По вероучению мы все — паламисты

К дню памяти святого Григория Паламы и к духовному размышлению на время поста.

В числе святых, чтимых Православной Церковью, особое место отводится святителю Григорию, епископу Фессалоникскому, именуемому Паламой. Не случайно, днем памяти его определена 2-я неделя (воскресенье) Великого поста, следующая сразу за первой, отмеченной праздником Торжества Православия.

Жизнь и служение свт. Григория принадлежат ко временам поздней Византии, тому недолгому периоду ее успокоения от внешних угроз, который последовал за взятием Константинополя крестоносцами в 1204 г. и продолжился до падения под ударами турок в 1453 г. В исторической науке это время получило название «Палеологова возрождения», по имени правящей династии Палеологов. С ясностью обнажилась тогда тщетность вековой византийской мечты о великой христианской Империи. Ромеи (официальное название византийцев как преемников Рима) ощутили себя в роковых тисках, зажатыми между воинственной исламской стихией и организованной мощью папского Запада. Но именно в этих условиях в истории Православия происходят события, значение которых не исчерпано поныне и мерой которых по-видимому будет измерено многое во временной летописи развития человечества.

Речь идет о споре, происшедшем между Григорием Паламой и Варлаамом Калабрийцем и символически отразившем в себе два различные понимания человека и религиозности, два образа действий — если хотите, две разных версии христианского гуманизма, прогресса и материальной цивилизации: восточной, основанной на усовершенствовании человеческой природы и внешне-дисциплинарной, рациональной, латинского толка.

Палама был выходец с Афона и выразитель аскетических традиций христианского Востока; Калабриец являлся ученым монахом, сведущим в аристотелевой логике и получившим образование в Италии. На челе первого отражалась степенная мудрость и усталость от мирских треволнений самой Византии; взор же второго был юношеский и наполнен самыми несбыточными мечтаниями о грядущем священном царстве христианских властителей, собранных вокруг престола римского первосвященника. Среди современников Григорий имел непререкаемый авторитет ревностного подвижника и доброго пастыря; в пользу же Варлаама действовал «политический фактор», по которому многие из византийских иерархов и царедворцев не видели иного спасения от сарацин, кроме как в священном союзе с европейскими соседями, воинственными предводителями германцев и франков.

Тем более безоговорочную победу Паламы, защищавшего казалось бы отстраненную от большинства реальность мистического опыта афонских аскетов, видения ими Фаворского света, необходимо признать подлинным чудом и беспримерным подвигом византийских Церкви и общества, актом их последнего и совершенного самоотвержения во имя Христово и чистоты исповедания, вопреки казалось бы очевидному мирскому расчету и компромиссам.

Надежда восточной Церкви, будущий великий богослов, епископ и подвижник Григорий родился в 1296 г. в Малой Азии. Ввиду турецкого нашествия его семья вскоре перебралась в Константинополь и нашла приют при дворе Андроника II Палеолога (1282−1328). Отец святого Григория стал крупным сановником при императоре, но вскоре умер. Андроник сам принялся за воспитание и образование осиротевшего мальчика, обладавшего прекрасными способностями и большим прилежанием. Он хотел, чтобы юноша посвятил себя государственной деятельности, но Григорий, едва достигнув 20 лет, удалился на Святую Гору Афон и поступил послушником в монастырь Ватопед под руководство преподобного Никодима Ватопедского. Вслед за Григорием на Афон удалились два его младших брата, мать же и сестры приняли постриг в константинопольских женских обителях.

От старцев Святой горы инок Григорий воспринял практику сосредоточенной духовной молитвы — умного делания, которое разрабатывалось и усваивалось монахами, начиная с великих пустынников IV в. Необходимое богословское обоснование приемам «сердечной молитвы» оказалось в XI в. дано в трудах преподобного Симеона Нового Богослова (память 12/25 марта). Ко времени Паламы в пределах Византии и особенно на Афоне существовало уже развитое и массовое монашеское движение, получившее название исихазма (от греч. покой, молчание), а сами практикующие его стали называться исихастами. Как реакция на упадок византийского общества и государственности исихия захватывает и светские круги. Об отце святителя Григория Паламы рассказывают, что он и во время государственных советов в присутствии Императора продолжал творить Иисусову молитву и так глубоко погружался в нее, что забывал, где находится, и лепетал нечто бессвязное.

Из-за угрозы нападения турок вместе с братией святой Григорий перебрался в Солунь (Фессалоники), где тогда же был рукоположен в сан священника. Свои обязанности пресвитера святой Григорий сочетал с жизнью отшельника. В субботу и воскресенье пастырь выходил к народу, совершал Богослужение и произносил проповеди, в остальное же время находился в кругу собранной им небольшой общины монахов.

В 1331 г. святой снова ушел на Афон и уединился в скиту Саввы, близ Лавры преподобного Афанасия. Имя его среди святогорских иноков стало хорошо известно, и в 1333 г. Григория выбрали игуменом Эсфигменского монастыря в северной части Святой горы. Он, впрочем, тяготился настоятельскими обязанностями и в 1336 г. вернулся в скит святого Саввы, где занялся богословскими трудами, которых не оставлял уже до конца жизни.

Ок. 1330 г. из Калабрии приехал ученый монах Варлаам. Посетив Афон, он познакомился там с укладом жизни исихастов и нашел совершаемое ими делание свидетельством их духовной отсталости и суеверий. На основании догмата о непостижимости существа Божия, он объявил умное делание еретическим заблуждением. Споря с монахами по поводу Фаворского света и принимая его за результат воспаления чувств, Варлаам не стеснялся поднимать на смех рассказы иноков о молитвенных приемах и духовных озарениях.

Святитель Григорий вынужден был вступиться за тех, кто не сумел бы защитить себя сам в ходе ученых диспутов. Еще в юности Паламу отличала способность к наукам. Филофей в особом «Похвальном слове» вспоминает школьный экзамен будущего святого: «Когда однажды великий царь Андроник, дед царей, попросил его говорить у него (в императорском дворце) о логических сочинениях Аристотеля, Палама, будучи в возрасте 17-ти лет, философствовал так подробно и так хорошо, что все находившиеся при императоре философы изумились, а знаменитый и всезнающий великий логофет, полный удивления, сказал царю: „Сам Аристотель, будь он здесь, похвалил бы его“ и добавил: „Вот такими природными свойствами должны обладать люди, которых хотят заниматься аристотелевской логикой“».

Теперь Палама с воодушевлением применил свое знание к критике Варлаама. Он изложил свои доводы в богословском труде «Триады в защиту священнобезмолвствующих» (1338). К 1340 г. афонские подвижники с участием святителя составили общий ответ на нападки Варлаама — так называемый «Святогорский томос».

В 1341 г. на Константинопольском Соборе в храме Святой Софии произошло публичное состязание святителя Григория Паламы с Варлаамом. Собор принял положения святителя Григория Паламы о том, что Бог, недоступный в Своей Сущности, являет Себя в энергиях. Признание Божественной природы Фаворского света явилось торжеством православной веры в реальность духовного преображения материи, подобного Преображению Господню на горе Фавор на началах внутреннего усовершения, «прогресса духа», альтернативного наружному общественному прогрессу.

Учение Паламы одновременно представило также доступную апологию человека и материального мира, как благих по своей природе и ожидающих освящения. «Бог воспринимает человеческое естество, — пишет он в Омилии 16-й, — чтобы показать, что оно настолько свободно от греха и настолько чисто, что может быть соединено с Ним по Ипостаси и нераздельно пребывает с Ним в вечности». Это явило разительный контраст с усилившимся на Западе дуалистическим учением, противопоставлявшим дух телу и находившим единственное оправдание земного бытия в сознательной социальной организации и подчинении материи нравственной дисциплине.

Святитель Григорий по данному поводу заявлял: «Злой дух не имеет земной власти, но похищает ее… он не создан быть владыкою земли». С его точки зрения, выражающей позицию исихазма, аскетический идеал бесстрастия в действительности не предполагает уничижения плоти, но богатую душевную деятельность. В нем непременно присутствуют «ненависть ко злу и любовь к Богу… мы любим и испытываем отвращение, привязываемся и отчуждаемся… одобряем и осуждаем… Уничтожаем мы лишь расположение душевной силы ко злу» (Свт. Григорий Палама. Триады. II, 2, 23). Поэтому неслучайно, пишет исследователь наследия Паламы В. Вениаминов, «византийский исихазм, как впоследствии и славянский и русский исихазм, не ограничивался безмолвием и молитвой, как предполагало бы само слово, а вел к расцвету богословия и иконописи (Палеологовский расцвет), реформированию монастырей, литургическому творчеству, к широким движениям политического и гражданского обновления… в аскетической сосредоточенности исихаст не покидал все внешнее на произвол судьбы; в нем происходило то духовное накопление, которое в конечном счете держит мир, возрождает его в красоте, обогащает в культуре».

Заметное явление представил исихазм и в плане социального поиска. «Паламиты», противопоставлявшие официальной пышности суровую строгость аскезы, высказывались за отнятие в пользу государства монастырских и даже церковных владений. Совсем так же и русский продолжатель исихазма преподобный Нил Сорский (1433−1508) считал, что в церквах «сосуди злати и серебрени, и самыа священныя не подобает имети, тако же и прочая украшения излишная» и умолял великого князя Ивана III сделать так, чтобы «у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились бы своим рукоделием».

«Паламитский синтез» венчает собой духовные искания Византии и представляет созревший плод православного миропонимания и упований, завоеванный поколениями восточных подвижников. Им знаменуется окончательное оформление православного вероучения в его связи с человеком и миром. Ибо эпоха Вселенских Соборов, вплоть до иконоборчества, была отдана рассмотрению свойств и Ипостасей Божиих, построением догматически выверенного учения о Воплотившемся Сыне и Святой Троице. Более же позднее время уделяет преимущественное внимание «земной проекции» христианства: вопросам о том, возможно ли освящение материального мира и если да, то до какой степени и при каких условиях?

В известном смысле, уже VII Вселенский Собор 787 г. в Никее вынес на повестку дня «богословие культуры». Он постановил почитать святые иконы и Честной Крест в качестве изображенных на них первообразов, однако не суть как вещественные предметы: доску и краски. Тем самым, строго очерчивалась сфера сакрального в искусстве: сакральна в нем та невещественная основа, которая устремлена ко Всевышнему, и, наоборот, косна и не поддается переустройству и возвышению ее «материальная наличность». Как, в свою очередь, не представляется возможным наружными средствами возвысить государственный и общественный порядок. Столетия бесплодных попыток реорганизовать жизнь Империи на идеальных началах — посредством законов и положительной проповеди, «симфонии» духовной и светской властей побороть социальное неустройство и нравственное зло, укрепить власть и показать преимущество перед внешними врагами — вполне удостоверили в этом. К IX-Х вв. сюжет существования Византийской Империи в ее целом оказался потерян, и вся жизнь византийского общества стала являть собою пассивное, безтворческое повторение ранее найденных форм.

Несмотря на предпринимаемые отчаянные попытки спасти положение, Империя стремительно сжималась в размерах, теряла былое могущество и военную славу; она явным образом уступала соседям, так что свой щит к вратам некогда гордого Царьграда в 907 г. прибил и наш предок, киевский князь Олег. Тем более вторжение в пределы «священной Ромеи» западных армий и мимоходом, шутя на пути в Палестину предпринятое ими взятие Константинополя с последующим его разграблением не могло не посеять в сердцах его жителей, знати и простолюдинов, горестных чувств. Суды Божии словно бы отворачивались от Византии, многие века напряженного строительства проходили даром. Василевсы и двор только формально сохраняли свою независимость от Священной Римской Империи, латинские папы без стеснения диктовали свои условия византийской церковной иерархии, склоняя на унию и полное подчинение. В Константинополе в моду входил, как бы сказали теперь, «западный образ жизни»: итальянские образцы искусств и литературы, диспуты по Аристотелю, схоластическое богословие…

Иск Варлаама поэтому не был случайным и означал, помимо теологической дилеммы, еще и решительное предложение мировоззренческого и цивилизационного выбора. Византию склоняли на пути Запада. Под знаменами схоластики, «последнего слова» латинского церковного сознания того времени, Варлаам и его единомышленники были намерены примирить две расходящиеся между собою христианские ветви и плавно осуществить церковное воссоединение Константинополя и Рима, под приоритетом последнего. Из невозможности доказательно познать тайны Божии Варлаам выводил вторичность любых догматов и предлагал это как почву для объединения Церквей. В 1339 г. он даже ездил в Авиньон и виделся с папой, излагая тому детали своего «исторического проекта». Печально знаменитый Флорентийский собор 1438 г., провозгласивший постыдную унию, в свете этого явился прямым продолжением варлаамовой ереси, а подвиг святителя Марка Ефесского, отстоявшего чистоту православного исповедания, был тесным образом и органически соединен с происшедшим за столетие перед тем торжеством паламизма.

Хотя на Соборе 1341 г. Варлаам был предан анафеме, споры между паламитами и варлаамитами на этом не останавливаются. Спустя краткое время болгарский монах Акиндин, ученик Варлаама, выступил с рядом трактатов, в которых объявлял святителя Григория и афонских монахов виновниками церковных смут. Схоластике по-своему симпатизировали Патриарх Иоанн XIV Каленас и Андроник III Палеолог. Святителю Григорию пришлось в очередной раз браться за перо, чтобы составить подробное опровержение домыслов Акиндина. Но несмотря на это Патриарх отлучил святителя от Церкви (1344) и подверг темничному заключению, которое продолжалось три года. В 1347 г., когда Иоанна XIV на патриаршем престоле сменил Исидор, святитель Григорий Палама был освобожден и возведен в сан архиепископа Солунского. В 1351 г. Влахернский Собор повторно, в торжественной обстановке засвидетельствовал официальное принятие Церковью его учения.

За три года до кончины Палама вернулся в Солунь, перед тем будучи захвачен пиратами на византийском корабле и претерпев плен от турок и продажу в мусульманское рабство. Накануне его преставления святому явился в видении Иоанн Златоуст. Со словами: «В горняя! В горняя!», — святитель Григорий Палама 14 ноября 1359 г. мирно преставился к Богу.

Уже после его смерти между соборными отцами и Прохором Кидонисом, афонским иеромонахом, знатоком западного богословия и переводчиком Фомы Аквинского на греческий язык, по теме Фаворского света опять вспыхнул спор. Латинская схоластика тогда представляла собой принципиально новый метод и уникальное оружие, посредством которого представлялось возможным одержать верх в диспуте над любым противником и по любому вопросу. Поэтому, когда Кидонис стал выступать на Соборе 1368 г., патриарх Филофей и епископы были просто не в состоянии уследить за ходом его рассуждений. Для всех было привычным доказательство «от Божественного Писания» путем «приведения слов святых», а Кидонис использовал в своей речи, как казалось тогда, безупречные с рациональной точки зрения томистские силлогизмы. Однако, Григорий Палама, даже заочно, по смерти, оказался сильнее. Ко времени проведения Собора накопилось уже множество документов, свидетельствующих о подвигах св. Григория и произведенных им при жизни и после смерти чудесных исцелениях. Вопрос о канонизации святителя сам по себе отменил все дальнейшие словопрения. Св. Григорий был прославлен как «врач, хранитель и заступник» города Фессалоники и окрестностей. Иконы стали писать с него еще при жизни; чудотворная же сила его останков, положенных в фессалоникском кафедральном соборе св. Софии, проявилась тотчас после кончины. «До самого конца, — пишет о св. Григории Кантакузин, — несмотря на многие несчастья, которые ему пришлось перенести ради справедливости и истины, ни делом, ни словом он не был повинен ни в одной низости». Свидетельства святости жизни исключили всяческие сомнения. Истина Божия о духовном преображении восторжествовала в православном учении.

«Духоритором», «ритором Слова» именует церковная традиция Григория Паламу. В кондаке святителю говорится: «Премудрости священный и Божественный орган, Богословия светлую согласно трубу, воспеваем тя, Григорие Богоглагольниче, но, яко ум, Уму Первому предстояй, к Нему ум наш, отче, настави, да зовем: радуйся, проповедниче благодати».

Справедливости ради, необходимо заметить, что среди современников Паламы весьма многие опасались, что его богословие поколеблет устои Церкви. Патриарх специальным указом распространил на Паламу запрет богословствовать о догматах всякому верующему ниже епископского звания. Казалось, что пора создания новых вероучительных догматов давно миновала. Чтобы провести мысль о продолжении церковного учительства, афонские монахи, поддержавшие св. Григория, должны были сделать особую приписку в «Святогорский томос».

Сам св. Григорий, в отличие от работавших в одно время с ним латинских схоластов, при этом меньше всего претендовал выстроить «дом истины» полностью и самостоятельно. Им владела лишь мысль о необходимости в новых условиях поддержать преемство традиции, донести до окружающих содержание православного вероучения, сделать голоса св. Афанасия Великого, великих каппадокийцев, св. Дионисия Ареопагита, св. Максима Исповедника созвучными тем характерным потребностям, которые выдвинуло его время. Богословское дерзание св. Григория: «Почему Бог, открывший о Себе великие тайны святому Дионисию Ареопагиту и другим ранним учителям Церкви, не может с такой же ясностью и достоверностью явить себя через Святого Духа богословам сегодняшней Церкви?» — таким образом выразило его убеждение в глубинном единстве с последними. На протяжении веков исихазм оставался присущ восточно-христианскому подвижничеству. В XIV- XV вв., под занавес Византии, он обретает поистине универсальное значение, как путеводный символ Православия, его спасительный залог и лаконичный итог всего предшествующего раннехристианского и византийского церковного опыта.

Именно в нем ярче всего проявилось то сокровенное из области духа, что сберегла и умножила за века своего существования Византия и чем единственно по-настоящему оправдывалась ее история — неоценимый вклад, который был привнесен в копилку человеческого самосознания, развития внутреннего мира, вдохновенное творение себя и своей жизни, одухотворенных отношений и форм.

Византия вскоре сойдет со сцены и кому-то со стороны ее конец может показаться бесславным. Христианский Восток ожидают многие беды: мусульманское иго, смятение, новые ереси, уничтожение, как христианских, целых областей — Сирии, Ближнего Востока, Египта, — перенос центров в новые, славянские земли и, наконец, воцарение Нового времени с его секуляризмом и перешедшей от Запада оскоминой на церковность. Однако ничто уже не нарушит и не поставит под сомнение самого центра восточно-христианской традиции — ориентации на внутреннее делание, свободное произволение и жизнь совести, ибо это есть то, что остается с христианином при любых переменах и в любых обстоятельствах.

Византийский эксперимент завершается и увенчивается этим: паламитским свидетельством принципиальной возможности соединить между собой богословие, философию, научное знание, искусства, общежитие и церковно-общественную работу. Но это соединение происходит не в отчужденном общественном, государственном или культурном поле, а лишь в рамках конкретной личности подвижника, идущего к освящению и преображению земной жизни и плоти, подобно фаворскому Преображению Господа Иисуса.

Посему, каким бы печальным не представлялся порою крушение великодержавного византийского корабля, Промыслом Божиим нужда была на собственном опыте, в порядке эксперимента, наделав ошибок и набив себе шишек, смириться, покаяться и убедиться в невозможности «христианского государства», «христианского общества», «христианской культуры» в целом — чтобы в итоге, замкнув круг, выйти к такой ясности своего исповедания, в которой уже невозможно прельщаться иллюзиями сотрудничества с миром, но иметь самое строгое представление о возможном и невозможном для общества, государства, философии, культуры, экономики и хозяйства, науки, образования, брака, семьи — всего, что «мирское» по сути и что спустя некоторое время явится камнем преткновения для западной католической теократии.

В таком смысле учение свт. Григория, даже при всей слабой укорененности нынешнего церковного круга в реалиях православно-аскетической традиции, продолжает выражать наше характерное упование, служить универсальной поверкой наших мыслей и чувств, отвечать на насущные вопросы современной жизни христианина. «Наша методология им (святым отцам) была неизвестна, — как бы подводит черту под состоявшимся разговором архимандрит Киприан (Керн), положивший много сил на изучение и актуализацию творений Паламы, — и склад их мышления был иной. Изучение святых отцов в значительной степени сводится к изложению их мыслей в рамках привычной нам школьной системы. Но отцы, если и не знали многого, что стало известно нам, все же были глубже в своих прозрениях… до конца понять глубину отцов мы сможем только, если приобщимся их духовному опыту, и будем духовно подвизаться в том же, в чем подвизались и они, а не только схоластически, теоретически изучать их».

Приложение
Свт. Григорий Палама
ИСПОВЕДАНИЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ВЕРЫ

Един Бог есть предже всего и у всех и во всех и выше всего, нами веруемый и поклоняемый во Отце и Сыне и Святом Духе, Единица в Троице и Троица в Единице, соединяемая без слияния и различаемая без разделения: та же самая Единица есть тождественно Троица Всемогущая.

Отец безначальный, не только как безвременный, но тоже как совершенно без причины; Сам единственная причина и корень и источник во Сыне и Святом Духе созерцаемого Божества; Сам единственная первоначальная причина всего сущего; не единственный Творец, но единственный единого Сына Отец и присно сый единственный Отец и Изводитель; более великий Сына и Духа, но это только как причина, во всем остальном Тот же Самый как Они и равночестен.

Которого Сын один, безначальный как безвременный, не безначальный же как имеющий началом и корнем и источником Отца; от Которого единого Он исходил предже всех век, бестелесно, не истекая, бесстрастно, через рождение, но без разделения, Бог сый от Бога, не другой же как Бог, а другой как Сын; присно Сый и присно сый Сын, и единственный Сын, присно сый у Бога без слияния; не причина и начало Божества во Троице мыслимого, ибо причина и начало Его существования Отец, но причина и начало всех созданных, как сущих всех через Него.

Иже во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу; но при полноте веков принял образ, нам свойственный, и, истощая Себя, благоволением Отца и содействием Святого Духа, по закону естества зачался и родился от Приснодевы Марии, вместе Бог и Человек, и, как воистину вочеловечивыйся, стан нам во всем подобен, кроме греха, пребывающий тем, что Он был, Бог истинен, соединяющий без смешения и изменения две природы и воли и действия и пребывающий один Сын в одной Ипостаси, и после вочеловечения действующий все Божественные действия как Бог и все человеческое как человек, и был подчинен беспорочным человеческим страстям. Бесстрастен же и бессмертен сый и пребывая яко Бог, Он вольно пострадал во плоти, яко человек; и быв распят и умерый и погребен, и воскресый в третий день, Он и явился Своим ученикам после воскресения, и свыше силу возвещая, и повелевая наставлять все народы, и крестить во имя Отца и Сына и Святого духа, и соблюсти и учить, как Он повелел, он вознеслся Сам на небо и воссел одесную отца, делая равночестну и сопрестольну как равнобожественну нашу телесную одежду, с которой и вернется со славою судити живых и мертвых и дать каждому по делам его.

Вознесыйся к Отцу, Он послал на Своих святых учеников и апостолов Духа Святого, Который исходит от Отца, Он собезначальный Отцу и Сыну как безвременный, но не безначальынй же, как и имеющий и Он корнем и источником и причиной Отца, не как рожденный, но как исшедший; ибо и Он исходил прежде всех век от Отца, не истекая и бесстрастен, не через рождение, но через исхождение. Неразделен сый от отца и от Сына как от Отца происшедший и в Сыне почивающий, имеющий вкупе соединение неслиянное и различение нераздельное, Бог сый и Он от Бога, не другой как Бог, но другой как Утешитель; Дух Самоипостасный, от Отца исходящий и через Сына посылаемый, то есть: являемый, причина и Он всего созданного, как в нем совершаемого, Тот же Самый как Отец и Сын и равночестен, кроме нерожденности и рожденности. Он был послан от Сына к Своим ученикам, значит, был являем; ибо каким другим образом был бы послан Тот, Который вездесущий? Итак, не только от Сына, но тоже от Отца и через Сына посылается, и придет являемый от Себя Самого, потому что послание, то есть явление Духа, есть общее дело. Является же не по сущности, ибо никто никогда не видел или же объяснил Божию Сущность, но по благодати и силе и энергии, которые общие Отцу и Сыну и Святому Духу. Свойственна каждому из Них Его собственная Ипостась и все, что стремится к ней.

Общее есть не только пресущая Сущность, которая абсолютно безымянна, неявляема и непричащчема, яко превыше всякого имени и явления и причастия, нго тоже благодать и сила и энергия и блеск и царствие и нетленность и, одним словом, все, чем Бог причащается и соединяется по благодати со святыми ангелами и человеками, без лишения своей простоты, ни частностью и разнообразием сил и энергий. Итак, есть у на один всемогущий Бог во едином Божестве. Ибо от совершенных Ипостасей никогда не зарождается составление, ни может могущественное, потому что имеет силу или силы, когда-то из-за этого быть искренно названно составленным.

К тому мы почитаем святую икону Сына Божия, Который стал описанным как нас ради вочеловечивыйся, вознося наше почитание от образа к Первообразу; и честное древо Креста, и все символы Его страдания, как сущие Божественные Трофеи портив общего противника нашего рода; мы почитаем еще спасительное знамение честного Креста и Божественные церкви и места и священные сосуды и богоданные слова из-за в них обитающего Бога. Мы почитаем тоже иконы всех святых из-за любви к ним и к Богу, которого они искренне любили и служили, вознося наш ум в их почитании к лицам, на иконах представленным. Мы почитаем тоже самые мощи святых, потому что освящающая благодать не оставила их святых костей, подобно как Божество не разлучилось от Владычнего тела в Его тридневной смерти.

Мы не знаем никакого зла по существу, ни что существовало бы другого начала зла, чем развращение умных существ, которые плохо пользовались богоданной им свободой.

Мы держим все церковные предания, письменные и неписьменные, и прежде всего тайное и всесвятое служение и причастие и общение и собрание, от которого другие служения получают свое совершенство и где в воспоминании Того, Который истощил Себя неистощимо и воплотился и страдал нас ради, священнодействуются и богодействуются, по Того божественному повелению и по Его собственному действию, самые божественные предметы, Хлеб и Чаша, и делаются жизнодательным Телом и Кровью, и даруются в несказанное Причастие и общение тем, которые благочестиво приступают.

Всех не исповедающих и не верующих в то, как Святый Дух провещал через пророков, как повелел Господь, когда Он явился нам во плоти, как свидетельствовали Им посланные Апостолы, и как Отцы наши и их преемники нас учили, но выдумывающих их личные ереси или следовавших до конца за теми, которые их плохо научили, мы отвергаем и предаем анафеме.

Мы принимаем все Святые и Вселенские Соборы: Собор триста восемнадцати богоносных отцов в Никее против иконоборца Ария, злочестиво обнищающего Сына Божия в творение и рассекающего в Отце и Сыне и Святом Духе поклоняемое Божество в тварное и нетварное; Собор ста пятидесяти святых отцов, собравшихся в Константинополе против Македония Константинополитянина, злочестиво обнищающего Духа Святого, рассекающего этим не меньше, чем первый, в созданное и несозданное, Божество единое; после этого Собор двухсот отцов в Ефесе против Нестория Патриарха Константинопольского, который разделил во Христе единство Его божества и никогда не хотел называть Богородицею Пресвятую Деву, истинно Бога рождшую; и четвертый Собор шестисот тридцати отцов в Халкидоне против Евтихия и Диоскора, злобно учивших, что у Христа была одна природа; и после этого, Собор ста шестидесяти пяти отцов в Константинополе против Феодора и Диоскора, которые думали то же самое, как и Несторий, и его учение поддерживали своими трудами, и против Оригена и Дидима и некоторого Евагрия, которые из древних, и старались ввести некоторые мифы в Божию Церковь; и после этого Собор ста семидесяти отцов в этом городе против Сергия, Пирра, Павла от управлявших в Константинополе, которые отнимали от Христа две Его энергии и два хотения, соответствующие Его двум природам; и Собор ста семидесяти отцов, который опять был в Никее против иконоборцев.

Мы принимаем тоже все святые Соборы, проведенные Божиею благодатию в свое время и место для утверждения благочестия в евангельской жизни; к ним принадлежат те, которые проведены в этом великом городе в славной церкви Святой Божественной Премудрости (Св. Софии) против Варлаама Калабрийского и против Акиндина, который был за него и думал, как он, и спешил, чтобы его с хитростью оправдать; которые учили, что общая благодать Отца и Сына и Святого Духа, и свет будущего века, в который праведные будут сиять яко солнце, как это Христос предъявил, когда Он сиял на Горе, и просто всякая сила и энергия Триипостасного Божества, и все, что неким образом различается от Божественной природы — что все это созданно, рассекая этим злочестиво единое Божество в созданное и несозданное, а тех, которые благочестиво исповедуют, что этот Пребожественный Свет несозданный и всякая сила и энергия Божественная — ибо ничего от всего принадлежащего по природе к Богу не возникло недавно — они называют двубожниками и многобожниками, точно как нас называют иудеи, савеллиане и ариане. Но мы изгоняем и первых, и последних как настоящих безбожников и многобожников, и мы их окончательно отсекаем от полноты благочестивых — как это и сделала Святая Соборная Апостольская Христова Церковь Синодиком и Томосом Святогорским, верующие во Единое, Триипостасное и Всемогущее Божество, никогда не отпадающее от единства и простоты из-за сил или Ипостасей.

Мы соединяем все это с нашим чаянием воскресения мертвых и бесконечной жизни будущего века. Аминь.