«Он был лучше своей репутации..»

В.М.Пуришкевич глазами современников

Владимир Митрофанович Пуришкевич… При упоминании этого имени возникают, как правило, достаточно определенные ассоциации: черносотенец, убежденный монархист, ярый антисемит, думский скандалист, готовый практически на любую шокирующую выходку, человек с крайне неуравновешенной психикой, один из убийц Г. Е.Распутина. Однако характеристика личности Пуришкевича отнюдь не исчерпывается приведенным перечнем расхожих стереотипов. Это была личность гораздо более многоплановая, неоднозначная и, без сомнения, незаурядная.

Пуришкевич играл в русской политике и жизни русского общества настолько своеобразную и заметную роль, что уже с этих позиций личность его заслуживает более пристального внимания и изучения. Не будет преувеличением сказать, что его имя было хорошо известно всей дореволюционной России. Своим эпатирующим поведением Пуришкевич добился феноменальной популярности: уже при жизни его имя стало нарицательным. Оно неоднократно встречается в рассказах Тэффи, поэтическом творчестве Саши Черного, в сатирических стихах высмеивал Пуришкевича начинающий поэт д-р Фрикен (С.Я.Маршак)[1]. «Моя любовь в политике — Пуришкевич. Ибо над его речами, воззваниями, возгласами, воплями я сразу смеюсь и плачу», — отмечала в своем дневнике поэтесса Марина Цветаева[2].

Пуришкевичу посвящается несчетное число газетных фельетонов и статей. Он становится персонажем бульварной литературной продукции и бесчисленных карикатур. В устах петербургских извозчиков имя Пуришкевича превращается в бранную кличку, а за сравнение с ним в обществе «культурном» иногда вызывали даже на дуэль[3]. Более того, шокирующее поведение вождя крайне правых и последующая за ним популярность, привела к тому, что в «Пуришкевича» стали играть даже дети![4]

Трудно отрицать, что в известное время Пуришкевич был едва ли не самым популярным человеком и уж, по крайней мере, одним из наиболее известных всему российскому обществу депутатов Государственной Думы, хотя популярность эта была специфической и не каждому пришлась бы по вкусу. И, тем не менее, как подметил современник и коллега Пуришкевича по Государственной думе В.А.Маклаков, если в «культурном обществе» Пуришкевича не воспринимали всерьез, в интеллигентных кругах зачастую презирали или даже ненавидели, то широкие массы российских обывателей относились к нему не только с любопытством, но и с явным дружелюбием и симпатией[5].

Безусловно, что всероссийскую известность Пуришкевичу создали именно связанные с его именем скандалы, описания которых, всегда находили многочисленных читателей. «Популярность он приобрел главным образом всевозможными репликами с места и другими выходками, иногда остроумными, а подчас грубыми и неприличными», писал о Пуришкевиче член IV Гос. Думы профессор М.М.Новиков[6]. Хулиганом (хотя при этом человеком весьма не глупым) охарактеризовал Пуришкевича и Я.В.Глинка, прослуживший одиннадцать лет в Думе в качестве начальника одной из канцелярий и хорошо знавший Владимира Митрофановича. В своих воспоминаниях он писал о Пуришкевиче следующее: «Он не задумается с кафедры бросить стакан с водой в голову Милюкова. Необузданный в словах, за что нередко был исключаем из заседаний, он не подчинялся председателю и требовал вывода себя силой. Когда охрана Таврического дворца являлась, он садился на плечи охранников, скрестивши руки, и в этом кортеже выезжал из зала заседаний»[7].

Позволял себе Пуришкевич и другие «шалости»: он появлялся 1 мая на заседаниях Государственной думы «украсив» себя красной гвоздикой в застежке брюк, мог сорвать театральный спектакль, показавшийся ему аморальным, с легкостью устраивал скандалы в общественных местах, постоянно одаривал своих политических противников (а бывало, что и единомышленников) остроумными, но, как правило, злыми эпиграммами и эпитетами. Все без исключения современники Пуришкевича отмечали его крайнюю неуравновешенность, импульсивность, возбудимость и вспыльчивость, неустойчивость мышления и т.н. «отсутствие задерживающих умственных центров». «Увлекаясь какой-либо идеей, — вспоминал депутат Думы кн. С.П.Мансырев, — он доводил ее до последних крайних пределов, иногда до абсурда, и казался фанатиком, неспособным на твердое отношение к жизни»[8]. При этом по свидетельству Маклакова, «он не умел собой владеть, был едва ли нормален. Он был заряженной бомбой, всегда готовой взорваться, а тогда остановить его уже было нельзя»[9]. «Несомненно душевно неуравновешенным», «буйным Пуришкевичем» называет его в своих записках и И.В.Гессен[10].

Первый биограф Пуришкевича С.Б.Любош, чья работа вышла уже в 1925 г., т. е. спустя всего лишь пять лет после смерти В.М.Пуришкевича, что позволяет нам, причислить его к современникам Владимира Митрофановича, отмечал: «…необыкновенная вертлявость. Пуришкевича постоянно дергало в каких-то корчах. При этом — крикливый голос и вызывающая манера говорить, с истерическими возгласами. У Пуришкевича именно тон делал всю музыку. Самые обыкновенные фразы часто приобретали в его устах необыкновенно вызывающий, оскорбительный характер <…> Пуришкевич ни минуты не оставался спокойным. Во время речи депутатов он непрестанно вертелся на своем месте, то вскакивал, то садился, то вертел головой и вообще производил впечатление эпилептика…»[11].

Действительно, Пуришкевич редко спокойно сидел на своем месте, предпочитая расхаживать по рядам во время чужих выступлений и, не обременяя себя элементарной вежливостью, выкрикивать свои комментарии прямо из зала заседаний. Даже софракционер и единомышленник Владимира Митрофановича по III Думе В.М.Волконский, исполнявший обязанности товарища председателя Государственной думы и относившийся к взглядам Пуришкевича и их экстравагантному выражению с сочувствием и огромным терпением, не мог удержаться и в одном из заседаний обратился к нему со словами: «Член Думы Пуришкевич, посидите вы Бога ради хоть десять минут смирно»[12]. Но обычно это было выше его сил.

При этом большинство современников считало Пуришкевича хорошим оратором. Пуришкевич выступал часто и говорил много, не пропуская практически ни одного вопроса, имеющего политическую окраску. Ему всегда удавалось завладеть вниманием аудитории, причем отнюдь не только благодаря эксцентричным выходкам. «Он никогда не терялся, всегда неуклонно вел свою линию, говорил именно то, что хотел, и добивался того впечатления, какого желал», — писал о Пуришкевиче С.Б. Любош[13]. Выступая, он был находчив, остроумен, любил щегольнуть цитатой. Однако при этом, как вспоминал Я.В.Глинка, Пуришкевич достигал в своих речах необычайной быстроты произношения — 90 и более слов в минуту, что заставляло сокращать время работы думских стенографов до трех минут[14]. Эта особенность речи Пуришкевича была отмечена многими. Более того, выражение «язык Пуришкевича» стало обозначать на российских ярмарках всевозможные трещотки.

Пуришкевич едва ли был абсолютно здоровым в психическом отношении человеком. Еще задолго до начала своей политической карьеры, являясь учеником кишиневской гимназии, которую он, кстати, закончил с золотой медалью (не менее блестяще Пуришкевич закончил и историко-филологический факультет Новороссийского университета, получив золотую медаль за конкурсное сочинение, посвященное олигархическим переворотам в Афинах, а о литературных способностях молодого Владимира лестно отзывался Лев Толстой, которому по молодости лет Пуришкевич направил на рецензию один из своих рассказов[15]) Пуришкевич обращал на себя внимание однокашников своими выходками. По воспоминаниям известного ученого, академика Л.С.Берга, сверстника и земляка Пуришкевича, последний был в гимназии всеобщим посмешищем, и уже тогда удостоился прозвища «Володьки-сумасшедшего»[16].

Но, будучи человеком далеко не глупым, Пуришкевич сумел воспользоваться особенностями своей психики и южного темперамента, развив из своих природных недостатков если не достоинство, то, безусловно, успех. Поэтому было бы не совсем верно утверждать, что Пуришкевич лишь талантливо и увлеченно играл выбранную для себя роль шута и юродивого, имитируя «безумное поведение». Во многом оно было свойственно ему органически, хотя он значительно преуспел, утрируя его и используя в реальных целях, превратив в особый тип культурного поведения ради политического успеха[17].

В тоже время, Пуришкевич отнюдь не страдал какой-либо тяжелой формой психической патологии. Ему вполне было по силам сдерживать свои душевные порывы и крайнюю нетерпимость к политическим противникам и их идеям, если того требовали обстоятельства. Так, по воспоминаниям либерального деятеля Ф.А.Головина, Пуришкевичу, в бытность его чиновником особых поручений при министре В.К.Плеве и вынужденному в рамках служебных обязанностей участвовать в съезде представителей земств, вполне удалось, не вступая в неофициальные отношения с земцами, аккуратно выполнить возложенные на него задачи[18]. Находясь на «государевой службе» убежденный монархист Пуришкевич не мог позволить себе того, что станет для него нормой поведения в качестве депутата Государственной Думы, отношение к составу которой было у него до определенного момента однозначно негативным. Именно нарождавшиеся принципы демократии, которые Пуришкевич столь искренне ненавидел, позволили ему успешно применить на практике свое оружие, направленное на дискредитацию идеи «народного представительства». Это подметил такой современник и антагонист Пуришкевича из крайне левого лагеря как Л.Д.Троцкий, пытавшийся осмыслить феномен популярности своего противника. «Что же таит в себе Пуришкевич? — задавался он вопросом в одной из своих статей, — или, может быть, самый вопрос надо поставить иначе: каковы те недостатки механизма демократии, которые позволяют ему, Пуришкевичу, быть вождем, политической фигурой <…> Мы говорим о демократии, ибо несомненно, что без вторжения демоса на священную территорию политики Пуришкевичу пришлось бы безвестно влачить дни свои в степях Бессарабии»[19].

«Политическое юродство» Пуришкевича сразу бросалось в глаза современников. Для многих из них он так и остался «диким помещиком» и «старой держимордой» (В.И.Ленин), «подлым шутом» и «политическим хулиганом», произносящим «балаганно-реакционные речи» (С.Ю.Витте), человеком «покрытым плевками общественного презрения» (Л.Д.Троцкий)[20]. Но высказывания эти принадлежат людям не только не знавшим Пуришкевича лично, но и его горячим политическим противникам, увлеченным полемическим пылом партийной борьбы. В случае же с графом Витте, называющим В.М.Пуришкевича в своих многотомных мемуарах исключительно как «сволочью», «каторжником» и «разбойником и негодяем реакционных трущоб», примешивается еще и глубоко личный фактор, — злопамятный министр не мог простить своему постоянному оппоненту справа регулярных нападок, впрочем, тоже отнюдь не лестного содержания.

Однако люди, узнававшие Пуришкевича ближе, вне зависимости от своей партийной принадлежности, замечали, выражаясь словами Маклакова, «что в нем что-то есть». Секретарь Думы кадет М.В.Челноков писал о нем: «На кафедре беснуется Пуришкевич. Он говорит очень недурно, бойко, нахально, острит и вызывает гомерический хохот аудитории… Вообще Пуришкевич человек опасный, вовсе не такая ничтожная величина, как принято думать»[21]. Критикуя «густую черносотенность» думских речей Пуришкевича, другой депутат-либерал, профессор М.М.Новиков, между тем признавался, что в частных разговорах он щеголял обширной начитанностью и быстрым умом, и поэтому он всегда охотно вступал с ним в собеседование[22]. Кадет (впоследствии прогрессист) С.П.Мансырев, опять-таки не принадлежавший к числу сторонников Пуришкевича, напишет о нем в 20-х гг. следующее: «В.М.Пуришкевич был человеком далеко не заурядным. Он обладал громадной инициативой, чрезвычайно обширным и разносторонним образованием и начитанностью (в особенности, по истории и классической литературе), большим ораторским талантом и обнаруживал на всех поприщах не совсем обычную для русских неутомимую деятельность <…> Во всех своих действиях и словах он был неизменно искренен и честен. Никогда и ни при каких условиях не преследовал он скрытых целей, тем более — в видах личной для себя пользы. Это был в полном значении слова — неподкупный рыцарь, господин своего слова»[23]. А председатель II Гос. Думы кадет Ф.А.Головин считал Пуришкевича «человеком крайне неуравновешенным, но искренним и не преследующим каких-либо личных, эгоистических целей»[24].

Даже Троцкий, которого никак нельзя заподозрить в симпатии к Пуришкевичу, вынужден был признать присущий ему «элемент эстетического бескорыстия» и наличие «какой-то сословно-желудочно-нравственной оси»[25], что под пером Троцкого, учитывая общий стиль его статей, посвященных черносотенцам, выглядит едва ли не комплиментом.

Приведенные выше высказывания принадлежат политическим противникам В.М.Пуришкевича по Государственной думе. Единомышленники же шли в своих свидетельствах порой еще дальше. Ф.В.Винберг, гвардейский офицер, активный деятель монархического движения, входивший в основанные Пуришкевичем Русский Народный Союз имени Михаила Архангела и Филаретовское общество народного образования, на протяжении долгих лет хорошо его знавший, не просто высоко оценивал способности и незаурядность личности своего лидера, но даже считал, что даровитость Пуришкевича граничила с гениальностью, правда, оговариваясь, что этой границы она никогда не переходила[26]. Давая оценку личности Пуришкевича, в 1918 г. Винберг писал следующее: «Владимира Митрофановича я знаю давно, лет двенадцать; благородством души, искренностью, своей прямолинейной идейностью и верностью высоким своим идеалам он давно меня к себе привлекал…» [27]. «Честным, высокопорядочным человеком считал Пуришкевича и член Русского Собрания, писатель и журналист Н.А.Энгельгардт[28].

Но при всех этих весьма лестных характеристиках от современников не утаились и существенные недостатки свойственные Владимиру Митрофановичу. Его софракционер по III Думе профессор А.С.Вязигин отмечал поразительную легкомысленность и доверчивость Пуришкевича[29], В.А.Маклаков — отсутствие чувства терпимости и справедливости, а также крайнюю «страстность и пристрастность» в суждениях, которые к тому же часто менялись[30]. Но наиболее точную характеристику, на наш взгляд, дал достоинствам и недостаткам В.М.Пуришкевича, уже упоминавшийся выше Ф.В.Винберг. Высоко оценив таланты Пуришкевича, отдав должное его качествам, внушающим невольное уважение, Винберг столь же глубоко вскрыл и его недостатки. «…Этот человек, — писал он, — был чрезмерно обуян личными чувствами, как-то — надменным самомнением, любовью к популярности и стремлением к исключительному преобладанию над всеми другими, большой пристрастностью и нетерпимостью к чужим мнениям, а потому и неуживчивостью характера, склонностью, под влиянием своих увлечений и чувств, не разбираться в средствах для достижения целей, и недостаточно обдуманно и осторожно относиться к тем или другим действиям своим. Главным недостатком его было поклонение своему «Я», шедшему в его психике впереди и выше всего остального <…> вне общего восхваления, лести и убеждения, вне превозвышения над всеми другими — ему жизнь была не в жизнь…»[31].

Однако скрытого за нарочито скандальным имиджем Пуришкевича, со свойственными ему достоинствами и недостатками, знали немногие. Люди, судившие о Пуришкевиче лишь по газетным заметкам, падких именно на сенсации и скандалы, авторы которых в большинстве своем над ним глумились и издевались, едва ли видели в нем серьезного и искреннего политического деятеля. Для российских масс Пуришкевич оставался, прежде всего, «профессиональным скандалистом», за выходками которого следили с неослабевающим интересом. И если бы Пуришкевич умер до войны, то о нем, вероятно, сохранилась бы только подобная память. «Тогда самая его широкая популярность, — писал Маклаков, — осталась бы простой иллюстрацией к нашей политической некультурности, к инстинктивной склонности нашего народа к анархии и бесчинству»[32].

Но разразившаяся война существенно изменила расхожее о Пуришкевиче мнение. Она открыла в нем такие черты и качества, которые заставили взглянуть на Пуришкевича с принципиально иного ракурса. «Война обнаружила его основную черту; ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм», — признавался впоследствии Маклаков[33]. Патриотический порыв проявился у Пуришкевича с такой неистовой силой, что все остальные свойственные ему страсти отошли на задний план. В жертву патриотизму Пуришкевич принес все, чем располагал: свои политические симпатии, личные предубеждения и даже славу, отказавшись на время войны от всякой политической деятельности во имя деятельного служения Отечеству на фронте.

Пуришкевич самозабвенно занимается организацией санитарных поездов и связанных с ними подсобных учреждений: питательных пунктов, даровых библиотек, походных церквей и т. п. Его санитарные поезда заслуженно получили славу лучших. С восторгом о них и, разумеется, об их организаторе, отзывались протопресвитер армии и флота о. Г. Шавельский, Ю.В.Ломоносов, Н.А.Энгельгардт, Император Николай II. Пуришкевич заслужил искреннюю любовь и уважение среди солдат и офицеров, столкнувшихся с ним на фронте, не говоря уже о персонале своего санитарного отряда. Так, зять видного русского историка С.Ф.Платонова Б. Краевич был «страшно доволен», что ему удалось перевестись в отряд к «генералу», как в шутку называли Пуришкевича в отряде, отмечая, что дело организованно у него на самом высоком уровне[34].

Пуришкевича буквально заваливали письмами с просьбами принять в свой отряд, газеты, преимущественно консервативные, пели ему дифирамбы, солдаты и офицеры искренне благодарили. Пуришкевич талантливо и самозабвенно отдавался новой для него деятельности, проявив недюжий талант организатора. «Удивительная энергия и замечательный организатор!», — такой отзыв оставил в своем письме Государыне Император Николай II, посетивший поезд Пуришкевича[35].

Со свойственными ему нахрапом и энергичностью, используя на общее дело весь свой политический капитал, личную известность и общественные связи, Пуришкевич мог достать для своего поезда практически все, в чем нуждались на передовых позициях офицеры и солдаты. «Никто достать не может [имеются в виду медикаменты, острая нехватка в которых чувствовалась даже в столице — А.И.], а он достает. На то он и Пуришкевич…», — смеялись офицеры[36]. И если до войны имя Пуришкевича, являясь нарицательным, имело для большинства явно негативную окраску, то по ходу ее ситуация заметно менялась. «Слово «Пуришкевич» в русской армии сделалось нарицательным именем, — писал побывавший на позициях корреспондент газеты «Бессарабия», — и чтобы указать хорошую постановку какого-либо дела обыкновенно говорят: «как у Пуришкевича»[37].

А уже упоминаемый нами ранее гвардии полковник Ф.В.Винберг, сам в это время находившийся на фронте, писал о Пуришкевиче следующее: «С объявлением войны Владимир Митрофанович, в горячем, как всегда у него бывает, порыве своего патриотического чувства, весь отдался своей энергичной, самоотверженной, высоко плодотворной деятельности <…> Он кипел как в котле, отдав весь свой крупный организаторский и административный талант, все свои силы, все помыслы святому делу войны. Я видел его питательные пункты, его поезда, где так радушно встречали его милые сестры милосердия, где так уютно угощали и давали отдохнуть и от однообразия, и от трудов походной и боевой жизни. Всюду, как офицеры, так и нижние чины, с горячей благодарностью отзывались о помощи, доставляемой Пуришкевичем и его образцовыми отрядами»[38].

Но едва ли верно было бы полагать, что патриотизм Пуришкевича «появился» исключительно в связи с войной. Патриотизм был присущ ему всегда, являясь его жизненным credo, но, выражаясь в триаде «самодержавие, православие, отечество» (слова девиза Союза Михаила Архангела), был очевиден и понятен, как таковой, лишь для его консервативно мыслящих единомышленников. Война только доказала искренность патриотического чувства у Пуришкевича, его готовность доказать слова делом. Именно своей искренней любовью к России и готовностью жертвенного служения ей, Пуришкевич привлек к себе симпатии социалиста-революционера Н.Д.Авксентьева, вместе с ним отбывавшего тюремное заключение при большевиках. Узнав о срыве Троцким переговоров в Бресте о мире, Пуришкевич готов был идти на фронт в качестве рядового брата милосердия, быть «пушечным мясом», лишь бы большевики не заключали позорного мира с Германией. «Мы были с ним политическими антиподами и никогда ничто общее нас с ним не связывало и не могло связывать, — вспоминал Авксентьев, — но <…> он, — руководитель черной сотни — был психологически мне ближе, чем все те — даже радикальные политики, которые в борьбе с большевизмом <…> жертвуют интересами России»[39].

В годы войны Пуришкевич привлек к себе симпатии многих, но его сложная и противоречивая натура, подверженная самым непредсказуемым порывам, еще не раз поворачивала флюгер общественного мнения, постоянно заставляя менять людей свои представления о нем. Во многом причиной тому явились два события: «историческая» речь Пуришкевича в Государственной думе 19 ноября 1916 г. и участие в убийстве Распутина в середине декабря того же года.

По своей сути оба эти события были неразрывно связаны между собой. В ноябре 1916 г. Пуришкевич, покинув ряды крайне правых, произнес свою знаменитую речь, в которой, основываясь на лживых слухах, сплетнях и личных опасениях, не имевших под собой реальной почвы, бичевал камарилью и правительство. В конце своей речи Пуришкевич нанес удар по главному «виновнику», по Распутину, призвав избавить Россию от «распутинцев больших и малых». В декабре же он, по страстности своей натуры вовлеченный в заговор, принял самое непосредственное участие в убийстве старца, видимо вполне искренне считая, что спасает Россию своим «высоко патриотичным актом».

Реакция на неожиданные поступки Пуришкевича была различной. Правые круги в своем большинстве от него отвернулись. Одни его открыто бранили и критиковали, считая изменником монархическому принципу; другие, отнеслись с пониманием, но также не поддержали (исключение составил лишь возглавляемый Пуришкевичем Союз Михаила Архангела, полностью разделявший взгляды своего лидера). Но все же у правых оставалась надежда, что Пуришкевич не мог до конца изменить ранее исповедуемым принципам, «ибо иначе он не был бы больше Пуришкевичем»[40].

Иных взглядов придерживалась далекая от консервативных принципов основная масса российских граждан. Популярность Пуришкевича после его явного полевения выросла еще больше. Вчерашние противники ему рукоплескали, в многочисленных письмах и телеграммах и газетных статьях либерального направления приветствовались его смелость в борьбе за «правду», член кадетской партии философ Е.Н. Трубецкой счел своим долгом пожать Пуришкевичу руку[41]. А убийство ненавистного распропагандированному обществу Распутина вовсе произвело фурор и нескрываемое ликование. По воспоминаниям одного из очевидцев, солдаты, узнав о причастности Пуришкевича к убийству, устроили ему продолжительную овацию[42].

Убийство Распутина, считал Маклаков, которого также пытались привлечь к заговору, открыло в Пуришкевиче еще одну черту, которой в нем не знали. «Можно как угодно относится к этому убийству с политической и моральной стороны, — писал он во вступительном слове к «дневнику» Пуришкевича, изданного в Париже, — можно считать, что оно принесло один вред; можно возмущаться и фактом и формой убийства. Но нельзя отрицать одного: участием в этом убийстве Пуришкевич ничего не приобретал для себя; напротив, он всем рисковал, даже жертвовал не для себя, а для родины <…> Своим участием в убийстве Пуришкевич доказал свою искренность, свою способность жертвовать собой, своим благополучием и судьбой на пользу России»[43].

Несмотря на некоторую тенденциозность приведенной выше цитаты, похоже, что в ней, тем не менее, много истинно верного. Пуришкевич действительного не имел никаких личных счетов с Распутиным и не преследовал для себя выгод — при любом исходе покушения на друга Царской Четы, он рисковал своим положением и благополучием. Будь даже мера, предпринятая Пуришкевичем действительно спасительной для России, ему все равно не простили бы подобной услуги.

Тем не менее, на недолгое время Пуришкевич стал «национальным героем». Но убийство Распутина не спасло Россию от революции. Напротив, оно послужило ее первым выстрелом, и произвел его человек истово защищавший самодержавие. Кроме того, убийство, как бы не оправдывались впоследствии заговорщики, всегда остается убийством и преступление главной христианской заповеди «не убий», тем более человеком, на протяжении всего своего политического пути отстаивавшего первенствующее значение православия, не могло не оставить глубокого следа в его душе и не отразиться на всей его личности. Это проницательно подметил Н. Энгельгардт, встретивший Пуришкевича в начале 1917 г. По его словам, Пуришкевич был смущен, глаза его бегали. «В них отразилась печаль, и ужас, и стыд, — вспоминал бывший единомышленник Пуришкевича по Русскому Собранию, — Видимо, он вспомнил то время, когда был чист совестью и не посягнул еще на кровь… Что-то лежало между нами. Это была та страшная черта отчуждения, которая ложится между убийцей и честными людьми. Та черта, которую почувствовал Раскольников, убив «вошь"-процентщицу…»[44].

После Февральской революции Пуришкевич оказался, чуть ли не единственным правым деятелем, удержавшимся на плаву. Но бывшие единомышленники в большинстве своем от него отвернулись, а новая власть, которой Пуришкевич усердно доказывал свою лояльность, не нуждалась в столь неуравновешенном и непредсказуемом союзнике. Лишь в годы гражданской войны Пуришкевич вновь открыто провозгласил монархические идеи в той полноте, в какой он за них боролся большую часть своей жизни. Своей непримиримой позицией по отношению к большевизму и критикой недавно еще поддерживаемых им либерально-конституционных деятелей, он начал возвращать к себе расположение консервативных сил русского общества. «Россия не игрушка и нельзя ею шутить и браться управлять ею кому вздумалось. Надо послушать Пуришкевича», — писал будущий Святейший Патриарх Алексий I (Симанский)[45].

Интерес к личности В.М. Пуришкевича сохранялся на неизменно высоком уровне вплоть до его преждевременной кончины от сыпного тифа в 1920 г. И хотя во многом причиной тому была скандальная репутация этого неординарного политического деятеля, его непредсказуемость и «ненормальность», он, выражаясь словами В.А.Маклакова, «был лучше своей репутации»[46], был искреннее, прямее, честнее в своих поступках многих политиков-современников. И именно поэтому, этот «паладин неограниченного самодержавия» несмотря на усмешки и ненависть к нему врагов, в тоже время неизменно встречал сочувствие многих современников, вызывая к себе невольное уважение соприкоснувшихся с ним близко людей вне зависимости от исповедуемых ими политических взглядов.

Данная статья является дополненным и исправленным воспроизведением публикации: Иванов А.А. «Он был лучше своей репутации…» Владимир Пуришкевич глазами современников: штрихи к портрету политического деятеля // КЛИО. Журнал для ученых. 2004. N2 (25). С. 227- 231.

[1] Тэффи. Публика; ее же. Карьера Сципиона Африканского. Саша Черный. Злободневность; Стихи Маршака см. в кн. Бардадым В. В.М.Пуришкевич на Кубани. Штрихи к политическому портрету // Бардадым В. Кубанские портреты. Краснодар, 1999. С. 91−92, С. 95.

[2] Красильщиков А. Евреи Октября и Марина Цветаева // Еврейское cлово. 2004. N5 (178)

[3] Степанов С.А. Черная сотня в России 1905−1914 гг. М., 1992. С. 91.

[4] Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906−1917. Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 225.

[5] Маклаков В.А. Вторая Государственная дума. (Воспоминания современника). London, 1991. С. 193−194; Его же. [Вступительная статья] // Из дневника В.М.Пуришкевича. Убийство Распутина. Париж, 1923. С. 7.

[6] Новиков М.М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. С. 183.

[7] Глинка Я.В. Указ. соч. С. 51.

[8] Мансырев С. [Заключение] // Пуришкевич В.М. Дневник «Как я убил Распутина»: Репринтное воспроизведение издания 1924 г. М., 1990. С. 99−100.

[9] Маклаков В.А. Вторая Государственная дума… С. 194.

[10] Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Берлин, 1937. Т. XXII. С. 241, 243.

[11] Любош С.Б. Русский фашист Владимир Пуришкевич. Л., 1925. С. 13−14.

[12] Кирьянов И.К. Владимир Митрофанович Пуришкевич: депутат-фракция // Консерватизм: идеи и люди. Пермь, 1998. С. 117.

[13] Любош С.Б. Указ. соч. С.10−11.

[14] Глинка Я.В. Указ. соч. С. 51.

[15] Степанов С.А. Черная сотня. М., 2005. С. 119.

[16] Берг Л.С. Автобиографическая записка // Памяти академика Л.С. Берга. Сборник работ по географии и биологии. М.-Л., 1955. С. 10.

[17] Архипов И. Кривое зеркало Российского парламентаризма. Традиция «политического скандала»: В.М. Пуришкевич // Звезда. 1997. N 10. C. 112−113.

[18] [Степанов С.А.] В.М. Пуришкевич. // Политическая история России в партиях и лицах. М., 1993. С. 322.

[19] Троцкий Л.Д. Политические силуэты. М., 1990. С. 149.

[20] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1972. Т. 14. С. 542; Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 498, Т. 3. С. 333; Троцкий Л.Д. Указ. соч. С. 133.

[21] Цит. по: Архипов И. Указ. соч. С. 118.

[22] Новиков М.М. Указ. соч. С. 18−184.

[23] Мансырев С. Указ. соч. С. 99−100; Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870−1920) // История Государства Российского. Жизнеописания: ХХ век. М., 1999. Кн. 1. С. 170.

[24] Исторический архив. 1959. N4. С. 150.

[25] Троцкий Л.Д. Указ. соч. С. 69, 160.

[26] Винберг Ф. Крестный путь. Часть первая. Корни зла. Мюнхен, 1922. С. 83.

[27] Винберг Ф.В. В плену у «обезьян». (Записки «контрреволюционера»). Киев, 1918. С. 14−15.

[28] Энгельгардт Н.А. Эпизоды моей жизни (Воспоминания). / Публикация С.В.Шумихина // Минувшее. СПб., 1998. Т. 24. С. 61.

[29] Правые партии. Документы и материалы. 1905−1917 гг. М., 1998. Т. 2. С. 146.

[30] Маклаков В.А. [Вступительная статья]… С. 7.

[31] Винберг Ф. Крестный путь… С. 83, 89−90.

[32] Маклаков В.А. [Вступительная статья]… С. 8.

[33] Он же. Вторая Государственная дума… С. 194.

[34] Иванов А.А. Патриотическая деятельность В.М. Пуришкевича в годы I мировой войны. // Герценовские чтения 2002. Актуальные проблемы социальных наук. Сборник научных статей. СПб., 2002. C. 83.

[35] Переписка Николая и Александры Романовых (1914−1916). М-Пг., 1927−1928. Т. IV. С. 279−280.

[36] Новое время. 1917. 4 (17) января.

[37] Бессарабия. 1916. 14 декабря.

[38] Винберг Ф.В. В плену у «обезьян"… С. 15.

[39] Авксентьев Н. Patriotica // Современные записки (Париж). 1920. Кн. 1. С. 132.

[40] Коренник. 1917. 10 января. N 2.

[41] См.: Кожинов В. «Черносотенцы» и Революция (загадочные страницы истории). М., 1998. С. 81.

[42] См.: Ломоносов Ю.В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. Стокгольм — Берлин, 1921. С. 16.

[43] Маклаков В.А. [Вступительная статья]… С. 9.

[44] Энгельгардт Н.А. Указ. соч. С. 61.

[45] Цит. по: Степанов А.Д. Пуришкевич Владимир Митрофанович // Святая Русь. Большая энциклопедия русского народа. Русский патриотизм. М., 2003. С. 606.

[46] Маклаков В.А. Вторая Государственная дума… С. 194.