Разорвавший проклятье «отцов и детей»

30 марта — день памяти св. Алексия Человека Божия

Один из наиболее лиричных и искренне любимых верующими людьми образцов православной агиографии — житие св. Алексия Человека Божия. Напомним его содержание вкратце.

Выполняя волю родителей, знатных римских граждан-язычников, сын женится, но засим считает сыновний долг исполненным и первой же брачной ночью тайно уходит из дому. Сев на корабль, отплывающий на Восток, юноша прибывает в Лаодикию Сирийскую, а затем добирается до Едессы, к Нерукотворному образу Иисуса Христа. Здесь, раздав остатки имущества, он одевается в лохмотья и просит милостыню в притворе храма Пресвятой Богородицы. Каждое воскресенье приобщается он Святых Тайн, а по ночам бодрствует и молится (по другим свидетельствам, поступает в один из монастырей на Святой Земле, где подвизается под началом одного из старцев).

Много лет проводит св. Алексий в строгой аскезе, а затем Промыслом Божиим возвращается в Рим. Не узнаваемый никем, он поселяется в саду у своих родителей, в убогом шалаше, в облике нищего странника. Молитвы и святая жизнь его привлекают внимание и располагают к принятию Евангелия сердца матери и отца. После кончины св. Алексия неожиданно обнаруживается, что неизвестный подвижник — это их сын. Семья соединяется вновь и примиряется, но теперь на общем основании веры.

Таким образом, оказывается раскрыт двойной подвиг: не только ухода от мирского уклада, но и обратного движения, в намерении спасти и преобразить все самое ценное в нем. В этом отражается настоящая полнота христианского идеала, который не враждует с землею и плотью, но идет на подвиг ради очищения их.

На этом месте следует сказать также несколько слов о символическом смысле предания о св. Алексии, а также об обстоятельствах, сопутствующих появлению первого, ибо по ценности рассматриваемый нами агиографический сюжет выходит далеко за рамки единичного примера нравоучения. Наряду с некоторыми другими повествованиями о святых из православной традиции, житие св. Алексия Человека Божия задает некий новый костяк формируемому христианскому мировоззрению, способствует становлению нового «универсума ценностных образцов», направляющего ветхое сознание к кардинальной перестройке и одухотворению.

Предположительное время жизни св. Алексия, конец IV — начало V в., представляет собой особый момент в истории. Христианство выходит из длительных гонений и широким фронтом вступается в жизнь государства, общества, культуры, человеческих взаимоотношений. Мир, удрученный кризисом нравов и распадением некогда величественного Pax Romana — Римского мира — сам жаждет от Церкви решительного откровения, способного просветить, вернуть радость и смысл в его начинания.

Одним из основополагающих для античного миросозерцании при этом остается деление на два противоборствующих начала: «родовое» и «духовное». В преодолении груза наследственности (интуиция первородного греха?), в выходе из узких рамок семейного быта на пространство более обширного и возвышенного общественного опыта греко-римская традиция усматривает путь восхождения личности к «совокупности совершенств». К семье и родству прибегают по необходимости, как производящим новые поколения граждан. В остальном же, общественные и культурные ценности ставятся выше семьи и рода.

В еврействе, напротив, преобладали мотивы рода и быта. Смысл жизни всякого человека полагался в продолжении и умножении Израиля, в поддержании из поколения в поколение постоянного порядка вещей, за которым ветхозаветный иудаизм усвоил значение священного. Духовный идеал этим оказался сведен с Неба на землю, а религия, вместо преобразующей и возвышающей роли, получила ритуальное и бытоустраивающее направление, по причине чего в Евангелии Господь говорит: народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их (Ин. 12, 40). Против подобного направления жизни Христос и свидетельствует: кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником (Лк. 14, 26); и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах (Мф. 23, 9).

В первые столетия христианства, в разгар гонений, внутри Церкви мы как будто находим тайное стремление, сходное с античным, — вырваться из-под зависимости родственных уз. Иудейская семья, как и семья языческая, противятся новой вере. Цельс, образованный и по-своему нравственный язычник II в., отзывается о христианских проповедниках как о «грубых мужланах», посягающих на семейный обычай и благополучие. От имени глав семейств он обвиняет их в том, что когда им «удастся заполучить к себе отдельно детей и каких-то глупых женщин, они им рассказывают диковинные вещи, что не надо оказывать почтение отцу и учителям, а слушаться только их самих…» Не удивительно, что гонителями христианства, наряду с императорской римской властью, часто оказывались отцы и мужья обращенных. Для житий первохристианских мучеников это типичный сюжет: кто-то из членов семьи исповедует себя христианином и претерпевает различные испытания. Чаще это дочь (свв. мученицы Христина, Варвара), которая идет против воли отца и наталкивается сперва на уговоры и увещания, потом на угрозы, а в конце принимает муки и смерть от своего родителя. Известны примеры и иного семейного противостояния: жена против мужа, мать с детьми против отца или сановного родственника, свекровь против невестки. Об этом-то времени Господь пророчествовал: Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех: отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей. (Лк. 12, 51−53)

В последующую христианскую эпоху то же противоречие между семьей и церковностью, родом и духом как будто сохраняется. На сей раз конфликт возникает из-за желания уйти в монастырь. Родня (чаще отец и мать) желает для своих детей благополучного жизненного устройства: брака, потомства, жизни в достатке и уважении. Иногда противостояние с подвижником достигает такой силы, что будущего преподобного удерживают взаперти, насильно женят или выдают замуж, разыскивают в монастыре, чтобы под принуждением, с побоями и издевательствами возвратить домой. Не удивительно, что в аскетических сочинениях бывает весьма сильна критика мирского устройства.

Учителя иночества описывают путь безбрачия как путь превосходнейший, ангельский, настраивая молодых иноков на искоренение в себе всякой привязанности к родным, даже до прямой ненависти к матери, братьям и сестрам. Путь безбрачия представляется ими как путь превосходнейший, ангельский. Так, по прп. Феодору Студиту, монашеский образ жизни — это третья «благодать» (Ин. 1, 16), «небесная жизнь на земле — сведение ангельского мира на землю — достижение того, что по существу своему лежит уже за пределами земного».

Поэтому не выглядит странным, что большинство святых прошли через монашеский постриг, и только немногие достигли святости, оставаясь мирянами. Основной опыт духовного совершенствования накоплен монашеством, и именно иноческому деланию посвящена главная часть святоотеческого наследия. Напротив, какого-либо последовательного учения относительно христианских основ семьи и брака в церковной традиции не обнаруживается.

«Победой небесной соборности над родом» называет один автор те перемены, которые случаются с человеческими взаимоотношениями с приходом христианства. Дружба, влюбленность, интимность, душевная связанность членов семьи, отцовство и материнство, порядок и преемственность дома — все те проявления человеческой общности и любви, которые древним миром понимались, как явления священные, предмет поклонения, вершина всех жизненных ценностей, словно бы отступают назад, блекнут в свете абсолютной Евангельской любви к Богу и людям. «Высокое проявление духовного материнства, — замечает этот же автор, иеромонах Онисим (Поль), — когда мать по плоти желает, чтобы сын или дочь вступили на путь иночества и скорбит, что они склонны к браку. С точки зрения родовой — это непонятно».

Однако, эта победа, как и сама Евангельская победа Христа, победившего мир, не черства и надменна; она как-то по-человечески дружественна и тепла. Писание говорит об учениках и последователях Христа, как о друзьях и собратьях Его, а союз человеческой души со Христом ставит в подобие с земным браком. Еще более Деву Марию закон земной, кровной близости с Божеством, возносит до высоты «Высшей Небес и Чистшей светлостей солнечных, Владычицы мира».

Вопреки распространенному мнению, в Новом Завете ценностям семьи отведено важное место. Взаимоотношения между женой и мужем, по ап. Павлу, вмещают «великую тайну», сверхъестественным образом связаны с отношениями между Христом и Церковью. Душа представляется в виде невесты, которая ожидает Божественного Жениха; небесная радость — в образе брачного пиршества. Степень родства между Богом и человеком представляет собой степень Отцовская и сыновская; братское сходство объединяет между собой Христа и верующих христиан.

Во всем этом угадывается некое общее правило: чем более чиста и возвышенна домашняя обстановка, чем большую важность приобретают семейные связи и тем бережней к ним отношение Церкви. Напротив, стремление к отказу от мирских занятий, безбрачию и бездетности возникает как следствие упадка родовых связей и неспособности их поддержать внутри себя горение христианской жизни.

Но, несмотря на это, никакой, даже самой плохой семье, церковная традиция не отказывает в духовном значении. Худшим неверия, равносильным отречению от веры считает ап. Павел, если кто о домашних своих не печется (см. 1 Тим. 5, 8). Отношение к родным рассматривается в качестве первого условия и залога церковности.

Пример жизни аскетов заимствуется миром, посредством чего брак и семья получают заряд духовной энергии, возможности к очищению и возвышению. Христианский аскетизм поэтому борется не против семьи, а за семью и вместе с семьей — за духовное и против мирского в ней. Хотя сам он вынужден со строгостью разграничивать себя с миром, обличать и предупреждать против мирских искушений, обличительная риторика не образует отдельного смысла аскезы как философии некой отделившейся касты, превозносящейся над остальными. Это скорее служебное средство, необходимый и неизбежный прием духовной дидактики, которым инока настраивают на цель, ради которой он приступает к духовному деланию.

С первых веков в Церкви, наряду с обновлением духовной жизни обновляются и укрепляются человеческие взаимоотношения. Рождается новое, одухотворенное родство; супружество и семья переживают возрождение и расцвет. Они освобождаются из-под давления косного иудейского закона и римского права, которые отводили им прежде сугубо служебную и утилитарную роль, и возвращают себе духовную силу и ценность. К Церкви присоединяются, принимая крещение, семьями, и семьями исповедуют веру перед лицом мук и гонений.

В последующее время, в монашеских житиях и патериках вопрос об отношениях монаха к родным также не всегда решается в пользу разрыва. Монастырские уставы не благоволят к тем, кто принимает иночество, оставив в миру без присмотра и помощи престарелых родителей или детей. Сам основатель монашества прп. Антоний Великий претерпел длительный выбор между желанием удалиться в пустыню и необходимостью проявлять заботу о малолетней сестре, оставленной на его попечение. Это борение продолжалось немалое время, в течение которого подвижник никак не решался оставить сестру. Наконец, сестра подросла, и Антоний, вручив ее присмотру добрых людей, сам приступил к осуществлению своего давнего замысла — «раздать имение и следовать за Господом» в пустыню.

Великие святители Иоанн Златоуст и Григорий Богослов, испытывая горячее желание стать монахами, не смеют ослушаться своих матерей, праведных Анфусу и Нонну, и остаются при них до кончины. Тот же пример сыновнего послушания мы видим и в житии прп. Сергия Радонежского, который удаляется от мира и ставит келью на Маковце после того, как отец и мать его, в схиме прпп. Кирилл и Мария, отходят от жизни.

И это не компромисс с миром, не уступка родительским уговорам, но сознательное и духовно осмысленное решение оставаться в миру — также своеобразный подвиг любви, аскетическое делание даже, требующее от христианина смирения и стеснения в собственных побуждениях. Как говорит свт. Григорий: «Услуживая родителям, думал я исполнить угодное Тебе, Царь мой Христос. Для меня это составляло часть образования в благочестии».

Житие св. Алексия Человека Божия в данном ряду представляет собой образец блестящего разрешения ценностного конфликта между внешним долгом и зовом души, «родовым» и «духовным», «индивидуальным» и «общим». Глубоко укорененная в падшем естестве архетипическая коллизия, известная под названием «проблемы отцов и детей», наконец перестает роковым грузом тяготеть над человечеством — в движении святого сыновнего сердца: того совершенного самоотречения, которое имеет ввиду не родительские прихоти, но пользу души и спасения их.

Неслучайно, особенные, гармонические оттенки подвига св. Алексия оказались отмечены нашими предками. Широкое распространение имени Алексий на Руси происходит от этого: любовной близости и теплоты его житийного образа.

Честные останки святого Алексия Человека Божия первоначально были погребены в римской церкви святого Вонифатия. В 1216 г. они были обретены Церковью. В настоящий момент частицы святых мощей привезены в Россию и ко дню памяти святого, 30 марта, представлены для поклонения верующих москвичей и благочестивых паломников-гостей столицы.