают себя общему делу и превосходящим материальный порядок ценностям духа.

И что за судьба ожидала бы Россию, не прирастай она в свое время Сибирью и Дальним Востоком, и рассуждай Ермак и Дежнев с позиций экономической рентабельности? И как повернулся бы ход событий в 1812 году или в Великую Отечественную, отстаивай наш народ исключительно «права отечественных товаропроизводителей» и рынки для сбыта? Да рассуждай наши предки, как Паршев, космополитическими, утилитарными категориями — нас и на свете-то не было бы! Однако, откровение о связи личной судьбы с трудами и жертвами поколений, с родным языком и укладом родительского дома, со школьным образованием и хорошим наставником, с любимыми фильмами и достижениями Родины, увы, остается закрытым. Конкретная жизнь, личное «я» не воспринимаются Паршевым как результат встречи настоящего с прошлым, с созидательными усилиями череды поколений. «Я» для него существует отдельно и, кажется, осчастливило мир своим появлением, увенчало собой всю историю.

В обывательском мнении только «я» и бытийствует по-настоящему, и вся история оправдана этим. Действительно, с точки зрения современного обывателя объективное существование мира — немыслимая, ненужная вещь: если меня нет, то и нет никакого смысла в жизни кого или чего бы то ни было. Успех он находит в том, чтобы вовремя выбрать ту точку планеты, где жизнь изобилует максимальными благами. Что будет с Россией, родившей и возрастившей нас — вопрос не по адресу.

На поверку выходит, что паршевская аксиома «Россия — не Америка» ничего не касается по существу, а сосредоточивается целиком на вопросе о географическом местоположении. Однако, Америку нельзя догнать и перегнать не только целой России: в широком смысле этого нельзя сделать и никому лично. Ибо Америка не желает ни «нас», ни чего-либо «нашего». Экзистенциально она больше, чем любая другая страна, и соответствует безродности и отчуждению. Это полюс и полюс духовный, отвечающий древнему: Вавилон, великая блудница, яростным вином блудодеяния своего напоившая все народы. В истории было много «Америк», под разными именами: Содома, античной Помпеи, или Парижа Нового времени, этого воплощения светского безделья и флирта. А потому нет никакого реального смысла пытаться смотреть на себя самих «из Америки», ставить на первый план проблему соотношения с Америкой, вычислять себя методом исключения, от противного, — опираясь, как на более весомый и постоянный, на американский идеал и успех.

Решение вопроса о патриотизме и о будущем России не может лежать нигде, кроме как в нас. Политика и экономика, эти порождения заполонившего мир Вавилона, ничего не скажут о том, как освободиться от обусловленности Америкой-в-нас. Главная проблема по этой причине — это не отношения с США. Главное — отыскать потерянную нить русской жизни. Нужны самостоятельно избираемые ориентиры и крепкая, энергичная национальная жизнь. Необходимо остановить внутреннюю оккупацию потребительским, эгоцентрическим, бухгалтерским духом, оторваться от рокового образа мыслей, велящего предпочесть всему самореализацию, индивидуальный комфорт, соперничество с другими и «свой интерес».

Увы, не только для Паршева, но и для многих теперь, категории не только Священного Писания и жизни церковной, но и культуры, национального целого, нравственности, человеческих взаимоотношений остаются неактуализованными. Книга «Почему Россия не Америка?», как зеркало совершившейся Я-революции, отражает в себе все расхожие мнения. В самом деле, какая рентабельность в отношениях внутри семьи? Чего именно человеку любить «в отеческих гробах»? И «дым отечества»: неужели он вправду по своему химическому составу в корне отличается от остальных выбросов в атмосферу?

«Вот представьте себе ситуацию, — разворачивает Паршев перед завороженным читателем невиданное учение о происхождении высших способностей. — Вы идете по переулку, а там бабуля с прилавка продает яблоки. Почему вы не просто берете яблоко, а платите за него? Ведь бабуля ничего вам сделать не сможет, даже если догонит? А очень просто. Есть милиция, суд и тюрьма, и каждый человек принимает участие в рыночных отношениях, подсознательно учитывая существование этих государственных институтов…» Когда, зачем появились и для чего необходимы эти самые «государственные институты» — милиция, суд и тюрьма — автора не интересует. Как можно понять по его философии, таковые существовали всегда. И уж потом, в процессе длительной эволюции, рынок и государство из обезьяны сделали человека…

Нет, поразительно, до какой степени современная жизнь сроднилась с самоуверенностью и верхоглядством! Прежде, чем нам появиться на свет, в мире наверняка не существовало ничего такого, что заслуживало бы нашего пристального внимания. Не только Аристотелевой теории государства, Канту с «категорическим императивом», Гегелю с диалектикой истории, не только различным концепциям происхождения права, среди которых нет ни одной похожей на откровения Паршева, — в книге не находится места даже новомодным «архетипам», «мифам» и «комплексам». А между тем, изобретать велосипед незачем, достаточно ознакомиться с литературой по теме и найти, например, у С. Франка, создателя наиболее цельной и вразумительной социальной теории и мыслителя почти одной с нами эпохи, готовые ясные тезисы: «Даже типически утилитарное общение на почве экономического обмена предполагает элементарную солидарность, доверие между людьми, иначе оно либо вообще невозможно, либо гибнет, выражаясь в попытках взаимного ограбления. Всякое общение предполагает какое-то единство быта, нравственных понятий, — словом, какое-то взаимное «понимание», наличие «общего языка» — в буквальном и переносном смысле слова; и эта общность сама никак не может «произойти» из сочетания разрозненных воль, потому что это сочетание ее уже предполагает. Без этой общности нет ни семьи, ни экономического сотрудничества, ни государства… Всяческий новейший индивидуализм, что бы он ни проповедовал, и сколько бы относительной истины в нем ни заключалось, не может нарушить или отменить этого первого и основного начала общественности».

Или, если это покажется более авторитетным, сослаться на мнение модного современного политолога, американца Ф. Фукуямы, так объясняющего влияние культуры и нравственности на развитие общества: «Преобладание недоверия в обществе равносильно введению дополнительного налога на все формы экономической деятельности, от которой избавлены общества с высоким уровнем доверия».

Годы, прошедшие с начала горбачевской «перестройки», тяжким грузом легли на российское самосознание, вызвали болезненный «комплекс поражения» и потерю себя. Ошибкой было названо то, что на протяжении семи десятилетий мы дерзали строить у себя не-Америку, а нечто свое, на нее непохожее. Масштабы гнушательства отечественным от этого превзошли мыслимые пределы; поруганы и высмеяны черты, составлявшие отличие России-СССР от Запада: коллективизм, послушание власти, сильное государственное чувство, самоотверженный труд для страны, непритязательность в условиях жизни, сердечность в отношении ближнего.

Мы все находимся под тяжелейшим впечатлением от этого, как и от того, что американский подход к жизни остается торжествующим в мире. После него мы, по существу, остаемся лишены всякого понимания альтернатив, того, как бывает иначе. Для всей современности Соединенные Штаты становятся именем нарицательным, обобщающим. Говорим: США — подразумеваем: настоящие мощь и порядок; говорим: достижения прогресса — в глубине души имеем ввиду США. Лжедисциплины экономика и геополитика, нарочно сконструированные, чтоб из-за океана управлять целым миром, выступают универсальными синонимами человеческой деятельности. Курс доллара идет впереди прогноза погоды, закономерности, по которым с одних банковских счетов на другие перещелкиваются миллиарды «зеленых», разоряются и выходят наверх, кажутся законами вселенских масштабов. И кто позволит себе усомниться в величии и силе новых кумиров, вечности этого царства? Чей ум возьмется объять необъятное, поверить догматы физическим фактом, бросить в лицо непогрешимому и всемогущему финансово-экономическому сонмищу: «А все-таки она вертится…»?

Больше того, на всю мировую историю (верней, на ее понимание) отбросило тень нынешнее, кажущееся неколебимым могущество глобальной «супердержавы». В предшествующем историческом пути, хотим мы этого или нет, угадываются этапы и вехи движения человечества к «американской мечте». Былые властители дум — философы, поэты, ученые — отошли в тень. Биржа — вот новый Ареопаг и пенаты; бухгалтерский учет — вот сила в знании; маркетинг и логистика — вот высота полета; макроэкономика — такова музыка сфер.

Но если России суждено укрепить свою силу, то, будем уверены, это станет возможным не по итогам высоких нефтяных цен, мер по выстраиванию властной «вертикали», геополитических ухищрений, спешной милитаризации или возвращения «железного занавеса». Не в результате развития ларечно-лотошного «малого бизнеса» и некоего странного и ни при каких условиях не осуществимого космополитского «еврейско-чеченско-армянского» консенсуса. Единственный выход возможен в восстановлении человека — преодолении им нынешней затянувшейся полосы депрессии и внушаемости, повторном обретении собственного, не обремененного подспудными американизмами, образа собственной жизни: движения в будущее, приложения способностей, рождения новых поколений, обретения утраченного взаимопонимания и вдохновенного строительства не ради абстракции «светлого коммунистического завтра» или возможности «стать круче, чем Штаты», а для того, чтобы самостоятельно определять свое будущее в соответствии с исконным духовным и историческим выбором. Чтобы остаться русскими, православными. Стать лучше и воздать должное правде Божией и людям.