Тема еврейской письменности в переписке Л.А.Тихомирова и П.А.Флоренского

О еврейском вопросе и о старой русской орфографии

Начиная с библейского предания о смешении языков в Вавилоне, проблема выработки единого языка, т. е. единой культуры, всегда была на горизонте главных задач человечества, распавшегося на антагонистические классы и враждующие государства. Эта глобальная задача может быть понята через рассмотрение естественного, родового стремления человечества вернуться к потерянному единству. К тому потерянному раю, о котором плачет каждый приходящий в мир младенец.

На разных этапах человеческой истории было несколько попыток создания (воссоздания) единого языка. Наиболее целостное завершение эти попытки получили в создании христианской культуры, которая, несмотря на возникавшие внутри нее разделения, никогда не сходила с этого пути, обозначившегося в день Пятидесятницы. Именно в этом празднике, называемом иногда днем рождения Церкви нашла свое наиболее полное воплощение идея проповеди единого Сверхчеловеческого Послания на всех языках, известных человечеству. Соответственно внутри христианской культуры было выстроено отношение преемственности и ко всем имевшимся до нее попыткам, предпринимавшимся в том же направлении.

Действительно, по своей общечеловечности такой феномен как христианская Библия не имеет аналогов в других, даже мировых, религиях. Сопоставимой по универсальности может быть названа лишь, возникшая в Новое время попытка подобного, но уже научного, светского проекта. Следует отметить, что эта попытка возникла внутри христианской культуры, а потому может быть названа второй попыткой возвращения к прежней идее, исполнение которой во многом было отодвинуто, после разделения, произошедшего уже внутри самого христианства.

В дни, когда во многих городах России проходят Дни славянской письменности, нам бы хотелось сказать об этой неисчерпаемой теме на примере одного неопубликованного текста известного философа и богослова П.А.Флоренского. В лице Флоренского — православного священника и при этом человека энциклопедической учености, которого называли даже русским Леонардо да Винчи — нам видится один из ярчайших примеров третьего подхода к очерченной проблеме.

1.От еврейской письменности к письменности вообще

Тема еврейской письменности была затронута Флоренским в переписке с Л.А.Тихомировым (1852−1923), известным, к сожалению, лишь в качестве общественно-политического мыслителя, идеолога монархии, автора «Монархической государственности». Однако человек этот был и оригинальным религиозным философом, почему собственно и обращался к Флоренскому по работе над другим, вторым своим капитальным трудом — «Религиозно-философские основы истории» (1913−1918 гг., ныне неоднократно переиздан).

Письмо от 23 марта 1914 г., посвященное еврейской письменности, является самым большим в переписке. В фонде Тихомирова, хранящемся в Государственном архиве РФ, имеется урезанная копия этого письма, носящая название «О еврейской письменности (объяснение Флоренского)».[1]

Та же тема логически развивается и в дальнейшем в письмах Тихомирова от 17.04.14, 15.01.15, 19.12.15, 06.05.16, сохранившихся в архиве семьи Флоренских. Для тихомироведения наиболее интересно письмо от 17 апреля 1914 г., в котором Тихомировым выражается не только благодарность за полученное «объяснение еврейской письменности», но и собственная позиция. В других письмах Тихомиров задает другие, более частные вопросы, касающиеся чтения Каббалы.

На первый взгляд, письмо Флоренского от 23 марта 1914 г. посвящено исключительно еврейской письменности. Однако на самом деле через эту тему Флоренский выходит на самые общие проблемы: происхождения европейского алфавита, проблему текста, языка, проблему «неявного знания»,[2] поднимающуюся в связи с проблемой устного предания.

В любой религии, а в христианстве и иудаизме особенно, проблема «неявного знания» приобретает предельное заострение, поскольку два различных прочтения единого текста еврейской Библии означают не просто различные толкования, но — две различные религии, и их вековой конфликт.

В письме от 22 февраля 1914 г. Тихомиров обратился к Флоренскому с вопросом, «действительно ли буквы еврейского алфавита взяты с египетских иероглифов, и имеют, следовательно, двойной смысл».

Вопрос этот, как пишет Тихомиров, возник у него после прочтения книг оккультистов, утверждавших, что перевод семидесяти толковников, лежащий в основе христианской Библии неверен, потому что они не были посвященными, и читали лишь поверхностный смысл.

Отвечая, Флоренский в письме от 23 марта 1914 г., во-первых, уточнил, сформулированный Тихомировым вопрос:
«Ваш вопрос о возможности чтения иного, чем принятое, Св. Книг, можно заменить более точным вопросом: «Насколько обязательна существующая фиксация текста?».

Во-вторых, Флоренским, в двух пунктах, была дана новая постановка данной проблемы, которая, по его признанию, и его самого всегда «живо интересовала»:
«1) Насколько обязательно для нас раввинистическое предание, если верить, что раввины действительно раскрыли нам свое понимание Св. Писания чистосердечно? 2) Насколько можно довериться откровенности иудейских старцев и не следует ли думать, что они многое не столько раскрывали нам, сколько от нас сокрывали, наводя на правдоподобный, но заведомо ложный, след понимания текста?».

Далее Флоренский противопоставляет семитическое отношение к букве и слову арийскому, показывая, в чем сходство и в чем отличие русского корнесловия[3] и еврейской каббалистики: «…Если для нас постоянной, себе равной величиной является корень, и два слова одного корня, но с разными суффиксами могут в каком-то смысле считаться эквивалентными, то для еврейской мысли постоянной, себе равной величиной является наличность известных букв, и два слова с одними буквами, но напр[имер] различно расположенными, могут быть признаны эквивалентными».

Затем, в соответствии с описанным в Библии пророчеством патриарха Ноя о том, что Иафет (предок будущих арийцев), «вселится в шатры Сима», Флоренский раскрывает преемственность этих двух воззрений, причем, возводит ее дальше Сима: «Не евреи же придумали углубление в буквы, а лишь воспользовались и сохранили до нас мышление древнего человечества, всегда видевшего в грамоте тайное искусство и великую пучину мудрости. Это углубление было и у египтян, и у ассирийцев, и у вавилонян, — было везде в древности, и следы его сохранились в наших «аз», «буки», «веди» и т. д.».

Далее Флоренский задается следующим вопросом: «Следует ли нам отбросить окончательно этот образ мышления, как детскую наивность, или наоборот, должно с новою силою привить его себе?».

Интересен и тот вывод к которому в результате приходит отец Павел: «Не будем принципиально оценивать этот, особливый мир понимания письменности, во всяком случае, бесконечно более сложный и содержательный, нежели наше понимание. Конечно мы — дети в сравнении с евреями; может быть, мы евангельские дети, а может быть кое в чем и просто недоросли».

После этого сомнения Флоренский вновь возвращается к христианскому пафосу, очерченному еще ранее: «Если иудеи прозевали Мессию, Который для нас есть абсолютная точка опоры в понимания Св. Писания, то, значит, они не так ясно понимали Св. Писание, как на то притязали. Мы, христиане, думать иначе не можем».

Таким образом, у Флоренского мы видим как бы челночное движение от христианского пафоса к общечеловеческому, а, в результате, оказывается, что это одно и тоже.

2.От теории к практике

В завязавшемся между Л.А.Тихомировым и П.А.Флоренским диалоге оказались представлены две основные точки зрения на происхождение еврейской письменности и письменности вообще. Первая, рационалистическая (Тихомирова), для которой более свойственен историзм в понимании письменности как человеческого изобретения. Вторая, иррациональная (Флоренского), для которой характерно понимание божественного происхождения письменности, однако при этом не исключается и исторический подход.

В письме от 17 апреля 1914 г. Тихомиров благодарит Флоренского, что он изложил самый дух еврейской письменности, с глубоким проникновением в психику семитизма: «Думаю что еврей (каббалист) изложил бы примерно также, если бы захотел со мной объясняться». Как считал Тихомиров каббалист развивал бы свою аргументацию следующим образом: «…Анализируя буквы — мы анализируем самые законы вселенной, нисколько ни хуже, а даже гораздо лучше чем европейский ученый, разрезывая своих кроликов, или производя анализы химические, спектральные и т. д.».

Однако далее Лев Александрович делает в том же письме существенную оговорку: «Он прибавил бы, думаю, что такое отношение к письму вполне реально, но исключительно в отношении письма еврейского, а не вообще семитического».

Как видим, Тихомиров показывает, что он прежде всего историк, и именно историческая сторона объяснения отца Павла ему наиболее близка. Но Тихомиров историк христианский, а потому главное значение его оговорки состоит в нижеследующем.

«Такая прибавка ученого раввина, — пишет Тихомиров, — совершенно уяснила бы безусловную правоту его системы чтения Св. Книг. Но прав он в своей системе только для того, кто верит в основной исходный пункт: творения мiра по 32 путям еврейского алфавита.

Для меня же, этой веры не имеющего, его пояснение, окончательное и решающее вопрос, составляет именно исходный пункт (и столь же окончательный и решающий) отрицания этой системы».

Уже из этих выдержек из письма Тихомирова от 17 апреля 1914 г. видно, что подход Флоренского был несколько иным. Его можно было бы назвать иррациональным, если бы он не был еще и просто подходом специалиста. Так, свое письмо от 23 марта 1914 г. Флоренский начинает прямо с критики расхожих мнений академических богословов, в которых легко чувствуется критика той крайности, в которую всегда готов упасть и его адресат — Тихомиров: «Вам конечно известно, как мало соответствует и наша академическая, и немецкая университетская наука реальным запросам религиозной мысли и до какой степени экспертиза по мало-мальски живому вопросу вынуждена прятаться за научную «осторожность», когда, попросту никогда не давала себе точного отчета в обсуждаемом деле».

При этом Флоренский частично опирается на существующую на тот момент в науке прогрессивную (или эволюционистскую) точку зрения: «буквы всех народов получились, в конечном счете, прямо или косвенно, из иероглифов, и стало быть несут в себе более содержательную наследственность, чем-то мы думаем обычно. Кровь букв гуще, чем кажется то сельскому учителю, или даже профессору лингвистики. Почему ж бы, в таком случае, и не использовать таящихся в букве идей и философем, вносимых туда нашими предками в течении столетий?…»

Может даже показаться, что Флоренский здесь выступает апологетом этого прогрессистского подхода, но только — с обратным знаком. В отличие, кстати, от Тихомирова, для которого упрощение является свидетельством дальнейшего развития алфавита.

Постараемся показать, что Флоренский является историком более тонким.

Конечно, он не уходит от противопоставления сакрального письма и торгового, и именно поэтому пишет следующее: «Раньше было дело ясно: египетские иероглифы, постепенно вырождаясь, дали финикийские письмена, которые заимствовали себе евреи; а затем эти же письмена, подвергаясь еще большим упрощениям, дали последовательно письмена греческие, латинские и т. д. и т. д. Теперь вся эта «эволюция» вовсе не так ясна».

Однако останавливаться только на этом, было бы упрощением позиции Флоренского. В своей историософии Флоренский придерживался взгляда о чередовании культурных эпох. С одной стороны, похожих на возрожденческую (здесь и рабовладельческий строй, и буржуазный), с другой стороны, на средневековую (сюда можно отнести строй социалистический). Этот факт позволяет рассматривать выраженное в письме Тихомирову отношение к письменности частным случаем более общей концепции.

А поскольку большинство открытий, имеющихся в наследии о. Павла, нуждается в доосмыслении и расшифровании, соединении с другими фактами из его же наследия, то попробуем довести до логического конца, до последних выводов и показанный выше спор о письменности.

В 1917 г. тот эволюционистско-прогрессистский или, по Флоренскому, «возрожденский» взгляд на письменность, которому не чужд был Лев Тихомиров, в России (стране крайностей) привел к своему логическому финалу — советской, а на самом деле буржуазной орфографии. По имени министра просвещения Временного правительства Мануйлова новая орфография получила прозвание «мануйлица». В результате данной реформы были подрезаны важнейшие питательные корни, соединяющие русский язык, с одной стороны, с древне-греческим, с другой стороны, с древне-еврейским, т. е. с магистралью, или, вернее, средокрестием мировой культурной традиции. Как пишет современный богослов прот. Валентин Асмус: «Реформа имела невидимые большинству современников, но поистине сатанинские цели: пресечь духовную преемственность, лишить русский народ его прошлого».[4]

Орфографическая реформа — это, наряду с атеизмом и материализмом, один из ярчайших примеров неполноты, незавершенности Великой Октябрьской революции. Это пример той непреодоленности в советскую, социалистическую эпоху буржуазно-демократического наследия Февраля, о которой в свое время говорил А.Ф.Лосев, неоднократно подчеркивавший, что атеизм, механицизм, рационализм и материализм — это родовые черты именно буржуазной формации.[5] И напротив, формация социалистическая должна была бы по логике вещей изжить все эти соблазны. А поскольку в советский период мы видим несоответствие между стихийной религиозностью советских людей и их показным богоборчеством, то это позволяет выдвинуть тезис о «незавершенности Октябрьской революции», ныне получивший своеобразное уточнение и подтверждение в факте переноса ноябрьского праздника с 8 на 4 число.

Это первое, на что хотелось бы обратить внимание, говоря о старой орфографии. Но есть и второй не менее важный вопрос.

Обычно, обсуждая печальные последствия этой реформы, говорят лишь о пресечении связей с индо-европейской традицией, о еврейской же при этом напрочь забывается. Забывается и тот факт, что наш церковно-славянский язык — это в прямом смысле сын еврейского отца и греческой матери.

3.Место вопроса о еврейской письменности в переписке

Переходя к анализу структуры описанного выше диалога Тихомирова и Флоренского, можно сказать следующее. Тихомиров обращался к Флоренскому как представитель аристотелевской, университетской традиции к представителю традиции академической (Флоренский был преподавателем Московской Духовной Академии).

Если рассматривать диалог в контексте работы Тихомирова над «Религиозно-философскими основами истории» то структура переписки выглядит следующим образом:
1. «сократовский» вопрос Тихомирова в письме от 22.02.14 г.;
2. «платоновский» ответ Флоренского от 23.03.14 г.;
3. «аристотелевский» синтез в письме Тихомирова от 17.04.14 г. и в виде текста одной из глав его второго капитального труда, в которой Флоренский, почему-то, даже ни разу не упоминается.

При таком взгляде в центре внимания оказывается текст «О еврейской письменности (объяснение Флоренского)», хранящийся в архиве Тихомирова — текст переписанный, сокращенный и вырванный из контекста (переписки).

Однако можно посмотреть на дело и с прямо противоположной стороны — с точки зрения работы Флоренского над его диссертацией «О духовной истине» (1911 г.), более известной по названию ее печатной версии — «Столп и утверждение истины» (1914 г.).

В молодости Флоренский был «соловьевец», поэтому структура его диалога с Тихомировым (в свое время активно полемизировавшего с Вл.С.Соловьевым) могла бы выглядеть несколько иначе:
1. «платоновская» традиция, идущая от Соловьева;
2. «аристотелевская» критика ее Тихомировым, переформулированная в вопрос, заданный как бы от недоумения, возникшего при чтении оккультистов;
3. ответ (синтез) Флоренского.

В этом случае в центре внимания окажется переписка. Не случайно, что сохранилась она именно в архиве Флоренского. В архиве же Тихомирова сохранилась лишь фиксация части текста Флоренского.

Таковы два варианта прочтения, две традиции прочтения единого текста. И в том и в другом случае речь идет о полемике между двумя основными научными традициями — аристотелевской и платоновской.

Нам ближе второй подход — рассмотрение темы еврейской письменности в контексте переписки, хранящейся в Архиве семьи Флоренских. О том, что именно этот второй подход объективно более уместен, свидетельствует тот факт, что начало письма о. Павла практически идентично первому письму из диссертации Флоренского.

И здесь следует особо оговориться, что подход Флоренского, несмотря на его близость «платоновской» традиции, нельзя с ней отождествлять полностью. Годы учебы в Академии не могли пройти для Флоренского бесследно и безрезультатно. В этом смысле его диссертацию, особенно в сокращенном (за счет прежде всего софиологии) варианте 1911 г., можно считать преодолением, а значит, в какой-то мере, и усвоением, историзма и аристотелевской схоластики тогдашней Академии.

Таким образом, возвращаясь к нашей теме, синтетическое, платоновско-аристотелевское (в духе рафаэлевской картины «Афинская школа») видение данного сюжета нам представляется через рассмотрение темы еврейской письменности в переписке.

Какое же место занимает еврейская тема в переписке Л.А.Тихомирова и П.А.Флоренского?

Чисто текстологически можно с уверенностью констатировать тот факт, что тема еврейской письменности это единственная тема, которая:
1) вылилась в самый большой, сравнительно с другими письмами, текст, превышающий другие самые крупные три письма в три раза, средние (половину писем) — в пять раз;
2) развивалась как до письма Флоренского, так и после, всего на протяжении шести писем, в результате чего можно даже выразиться, что Тихомиров обращался к Флоренскому не в последнюю очередь как к знатоку Каббалы.
3) Тема еврейской письменности является центральной для переписки в целом еще и потому, что, будучи самым развернутым из диалогов Флоренского и Тихомирова, она позволяет выяснить как структуру переписки в целом, так и структуру взаимоотношений Тихомирова с Флоренским вообще. На основании диалога по данному вопросу, можно воссоздать те лакуны, которые имеются в случаях обсуждения других тем:
а) когда Тихомиров обращался с вопросами, но ответов в архиве Флоренского обнаружено не было;
б) когда краткие упоминания о личных беседах имеются в дневнике Тихомирова.

Диалог Тихомирова и Флоренского нам представляется спором, имеющим государственное значение, поскольку языковая политика, это безусловно политика государственная. А потому случайно, что в реалиях XX в. точке зрения Тихомирова суждено было выразиться в качестве печально известной реформы орфографии 1917 г.

И напротив, подход, представленный П.А.Флоренским, на государственном уровне выражения еще не получал, и это оставляет надежду на то, что его воплощение — дело будущего.

Тот факт, что в государствоведении Флоренский продолжил линию, идущую от революционера Тихомирова, дает повод надеяться, что при опоре на таких дореволюционных мыслителей как Флоренский, и мы когда-нибудь увидим родные до боли буквы старой орфографии не только на рекламах и журналах типа «Комерсантъ», но и в государственном обиходе.

Правда, есть одно «но». Современные монархисты почему-то не особенно жалуют Флоренского… (См. об этом мою статью в РЛ).

4.К вопросу о современной полемике по еврейскому вопросу

Может возникнуть вопрос — почему же, вдруг, в переписке крупнейшего религиозного философа с крупнейшим идеологом монархии главной темой оказывается — еврейская письменность?

Думается, что для ответа на него необходимо обращение к такому понятию как «неявное знание». Переписка двух людей — это не только то, о чем они говорят, но и то, о чем они не говорят, то, что подразумевается.

Как религиозный философ Тихомиров известен как толкователь Апокалипсиса в духе последовательного историзма.[6] И, прежде всего, своим учением о Филадельфийской Церкви последних времен,[7] о которой Лев Александрович писал, например, следующее: «в Филадельфийскую эпоху, полагаю, произойдет спасение так именуемого «всего Израиля», то есть того, который есть истинный Израиль и выйдет из «сборища сатанинского»».[8]

Именно этой теме посвящено «последнее сказание» Тихомирова — «эсхатологическая фантазия» «В последние дни», написанная в 1919—1920-х гг. Один из сквозных сюжетов тихомировской «фантазии» — тема обращения евреев в последние дни ко Христу.

Парадоксален тот факт, что, будучи идеологом монархии, сам Тихомиров, однако, нигде эту тему с темой монархии не связывал. Более того, в последний, религиозно-философский период его творчества тема монархии настолько отошла на второй план, что у некоторых исследователей даже появилась возможность говорить о том, что Тихомиров перестал быть монархистом.[9]

Однако тесно общавшийся с Тихомировым в 1913—1919 гг. Флоренский, как последовательный богослов, не мог воспринимать тему Филадельфийской Церкви вне корпуса православных пророчеств и преданий о Последнем Царе.[10] Думается, что именно в свете этой темы и надлежит рассматривать появление темы еврейской письменности в переписке с Тихомировым.

Именно еврейский вопрос до сих пор остается главной проблемой, камнем преткновения русского патриотического сознания. А потому не случайно, то, мягко говоря, прохладное отношение, которое питается нашими современными монархистами к Флоренскому.

Тихомиров же, как писал В.И.Карпец, в отличие от многих правых, сознавал еврейский вопрос «как величайшую и, может быть, самую страшную (и потому благодатную) антиномию христианской истории. Ничего собственно нового к св. Апостолу Павлу прибавлять он не собирался. И «тайна беззакония», и «весь Израиль спасется»».[11]

Думается, что большая заслуга в оформлении подобного видения Тихомировым еврейского вопроса принадлежит, в частности, и священнику Павла Флоренскому, являвшемуся духовником Льва Александровича, а после его смерти продолжавшего духовно окормлять его семью.
Автор благодарит академика Павла Васильевича Флоренского за любезно предоставленную возможность работы с оригиналами переписки Л.А.Тихомирова и П.А.Флоренского
В настоящее время переписка подготовлена к печати и ведется поиск спонсоров для ее достойного издания

СНОСКИ:
1. ГАРФ. Ф. 634. Оп. 1. Д. 66. Лл. 1−7.
2. См.: Библер В.С. Мышление как творчество. (Введение в логику мысл. диалога). М.: Политиздат, 1978; Библер В.С. Кант — Галилей — Кант: (Разум Нового времени в парадоксах самообразования). М.: Мысль, 1991.
3. См. ожидающие своего издателя работы одного из предтеч славянофильства — героя войны 1812 г. А.С.Шишкова.
4. Асмус В.В., прот. Краткое пособие по старой орфографии русского зыка. М.: «Русское зерцало», 1999. С. 3.
5. См.: Гальперин С.В. Об историзме Алексея Лосева // Ойкумена мысли: феномен А.Ф.Лосева: Сб. статей / Сост. и ред. Ю.В.Лукьянов, Д.Ю.Васильев. Уфа: Восточный университет, 1996. С. 29.
6. Изо всех других сочинений Тихомирова работа «Апокалипсическое учение о судьбах и конце мира» (1907 г.) выдержала наибольшее количество переизданий.
7. См. раздел о Филадельфийской церкви во всех трех изданиях сб. «Россия перед Вторым Пришествием» (сост. С. и Т. Фомины).
8. Тихомиров Л.А. Христианство и политика / Сост., пред., коммент., прилож. С.М.Сергеев, им. ук. А.В.Ефремов. М.: ГУП «Облиздат», ТОО «Алир», 1999. С. 387.
9. Фомин С.В. Из дневника Тихомирова (Москва. 1901, 1905, 1912−1917 гг.) // «..И даны будут Жене два крыла». Сборник к 50-летию Сергея Фомина / Предисл. Р.В.Багдасаров, очерки, статьи, публикация док-тов, коммент. С.В.Фомин. М.: Изд-во «Паломникъ». 2002. С. 567. Ср. также описанный Фоминым факт признания Тихомировым Временного Правительства с критикой Тихомировым древнего подхода к письменности.
10. См. одноименный раздел в сборниках «Россия перед Вторым Пришествием».
11. Карпец В.И. [Предисловие к статье Л. Тихомирова «Мировая борьба добра и зла (По поводу письма С.А.Нилуса)» из «Московских ведомостей» от 05.10.1910] // Путь. Газета Российского христианского демократического возрождения. 1994. N 1(31). С. 15.