 |
| Русская линия | Андрей Рогозянский | 09.04.2005 |
В составе православной традиции жизнь и наследие Синайского игумена Иоанна занимают одно из заметнейших мест. Вторым нарицательным именем святого стало: «Лествичник» или, иначе, списатель «Лествицы» — по названию его основного труда, вошедшего в историю в качестве первого фундаментального и систематического изложения аскетического опыта христианства. Поколения христиан вот уже в продолжении 14 веков чтят прп. Иоанна за его подвижническую жизнь и добродетели, но более всего — за оставленные писания, проложившие дорогу к восприятию Православия как «внутреннего христианства» и выкристаллизовавшие необходимую структуру и смысл православной монашеской практики.
Жил святой Иоанн Лествичник во второй половине VI — первой половине VII в. Он получил хорошее образование, но шестнадцати лет поступил в Синайскую обитель, где на двадцатом году жизни был пострижен в монашество старцем Мартирием. Со своим старцем святой Иоанн прожил в полном послушании девятнадцать лет. Уже тогда проявились его чрезвычайная ревность и духовные дарования. Жизнеописатель преподобного Иоанна, раифский монах Даниил, говорит, что святой Иоанн, будучи еще юношей, телом взошел на Синайскую гору, а душою — на гору небесную.
После кончины старца святой Иоанн удалился в скит Фола и здесь в великих подвигах подвизался целых сорок лет. Местом его подвигов была тесная пещера, которую нарекли «слезоточной». Сюда преподобный удалился из общежития для того, чтобы иноки не слышали его частых и громких рыданий. Пост, молитва, слезы, безмолвие, писание книг — вот в чем состояла подвижническая жизнь святого Иоанна. Каждую субботу и воскресенье он возвращался в обитель для богослужения, принятия Святых Таин и бесед с отцами.
Наконец, уже седым старцем преподобного Иоанна избрали игуменом Синайской обители. Исполнилось давнее пророчество аввы Анастасия Великого, который, увидев юношу Иоанна вскоре после пострига, предсказал тому игуменство на Синае. Также и великий Иоанн Савваит, принимая у себя Иоанна с Мартирием, встал, налил воды, умыл ноги Иоанну и поцеловал его руку. Когда ученик Савваита Стефан спросил своего старца, почему он так сделал, тот ответил: «Поверь мне, чадо, я не знаю, кто этот отрок, но я принял игумена синайского и умыл ноги игумену».
Уже под конец земной жизни прп. Иоанн, который и в руководстве монастырем остался необычайно скромен, взялся за изложение собственного духовного опыта в «Лествице». К этому его побудило не собственное желание, но продолжительные и горячие просьбы братии и игумена соседней Раифской обители Иоанна
Надо сказать, что период жизни преподобного представлял собой противоречивое и бурное время. Еще не успели остыть до конца споры с монофизитами, предварявшие Халкидонский собор 451 г., как острое противостояние с антиохийским богословием вывело на передний план новый вопрос о соотношении во Христе двух воль: Божественной и человеческой. Как признается исследователь данной эпохи прот. Г. Флоровский, источником расхождений служили здесь не столько догматы, сколько само понимание «религиозной страсти». Православные отстаивали то мнение, что воля есть необходимый момент для духовной жизни, что без воли и свободы человеческая природа будет неподлинна и неполна. Ответный же пафос обоих еретических волн представляло самоуничижение человека, стремление так или иначе растворить человеческое в Божественном. Исходили они, в основном, из среды коптско-сирийских монашествующих, делавших особенный акцент на вражде против мира и плоти, доходившей до наиболее жестокого самоистязания.
Сложение «Лествицы» на Синае оказалось поэтому как нельзя более кстати. К концу V в. именно сюда переместился центр православного монашества, первоначально зародившегося в Египте и Палестине. Но хотя иночество было уже многочисленно и выработаны были различные практические направления его: киновийное (от греч. общая жизнь), анахоретское (от греч. отшельничество) и скитское, при котором иноки имеют раздельное жительство, но совместное богослужение, — осмысление мистического опыта и метода аскезы не сложилось еще в полной мере. Многое выявлялось в те времена путем интуиции и индивидуального эксперимента, по причине чего в кругу иночествующих рождались и бытовали различные и подчас диаметрально расходящиеся между собою оценки и мнения относительно приемов аскезы и духовных явлений.
Наиболее распространенным соблазном являлось, конечно, монофизитство — открытое или подспудное стремление к отрицанию телесного, человеческого начала. Хотя предыдущая традиция в лице сочинителей знаменитых Ареопагитик и подвижнических слов св. Макария Великого свидетельствовала о возможности возвышения, приобщения человеческого естества к свету, преимущественным направлением раннего монашества все-таки оставалось смирение плоти и «раскорчевывание» укоренившихся в душе страстных наклонностей.
В Синайском движении эта практика восполнялась учением о созидании души, развитии ее очищенных и просвещенных духовным светом способностей, положительном движении к Богу по образу восхождения вверх, как бы ступенями некоей сверхъестественной Лестницы. Именно в этом состоит главный смысл сочинения прп. Иоанна — в возвращении к простоте Евангелия: «Господь говорит: научитеся не от Ангела, не от человека, не от книги, но от Мене, т. е. от Моего в вас вселения и осияния и действия». Через всю книгу проходит напоминание, вопреки разверзающейся перед подвижником беспросветной бездне страстей и порока, о первоначальном призыве соединения со Христом и искании Его всесовершенной помощи: «Страсти гнетут нас, а мы слабы: принесем же доверчиво Христу нашу духовную слабость и немощь; исповедуем их перед Ним. И Он поможет нам, не считаясь с нашими заслугами, но с одним-единственным условием: мы должны непрестанно, вплоть до самого дна, сходить в бездну смирения».
В другом месте о том же самом Лествичник говорит уже стихотворно: «Любовь Твоя ранила меня, и я иду, воспевая Тебя», — обнаруживая не только аскетическую суровость, но и горение души к Богу искренними любовью и вдохновением. По существу, перед нами — момент оформления в церковной истории традиции исихазма, который отныне приобретает вид дисциплины и четкого метода. Стержень же его — это особая школа молитвенного «сердечного делания», состоящая из собственно творения короткой молитвы с призыванием Имени Иисусова и «внимания», контроля сознания, обеспечивающего непрерывность и чистоту молитвы.
От первого шага духовной Лестницы — удаления из мира — подвижник через покаяние и борьбу со страстями дальше идет по пути восхождения. Все тридцать же ступеней, по прп. Иоанну, выглядят так:
1) деятельное отречение от мира;
2) безпристрастие или мироотречное настроение;
3) странничество ли уклонение от мира;
4) послушание или умерщвление своей воли;
5) заботливое и плодоносное покаяние;
6) память о смерти;
7) радостотворный плач;
8) кротость;
9) преодоление памятозлобия или безгневие;
10) преодоление злословия и клеветы или обуздание языка;
11) благоразумное молчание;
12) преодоление лжи или правдолюбие;
13) преодоление уныния и лености или благая ревность;
14) преодоление чревоугодия;
15) нетленная чистота и целомудрие;
16) нестяжание;
17) преодоление нечувствия, омертвения души и смерти ума;
18) сон и молитва;
19) телесное бдение;
20) преодоление малодушной боязливости или страхований;
21) преодоление тщеславия;
22) избавление от безумной гордости;
23) избавление от хульных помыслов;
24) кротость, простота и незлобие;
25) смиренномудрие;
26) рассуждение помыслов страстей и добродетелей;
27) священное безмолвие тела и души;
28) блаженная молитва;
29) безстрастие или воскресение души и совершенство;
30) союз веры, надежды и любви.
При этом последовательность восхождения прп. Иоанн не считает неизменимой и общей для всех. Чередование ступеней может быть разной и составлять для каждого свой особый порядок. Важно то, что все эти ступени, так или иначе, необходимо пройти.
Сама монашеская традиция в «Лествице» предстает диалектичной, в соответствии с характерными особенностями человеческой антропологии. Требование уединения дополняется условием единения с братьями, ухода от мира — потребностью в связи с ним в любви; усилия внутреннего делания — сочетанием умеренных попечений о внешнем обустройстве. Многократно предостерегает св. Иоанн и против излишнего аскетического радикализма, который был чрезвычайно распространен в его время. Патерики и агиография во множестве случаев упоминают о подпавших под искушения и повредившихся разумом под влиянием фанатичного, экзальтированного увлечения подвигами. «Я видел скорбных и душою и телом, преследуемых грехами, — пишет Лествичник, — которые вступали в битву, превышающую их силы… Им говорю я: Бог судит о нашем покаянии (metanoia) не по трудам нашим, но по нашему смирению». «Я не постился чрезмерно, — заключает он о себе сам, — и не предавался усиленному ночному бдению, не лежал на земле, но смирялся, и Господь скоро спас меня».
Итак, вопреки распространенному мнению, в котором сочинение прп. Иоанна почитается апофеозом монашеской суровости и торжеством дисциплинарной нормы, в действительности, «Лествица» стала скорее напоминанием о приоритете одухотворенной человеческой личности в православно-христианской традиции.
Конечная цель духовного делания в мировоззрении прп. Иоанна изображается следующим образом: «благочиние и благоустройство нравов и чувств телесных… благоустройство помыслов и нерасхищаемая мысль». Движение по Лествице неразрывно соединено с обретением настоящей свободы, развитием сил души и властью человека над собою самим. «Будь в сердце своем царь, восседающий на престоле смирения. Ты приказываешь смеху: „Уйди!“ — и он уходит; приказываешь сладостным слезам: „Придите!“ — и они приходят; приказываешь телу, этому слуге и тирану: „Делай так!“ — и оно делает», — такая картина духовного совершенства не может быть расценена иначе, как подлинно гуманистическая и ориентированная на личность.
Духовная жизнь раскрывается в «Лествице» как особого рода искусство, состоящее в том, чтобы, как замечательно выражает свою мысль преподобный, «заключать бестелесное в телесное». При этом борьба против страстей не уничтожает в душе ее положительного содержания, но лишь переменяет направление способностей с греховного на благочестивый. Говоря об этом, списатель «Лествицы», подтверждает свою мысль словами Евангелия: «Христос, говоря о целомудренной блуднице, сказал не о ее страхе, но о том, что она много любила и смогла с легкостью преодолеть любовь любовью». В окончании книги, повествуя о высших молитвенных озарениях и тройственном союзе веры, надежды и любви, автор не стесняется сравнивать все это… с земной любовью: жениха и невесты, матери и ребенка.
«Блажен, кто имеет такую любовь к Богу, какую страстный любитель имеет к своей возлюбленной. Блажен, кто столько же боится Господа, сколько осужденные преступники боятся судии. Блажен, кто так усерден и прилежен в благочестии, как благоразумные рабы усердны в служении господину своему. Блажен, кто столько ревностен к добродетелям, сколько ревнивы мужья, лишающие себя сна от ревности к своим супругам. Блажен, кто так предстоит Господу в молитве, как слуги предстоят царю. Блажен, кто подвизается непрестанно угождать Господу, как некоторые стараются угождать человекам.
Мать не так бывает привязана к младенцу, которого кормит грудью, как сын любви всегда прилепляется к Господу.
Истинно любящий всегда воображает лицо любимого и с услаждением объемлет образ его в душе своей. Вожделение это не дает ему покоя даже и во сне, но и тогда сердце его беседует с возлюбленным. Так бывает обыкновенно в телесной любви, так и в духовной. Некто, уязвлен будучи такою любовью, сказал о самом себе то (чему я удивляюсь): аз сплю, по нужде естества, а сердце мое бдит (Песн. 5, 2) по великой любви моей.
Если присутствие любимого человека явственно всех нас изменяет и делает веселыми, радостными и беспечальными, то какого изменения не сделает присутствие Небесного Владыки, невидимо в чистую душу приходящего?»
В самой аскезе главным является ее внутреннее содержание, польза души, а не буква монастырских уставов. «Я видел тех, — кто казался спокойным… но под видимостью невозмутимости лелеял в себе обиду. Их я считаю более ничтожными, чем тех, кто не удерживает гнева. Их мрачный характер прогоняет Голубя Святого Духа». Напротив, в мирской жизни есть также место для святости: «все доброе, что только можете делать, делайте; никого не укоряйте, не окрадывайте, никому не лгите, ни перед кем не возноситесь, ни к кому не имейте ненависти, не оставляйте церковных собраний, к нуждающимся будьте милосерды, никого не соблазняйте, не касайтесь чужой части, будьте довольны оброки жен ваших. Если так будете поступать, то не далеко будете от царствия небесного».
В последнем без труда узнается начаток и основание традиции старчества, много трудящегося не только для монастырской братии, но и для окружающего общества. Известное речение прп. Амвросия Оптинского о жизни христианина в миру: «Жить, не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем — мое почтение!» — очевидно, в значительной степени является парафразом вышеупомянутой цитаты прп. Иоанна Лествичника.
С другой стороны, такая смягченная, диалектическая позиция не предполагает уступки страстям и компромисса с миром. Учение прп. Иоанна получает особенную значимость, как для своего времени, так и для последующих поколений, поскольку содержит в себе данную в первый раз в полном объеме исчерпывающую характеристику и типологию греховных состояний. Помимо известных восьми главных грехов: чревоугодия, любодеяния, сребролюбия, гнева, печали, уныния, тщеславия и гордости — приведены их многообразные виды и подразделы. Например, для тщеславия: смехотворство, смех безвременный, празднословие, дерзость, леность, высокомерие, прекословие, человекоугодие и др. Или для сребролюбия: немилосердие, неверие, неимение твердой надежды на Бога, страх, боязливость, словооправдание и др. Кроме того, отмечается взаимосвязь и усиливающее друг друга действие страстей. Так, зависть способна включать в себя нечто и от сребролюбия, и от тщеславия, и от уныния, и от печали. Страсть же к нарядам и украшениям — проистекать и одерживать верх над людьми одновременно по проявляемым ими тщеславию, сребролюбию и по тонкой блудной страсти.
Содержание одной из степеней «Лествицы», 22-ой, раскрывает подвиг истребления тщеславия. Преподобный Иоанн пишет: «Тщеславие высказывается при каждой добродетели. Когда, например, храню пост — тщеславлюсь, и когда, скрывая пост от других, разрешаю на пищу, опять тщеславлюсь — благоразумием. Одевшись в светлую одежду, побеждаюсь любочестием и, переодевшись в худую, тщеславлюсь. Говорить ли стану — попадаю во власть тщеславия. Молчать ли захочу, опять предаюсь ему. Куда ни поверни это терние, оно всё станет спицами кверху. Тщеславный… на взгляд чтит Бога, а на деле более старается угодить людям, чем Богу…»
Поистине замечательны и выделяются своей афористической точностью многие определения и психологические зарисовки прп. Иоанна, обнаруживающие в нем присутствие не только большой добродетели, но и наблюдательность, остроту мысли вместе с глубоким ведением человека и мира. «Простота, — поясняет святой, — есть утвердившийся навык души, которая сделалась чуждою всякого различия и неспособною к лукавству (неподвижною к зломыслию)». «Лицемерие, — далее говорит он, — есть противоположное тела с душой устроение, переплетенное всякими вымыслами».
Изложение же этой практической философии дидактически удачно перемежается с наставлениями и советами, позволяющими благочестивому и ревнующему о правде Божией читателю применять их к своей жизни. «Невозможно провести в вере наступающий день, если мы не считаем как бы последним в нашей жизни». «Один мудрый муж предложил мне страшный вопрос: «Какой грех, — сказал он, — после человекоубийства и отречения от Христа, есть тяжчайший из всех?» И когда я отвечал: «Впасть в ересь», тогда он возразил: «Как же соборная церковь принимает еретиков и удостаивает их причащения Св. Тайн, когда они искренно анафематствуют свою ересь, а соблудившего, хотя он и исповедал сей грех, и перестал делать его, принимая, отлучает на целые годы от Пречистых Тайн, как повелевают апостольские правила?» Я поражен был недоумением; а недоумение это осталось недоумением и без разрешения.
По сути, мы имеем перед собою детально разработанную святоотеческую психологию и терапию души, но такие, которые в отличие от психологии и психотерапии нынешней, лежат в иной системе ценностей и понятий. И, если для секулярной современности главным вопросом является успех начинаний и душевный комфорт индивида с соответственным отысканием для него оптимальной и наиболее эффективной модели поведения, то святые отцы видели душу в контексте антиномий добродетели и греха, истины и заблуждения, почему в первую очередь настраивали христианина на внутреннее очищение, внутреннюю строгость и отсеивание через сито главного, духовного смысла временных пристрастий и выгод.
Творения прп. Иоанна Лествичника в этом смысле сыграли для своего времени и всей православной традиции еще одну важную роль: сбережения монашества в его здравом аскетическом направлении. Ведь угроза существовала не только со стороны религиозных фанатиков, монофизитов и монофелитов. Помимо тяжелой борьбы с ересями, период VI—VII вв. ознаменовался также весьма противоречивыми общественными событиями и процессами. Византийская власть пыталась реализовать собственный план объединения расколотой по догматическому признаку Империи, для чего раз за разом стремилась поставить Церковь под свой жесткий протекторат, навязывая организационные унии и грубо вторгаясь в богословские споры. При Юстиниане Великом Византия получила новую правовую систему, предоставлявшую по внешнему виду Церкви широчайшие права и возможности, однако на деле ставившую ее на положение подотчетного государственного органа.
Официальное признание в законодательстве Юстиниана (середина VI в.) получало в т. ч. и монашество, которое отныне объявлялось отдельным сословием общества и было поставлено на государственное содержание. Обиход монастырей от этого становился все более мирским, первоначальное вдохновение иноческой ревности, аскетического подвига мало-помалу выветривалось из них, что в общем отвечало замыслам власть предержащих, желавших поддерживать внутри Церкви более предсказуемые и управляемые движения и партии.
Органического единства, «симфонии» государства и Церкви, как и во всех остальных случаях, не получалось. Как пишет прот. Г. Флоровский: «Юстиниан всегда думал скорее о христианском царстве, чем о Церкви. Его пафос был в том, чтобы «вся населенная земля» (под его началом) стала бы христианской. В этом он видел свое призвание, священное и теократическое призвание христианского царя. Это призвание в его глазах было особым даром Божиим, вторым даром независимым от священства. С этим связано и его вмешательство в богословские споры. Юстиниан не терпел разногласий. И в спорах ради единства он не раз из «христианейшего государя» превращался, по сравнению современников, в почти что Диоклетиана».
Также и после Константинополь скрыто или демонстративно поддерживал монофелитов — вплоть до возобновления гонений на православных и преследований твердых проповедников учения о двух волях и двух естествах во Христе. То были годы прп. Максима Исповедника, современника прп. Иоанна Лествичника, взявшего на себя тяжкую миссию защиты чистоты православного исповедания перед беззастенчивым давлением императорской власти и предательством церковных Соборов, принятия вольных страданий за истину Христову.
В глубине же пустыни, под сенью Синая в это время зрел свой синтез, не догматического, но аскетико-мистического плана, который должен был оградить и при содействии Божием на долгие века оградил православное монашество как от рецидивов несторианского, враждующего с материей мировоззрения, так и от новомодного обмирщенного духа.
Четвертое воскресенье Великого Поста Церковь Христова посвящает памяти преподобного Иоанна Лествичника И в этом установлении нельзя не увидеть глубокого смысла. Один проповедник так передал характерную взаимосвязь памятных дней поста: «На первой неделе было показано, что наша вера правая, т. е. истинная и единственно правильная. На второй — что она вера внутренняя, вера сердца, вера, доставляющая человеку обожение. На третьей неделе Церковь напомнила нам, что наша вера неотмирная, мироотречная, самоотверженная, крестоносная, которая переносит и терпит все жизненные скорби. И, наконец, на четвертой неделе Церковь напоминает нам, что наша вера аскетическая, вера подвижническая, вера, требующая самообуздания и борьбы с бесами и страстями. Этот путь борьбы посредством аскетизма предложен нам в виде «Лестницы» прп. Иоанна и на его примере».
Итак, накануне дня памяти преподобного списателя «Лествицы» приникнем к его целительному примеру и слову. И хотя весь пост неразрывно соединен с покаянием, «Лествица» теперь открывает нам превосходнейший путь и покаяние, знаменующее начало совершенной радости. Той радости, которая обещана Самим Господом по слову Евангелия: вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас (Ин. 16, 22)
Приложение
Краткое увещевание, которое содержит в себе все то, что говорено было в сей книге пространно
Восходите, братия, восходите усердно, полагая восхождения в сердце своем, и внимая Пророку, который говорит: приидите, взыдем на гору Господню, и в дом Бога нашего (Ес. 2, 3), совершающего нозе наши яко елени, и на высоких воставляющего (Пс. 17, 34), чтобы нам соделаться победителями на пути Его. Теките, умоляю вас, с Апостолом, сказавшим: потщимся, дондеже достигнем вси в соединении веры и познания Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Ефес. 4, 13). Христос же, крестившись в тридесятое лето видимого возраста, получил тридесятую степень в духовной сей лествице; ибо любовь есть Бог. Ему хвала, Ему держава, и Ему сила; в Нем начало всех благ и есть, и было, и будет в бесконечные веки. Аминь.
Слово особенное к пастырю, научающее, каков должен быть наставник словесных овец
В сей земной книге дал я тебе, божественный отче, последнее пред всеми место. Но я уверен, что в небесной и божественной книге ты написан первейшим из всех нас; ибо истинен Тот, Который сказал: последнии мудрованием будут первии достоинством (Матф. 20, 16).
ГЛАВА 1
1. Истинный пастырь есть тот, кто может погибших словесных овец взыскать и исправить своим незлобием, тщанием и молитвою.
2. Кормчий духовный тот, кто получил от Бога и чрез собственные подвиги такую духовную крепость, что не только от треволнения, но и от самой бездны может избавить корабль душевный.
3. Врач духовный есть тот, кто стяжал и тело и душу свободные от всякого недуга, и уже не требует никакого врачевства от других.
4. Истинный учитель тот, кто непосредственно принял от Бога книгу духовного разума, начертанную в уме перстом Божиим, т. е. действием осияния, и не требует прочих книг.
5. Учителям неприлично преподавать наставления, выписанные из сочинений других, так как и живописцам, когда они делают только списки с чужих рисунков.
6. Наставляя низших, сам учись сначала свыше; и от чувственного научайся духовному, и не забывай того, который сказал: ни от человек, ни человеком проповедую учение. Ибо земное не может исцелить земных.
7. Добрый кормчий спасает корабль; и добрый пастырь оживотворит и исцелит недужных овец.
8. Насколько овцы сии, преуспевая безостановочно, последуют своему пастырю, настолько и он должен отдать за них ответ Домовладыке.
9. Да мещет пастырь, как камнем, грозным словом на тех овец, которые по лености или по чревоугодию отстают от стада; ибо и это признак доброго пастыря.
10. Когда овцы сии, от зноя, т. е. от телесного распаления, станут дремать душою, тогда пастырь, взирая на небо, должен еще усерднее бодрствовать над ними; ибо многие из них во время такого зноя делаются добычею волков. Впрочем, если и сии духовные овцы, по примеру бессловесных овец, во время зноя низко к земле преклоняют главу души своей, то имеем ободряющее нас свидетельство: сердца сокрушенна и смиренна Бог не уничижит (Пс. 50, 19).
11. Когда тьма и ночь страстей постигла паству, тогда определяй пса твоего, т. е. ум, на неотступную стражу к Богу; ибо ничего тут не будет несообразного считать ум губителем мысленных зверей.
http://rusk.ru/st.php?idar=103138
|
|
