Православное возрождение: реальность и миражи (продолжение)

Семь вопросов об идеологии «революционного православия»

Еще сюжет, под названием «православно-патриотическая политика». В отличие от организаторов духовно-мистического проекта преобразования России в православное царство вселенной посредством чина общенародного покаяния, описанного в предыдущей статье, эту когорту деятелей в целом можно охарактеризовать словом «прагматики». Молитвам и пророчествам старцев таковые предпочитают анализ политико-экономических тенденций и мировых отношений, мечтаниям о чудесном «ниспослании новой славы России» — стремление вполне земными, политическими и революционными средствами прийти к власти в стране.

На «Русской линии» прошла серия публикаций, которая вызвала интерес читателей. Ряд авторов пытались обосновать тезис о том, что православному гражданину, условно говоря, нельзя быть «за Путина». Редакторы же и руководители РЛ С. Григорьев и А. Степанов, в свою очередь, настаивали на более умеренной позиции, не исключающей в т. ч. и поддержку существующей власти в целях недопущения у нас революции, подобной «оранжевой». Дискуссия, на мой взгляд, весьма и весьма показательная. На материалах ее удобней всего рассмотреть содержание и перспективы существующих православно-патриотических организаций, представив дело как символический диалог с теми, кто представляет их идеологию и интересы.

Сразу скажу, что по-человечески, при недостаточной продуманности некоторых положений, симпатичней мне все же показалась позиция «Русской линии». Прежде всего потому, что она более уравновешенная и искренняя. Напротив, рассуждения К. Душенова, М. Назарова, В. Осипова и В. Семенко вызывают в свой адрес вопросы.

Вопрос 1. О ХРИСТИАНСКОЙ СОВЕСТИ И ДИССИДЕНТАХ

Чтобы разговор получился, попробуем договориться — слезть с наскоро слепленных под себя пьедесталов и признать, что заслуги наши перед историей и Отечеством мизерны. Любые гениальные публикации на страницах газет, как и регистрации нами самых замечательных движений и партий, в новейшей российской истории не сыграли ровно никакой роли, а только внесли собственную лепту в плюралистическую разноголосицу. Равно как и движение христианского инакомыслия советского времени не дало с конца 1980-х никаких существенных всходов, а сохранилось светлым пятном разве что в памяти только самих участников этого движения. Не нужно доказывать, что разрушение советской системы произошло совсем под другими знаменами и лозунгами — демократии и либерального рынка, а не христианского возрождения. Также и прозвучавший призыв к вере и Церкви был обусловлен иными факторами, а именно жаждой новой идеи и нового мировоззрения, взамен коммунистических, проповедью и руководством ряда наших известных монастырских и приходских духовников, разного рода промыслительными личными скорбями и недоумениями.

Современная дилемма, выступать ли за Путина или против него, в свою очередь, тоже не является решающей. Это производная от умения христианина включать «политическое» в сферу своего духовного рассмотрения. Научившись жить по совести и в соответствии с церковным учением, с определенного момента человек распространяет это и на явления общественной жизни.

Не такова «реал-политика», отдающая приоритет действию, независимо от внутреннего содержания действующих. Незаметно и неизбежно она втягивает в разного рода сомнительные альянсы и компромиссы. Кончается это тем, чем и должно кончиться: на ваших плечах в революцию въезжает и революцией начинает заправлять, увы, тот, кому отнюдь нельзя позволять этого делать. Таким именно образом прекраснодушные интеллигентские «вехи» начала ХХ века привели в Кремль Ленина с Троцким.

Можно допустить, впрочем, что на взгляд некоторых «совестный выбор» и есть — противодействие власти, которую отказываешься считать Богом данной. В таком случае, отвлечемся от ностальгических воспоминаний и посмотрим правде в лицо. Есть некая странная закономерность в людях, отдавших себя целиком непримиримой борьбе против режима, гневному обличению государственно-общественных и церковных язв. Где и с кем теперь они? З. Крахмальникова — в протестантах. С. Маркус и В. Полосин теперь мусульмане «Джаннат» и «Али». М. Назаров — зарубежник, борец против Патриархии, А. Щипков и М. Шевченко — «независимые эксперты» по Церкви в светских СМИ. Покойный о. С. Желудков договорился до того, чтобы заново переписать Библию. Г. Якунин и Я. Кротов состоят в клириках совсем уж дико смотрящегося в России фанерного «Киевского Патриархата». Этот ряд имен можно продолжить, и каждый начал с того, что его обостренная (к другим, не к себе) совесть не могла снесть вопиющей неправды, творящейся в стране, в обществе, в Церкви. Результат — это весьма специфическая деятельность «себе на уме» и «назло врагам», отделение себя от церковного общения и даже прямое отступление от Православия. Парадоксальная совестливость, которая своих носителей может постепенно довести до вопиющего бесстыдства…

В Церкви все по-другому. И «инакомыслие» в Церкви особое, непохожее на академика Сахарова. Если уж создавать летопись «христианской оппозиции» последних десятилетий, то почему бы не вспомнить другие имена: о. Дмитрия Дудко, о. Глеба Каледы, Сергея Фуделя, Николая Пестова, архимандрита Алипия (Воронова), игумена Никона (Воробьева), схиархимандрита Иоанна (Маслова), о. Всеволода Шпиллера?… И пострадав от власти, они не поддались на искушение политиканства. Язык не повернется назвать этих людей «диссидентами», хотя общественное влияние примеров их невозможно переоценить.

Наши радикальные оппозиционеры сегодня желают выглядеть приверженцами православной традиции и церковности, в некотором плане даже претендуют быть исключительными выразителями чистоты их. Но где та любовь к истине и требовательность к себе самому, что призывают смотреть на вещи беспристрастно и оставаться верным учению Церкви всему целиком, а не нарочно отобранным из него тезисам? Церковная жизнь в изображении их возмутительно однобока. Православие на страницах «Руси Православной» и в агитках Союза Православных Братств с трудом узнаваемо, оказывается непохожим на себя самое. Если так, чего же тогда удивляться, когда кто-то из православных не разделяет взглядов и методов «революционеров от Православия», устает от бесконечного волюнтаризма и передергиваний?!

Прислушаться — значит прийти к общему действию и избежать междоусобиц, распыляющих силы. Традиционные для Православия начала утверждают превосходство внутреннего подвига раскрытия веры над любым родом внешней активности. Согласятся ли те, кто сегодня готовы стать вождями православного политического движения, внять предостережениям? Учтут ли нужду в первую голову соответствовать православному образу? Решение этих вопросов сегодня важнее всего. В конце концов, не нами вершатся и оправдываются судьбы России. Мы сами стоим перед необходимостью оправдания в глазах Божиих собственных взглядов и начинаний.

Вопрос 2. ОБ ОБЩЕМ ДЕЛАНИИ И О КУЛЬТОВОМ «Я»

Увы, всякое возражение отметается, категорически и заранее. Ревностно кормчие и идеологи «православно-патриотической оппозиции» блюдут неприкосновенность. Возражающие и рассуждающие не нужны, нужны лишь слепые поклонники. Шаг вправо, шаг влево — преступление против борьбы, объявляемой ими войною священною.

Патриотизм, даром что представляет любовь к Родине, похож на любовь к искусству, в которой на вкус и цвет товарища не найти. Принадлежа к сфере «общественных явлений», он по какой-то причине совершается в гордом одиночестве. М. Назаров сетует на отсутствие общего понимания и поддержки в тот момент, когда на голову стали валиться последствия совершенных самим же ошибок. У Душенова всякий, кто не повторяет скороговоркой: «жиды» — чистоплюй или верней «аккуратный патриот»: так, словно бы в противоположной «неаккуратности» для православного была заключена какая-нибудь особенная романтика и удаль. В.Семенко более интеллектуален и созерцателен: «трагическое», «грустное» — употребляются им то в заголовке, а то во вступлении к статьям. «Трагическое непонимание», «трагическое положение"… Честно говоря, никакого трагизма или даже грусти в размышлениях и общем настрое не видно. Политический процесс уже сам по себе, вне зависимости от судеб России, доставляет удовлетворение. То и дело уважаемый автор ссылается на себя самого (публикации в разных газетах, которые, согласно его убеждению, давно должны были расставить точки над «i», вразумить всех и прекратить споры) и припоминает подробности былых славных дел, тыча в глаза Анатолию Степанову сакраментальным: «А где был ты, когда я аж в 1990 году создавал РХДД? (Российское Христианско-Демократическое движение — аббревиатура ни тогда, ни тем более теперь почти никому неизвестная).

Приятно, право, заниматься «спасением России» и при этом ни в чем себе не отказывать! Рассуждения об Отечестве и о нравственном долге стали творческим амплуа; выяснения деталей, придирки составляют 90% усилий. Тревога-то за Отечество уж больно ненатуральная получается… Когда же гром грянет, как справедливо говорит прот. Владислав Свешников, тогда игры закончатся и все разом поймут друг друга. Увы, чтобы только бежать и стенать: «Спасите нас!» — ибо менять что-нибудь окажется поздно.

Вопрос 3. О ПРАВОСЛАВНОМ УПОВАНИИ И ПОЛИТПРОЕКТАХ

Все это, не отрицайте, слишком поверхностно и по-современному, чтоб приниматься за мотивацию, достаточную для православного сознания. «Я рассмотрел с разных сторон политику действующей власти, и пришел к выводу, что меня она не устраивает». Самое простое, что можно возразить здесь — это посоветовать представить жизнь без власти: как повернутся события и наши личные судьбы, не окажись рядом «удерживающего», даже такого, какой есть теперь? Хотя, разумеется, никто из сторонников «революционного православия» не желает России безвластья, а только другой власти, лучшей чем нынешняя, и притом точно знает, откуда таковой взяться. Но это уже другая история, история бесконечных самоуверенности и азарта. Рьяный болельщик — тот, бывает, тоже кричит: «Да не туда! Направо, направо давай!» А, выпусти его самого на футбольное поле, — что из этого выйдет?.. Так и нам с вами, братья: не оказаться бы слонами в посудном ряду, не послужить еще худшему падению и расстройству…

Признайте же наконец, что жизнь в целом — не глупей нас, и что как бы плохо не обстояли дела вовне, у тебя самого внутри не лучше. Для православного «прислониться ко власти» — это совсем не один только конформизм или безразличие. И вы сами, насколько бы не презирали Путина за ханукальные ритуалы в синагоге в Марьиной Роще, во многом, очень во многом, даже не подозревая о том, солидарны со властью как образующей по крайней мере наружный костяк упорядоченной жизни. Или, вопя «караул!», Вы призываете на помощь какую-нибудь другую милицию, а не существующую теперь, сплошь коррумпированную? Или Вы пользуетесь услугами какой-то «оппозиционной» пожарной команды и «Скорой помощи»? Или, подкапываясь под священноначалие, вы в точности представляете всю ту массу вопросов, с которой соединено текущее управление Церкви, и готовы в полной мере принять на себя их разрешение?

Спору нет, существующую ситуацию нельзя признать за удовлетворительную. Ко мне грешным делом тоже часто приходят мысли, как бы это церковному учительству перестать бродить между частностей: можно ли смотреть телевизор или что делать с неверующей тещей — и выйти к более общей ответственной, зрелой и собранной позиции, в т. ч. и в отношении происходящих политических и общественных процессов в стране. Но это не совсем то или даже совсем не то, чтобы взять, идеологически подковать православного и спешно откомандировать его на антипутинский фронт! Это кропотливая работа, развивающая мировоззрение и способности, дающая универсальный ключ к восприятию верующим своего долга. Не огревать идеологией несчастного православного, точно обухом, по голове, а учить самостоятельно ориентироваться и мыслить! Вот тут-то, как говорится, и есть — непочатый край работы. Трудитесь пером и словом во благо собратьев и по вере Вашей остальное приложится Вам!

Тогда, может быть, само по себе отпадет желание там и сям устраивать показательные порки товарищей, цепляться, как в примере статей С. Григорьева и А. Степанова, за отдельные неудачные формулировки. К слову сказать, «преображать власть» — подобная цель православной политики, сформулированная А. Степановым, лично мне тоже кажется преувеличенно пафосной, идею же Григорьева о постепенном переходе путинского единоначалия в православную монархию вообще не расценишь иначе, как только одну из образных иллюстраций к библейскому: «неисповедимы пути Господни». Сам я скорей держусь того мнения, что мы в настоящий момент находимся в завершении цикла, на самом закате всяких там «государственностей», «партийностей», «прогрессов» и «геополитик», известных доселе. Сумма абсурда, отчуждения и неумеренности, которая внесена в мир, такова, что в нем уже неспособно стоять и результативно действовать что-либо настоящее. Лишь на элементарном, человеческом уровне способны выявляться крупицы, отдельные вкрапления совести, солидарности и чистого смысла. Обрушение же общей конструкции — дело времени. Весь вопрос в том, окончательно ли? Случится ли и на каком уровне новое собирание, интеграция? Вот тут-то, когда сильные мира сего вместе со простыми смертными окажутся увлечены общей стремниной, главенствующее значение могут заново приобресть качества личности. С чем и какими мы вошли в череду бедствий? Привели ли испытания к проявлению нравственных качеств или же развязали войну всех против всех, выпустили на волю худшие из инстинктов? Именно в этом можно увидеть значение для будущего нынешней православной работы, как прививающей конкретной душе навык «делать добро и не смущаться ни от какого страха» (1 Пет. 3, 6) и тем самым приуготовляющей основания к возможному новому возрождению.

Повторюсь, что все это возможно уже после падения и перетряски, в которой значение потеряет большинство из известных нам теперь категорий: демографический рост и убывание, экспорт и импорт, деление стран на сырьевые и развитые, либерализм и консерватизм, оппозицию и официальную власть. Мы сегодня не знаем, как это будет. Потому загодя не можем делать какие бы то ни было политические предначертания и заготовки. Актуальны лишь, если можно так выразиться, человеческие, личностные заготовки. Собирание, если только нам его даст Господь, начнется после катаклизмов на куда более простых началах. Не говорю, на манер каменного века, но скорее всего не без масштабных и крайне болезненных перемен и утрат. По крайней мере, во всем существующем теперь политико-экономическом строении не видно тех узловых точек, за которые возможно было бы уцепиться и устоять.

Неопределенность, топтание на месте современной российской политики не в последнюю очередь объясняются этим: недоумением относительно возможных перспектив. России действительно нет места в сегодняшнем мире, ибо роль статиста ей не годится, а ничего лучшего советской системы, которой уже никакими силами не вернешь, в головах почему-то не возникает. Но, как бы то ни было, человеку разумному, в отличие от буревестника-птицы, негоже выкликать на себя бурю и самому подталкивать себя к пропасти. Только поэтому, а совсем не из-за убеждения в какой-то особенной «православности» Путина и судьбоносности его «вертикали», у многих в стране, в т. ч. и у православных, возникает желание хотя бы на время остановить все эти непрерывные и бессмысленные революции и реформы, сохранить статус-кво. Чует нутро, что распад нарастает и что всякие следующие наверняка будут горше нынешних…

На поверку «православный путинизм», в котором упрекают редакторов РЛ и стращают читателя, оказывается обыкновенной реакцией самосохранения и все той же уравновешенности, а отнюдь не принципиального духовного выбора. Это простая умеренность, констатация, что помимо идеальных стремлений существует еще забота о том, чтоб, как говорил В. Соловьев, законодательными и пр. методами обеспечить необходимый «минимум добра», отодвинуть государство и общество от катастрофы.

Вопрос 4. ОБ ОТНОШЕНИИ ЦЕРКВИ К ВЛАСТЯМ В ИСТОРИИ

Мотивы последнего рода, т.н. «икономии», также весьма характерны для христианской церковной традиции, о чем «непримиримые» скромно умалчивают. Едва ли прения об отношении к власти открылись в истории христианства газетой «Русь Православная» или статьей В. Семенко о «четырех вызовах». Христианство еще не вышло из гонений, а уже были Монтан и Донат, которые клеймили епископат за чересчур примирительную позицию к государству. Нравственный пафос развился в раскол и сектантство, обоим лжеучителям удалось увлечь за собой часть верующих. Монтанистом, в частности, под конец стал известный всем христианский публицист Тертуллиан.

Далее, в Византии, вопрос о взаимодействии и различиях духовной и светской властей, норм общественной нравственности и ревностного христианского благочестия, еще более усложнился. Радикализм в виде различных перевоплощений монтановой и донатовой ересей продолжал свое гордое, «маргинальное» шествие по истории. В то же самое время Церковь ответила на соблазн «приручения» и «одомашнивания» Евангельского идеала в византийском придворном и народном быту поразительным по силе аскетическим порывом, различными формами подвижничества в миру: проповеди, пастырства, милосердия, юродства Христа ради. Акцентируя же внимание на «христианском сопротивлении», мы не делаем ничего иного, как в очередной раз попросту перепеваем протестантскую версию историографии, которая любит рассуждать о чистоте раннего христианства и отказывает в доверии Церкви со времен Константина.

Православное видение прошлого, как и вообще земных судеб, отличается от этого. Оно более драматично и диалектично, поскольку признает, во-первых, присутствие в мире промыслительной и идеальной основы, а, во-вторых, материальную сторону бытия Церкви с необходимостью облекаться во внешние покровы разного рода практической целерациональности: организации, иерархии, утилитарного обеспечения — со всеми истекающими отсюда проблемами и противоречиями. Не раз византийское христианство вставало в оппозицию кесарю. Хотя во многих других примерах сервилизм иерархов также переходил пределы. Бог весть, что это были за люди и для чего они шли на сомнительные компромиссы. Важно, что после негодных, за деньги поставленных патриархов Церковь находила силы извергнуть порок из своей среды. О лояльности и верноподданничестве не было речи, когда власти уклонялись в ереси или открытое, вызывающее смущение многих нечестие. Так, Церковь восстает против отступничества Юлиана, арианства императрицы Юстины, монофелитства Ираклия, иконоборчества Льва Исавра и Константина Копронима. Св. Иоанн Златоуст весь авторитет учителя Церкви и проповедника употребляет для обличения нравов императрицы Евдоксии.

Но все-таки эти примеры протеста исключительны в своем роде. Восточное христианство соблюдает себя самое, не позволяя увлечься наружными манифестациями. И тот же Златоуст побеждает не тем, что выводит толпы на улицы Константинополя (хотя, несомненно, ему это бы удалось), но побеждает смирением. «Церковь Иисуса Христа не мной началась и не мной кончится», — говорит он на просьбы друзей не оставлять столицу. «Слава Богу за все!» — с такими словами он, всеми оставленный, предает Господу дух в отдаленном изгнании. Но его возвращение в столицу в гробу в 438 г. уже совершается, как победное шествие. Оно напоминает собой настоящую революцию — но такую, где торжествуют не месть, разделение или зависть, но истина, покаяние и любовь.

Такова тонкая нить христианской истории, идя по которой Церковь не строит иллюзий исправить мир и все-таки держится подле каждого из человеческих начинаний и по возможности подкрепляет его, свидетельствуя Евангелие настолько, насколько в мирской жизни его готовы принять. Вне этого принципа невозможно понять ни путаную логику византийских церковно-государственных отношений, ни трудности нашего Синодального периода, ни даже причин появления и значения для последующих судеб Православия в России известной Декларации митр. Сергия 1928 г. о лояльности Церкви к Советской власти. Ибо в этом смирение, напоминающие смирение и уничижение Христово, не восстающее за внешнее достоинство и не требующее для себя подтверждения внешней власти. В этом альфа и омега исторического пути Церкви и богословского учения о ней, лучше всего подытоженные словами Патриарха Алексия I (Симанского): «Церковь есть Тело Христово, всегда ломимое во оставление грехов».

Согласимся, что это чрезвычайно тяжелая тема, потому как здесь частая боль верующих, не до конца понимающих, почему из раза в раз Церковью помыкают, комкают ее жизнь, а изнутри не исходит ответного возмущения. Кровь и человеческая справедливость торжествуют в нас, когда мы читаем, как первые христиане бесстрашно вступали в противоборство со властью; о том, как епископ Медиоланский Амвросий отлучил от причастия императора Феодосия, как вставал против Грозного святитель Филипп или как анафематствовал богоборчество советских властей патриарх Тихон. Но то гонения, в которых стоит прямой вопрос: «отрекись от Христа и останься жить», и то исключительный выбор первоиерарха, совершающийся в исключительных же условиях. Теперь все не то и не т. е. У нас нет никаких оснований сопоставлять себя с упомянутыми историческими фигурами и свои обстоятельства — с их обстоятельствами решительного и однозначного выбора. Все это, повторюсь еще раз, от непомерно разросшегося самомнения, в духе современного либерального культа «я»; от неспособности собой управлять и от эмоционального разгорячения, в котором человек произвольно проецирует на себя мироощущение, например, преподобного Максима Исповедника и говорит от своего имени фразой: «Даже если бы весь мир с вами общался, я бы с вами не общался».

Вопрос 5. О МАРГИНАЛЬНОСТИ И СЕКТАНТСТВЕ

В общем русле православной истории отношение т.н. «церковной политике» весьма осторожно. В отличие от митрополита Филиппа Колычева, канонизированного Церковью, уже на выступление патриарха Никона принято смотреть, как на его личное покушение на державную власть. Признается правота и воздается почитание обоим непримиримым противникам, Иосифу Волоцкому и Нилу Сорскому, один из которых выступал за активную роль Церкви в государственных делах, а другой — категорически против этого. Да и политика компромиссов с большевиками, что бы ни говорили, взяла свое начало совсем не с митрополита Сергия Страгородского, а с позиции самого патриарха Тихона, в значительной мере смягчившейся по отношению к первой его строгой анафеме.

Существуют поэтому все основания беспокоиться, что современные православные общественно-политические движения все дальше отходят в радикализм и маргинальность. Причем это, в отличие от трактовки В. Семенко, не та маргинальность, которая выходит за рамки политического, в данном случае путинского «мейнстрима». Речь, насколько я понимаю, должна идти об уклонении Союза православных братств и иных подобных ему структур от основного русла церковности в волюнтаризм и сектантство. Точное и веское определение этому, как «политической борьбы с властью под лозунгами Православия», т. е. организации определенными деятелями своих частных лавочек с привлечением Православия для идеологической накачки, и дает Анатолий Степанов в своей статье под названием «Союз православных братств перед выбором».

Ибо картина весьма симптоматична и близка к сектантскому радикализму прошлых времен. Во-первых, то же самое отделение себя от священноначалия и непрерывная критика его. Во-вторых, то же беззаветное убеждение в собственной безупречности и чистоте намерений. И, наконец, в-третьих, прожектерство относительно будущих перспектив реорганизации мира на идеальных началах. Подмывает спросить: «Простите, а это Вы привели к вере людей, научили любить Родину и жить по-церковному? Нет, не Вы. За Вас это сделали другие. Тогда какое Вы имеете право собирать аудитории, повсюду провозглашая: если ты православный и ты патриот, слушай меня и следуй за мной?..»

Любое сообщество единомышленников, увлеченное какой-нибудь сильной идеей и ведомое пламенным лидером, стоит перед угрозой сектантства и способно легко потерять трезвость. Ту же угрозу нельзя не признать и в «православно-патриотических» собраниях, колеблющихся между кликушеством и прямым экстремизмом. Как дань нынешнему неспокойному времени, открыто звучит идея приемлемости насилия. «Мы покаемся, — подытожил один из ораторов съезда СПБ, — но так, что сынам погибели мало не покажется». Аудитория в своей массе против данного тезиса не возражала.

Под все же подводится богословская база, свой образ мыслей заявляется в качестве нормативного, в то время как все несогласные клеймятся, если не ренегатами, то по крайней мере «теплохладными», не отвечающими учению и принципам христианства. Можно ожидать, что в обстановке повального критицизма идеология подобного рода соберет себе богатую жатву. Заметьте, из наших же братьев и сестер. Тем более, при возникновении каких-либо кризисных ситуаций: нестабильности в экономике и во власти, общественных беспорядках — «революционное православие» будет работать на нагнетание страстей и раскол в среде Церкви.

Так что, высокоинтеллектуальный дискурс г-на Владимира Семенко, который не отождествляется с упомянутыми лицами, но вместе не прочь подыграть оппозиционным настроениям, в ближайшем рассмотрении оказывается неуместным. Течения, пользующиеся его благосклонной адвокатурой, отнюдь не настроены вести аналогичную дискуссию в отношении собственных идеалов и планов.

Отношение к власти, в самом деле, способно провести грань между православными движениями. Это, если хотите, лакмусовая бумажка, по которой легко догадаться о мировоззрении их руководителей. Ибо это мало чем различается от вопроса об отношении к советскому прошлому и вообще к случайному и неслучайному в нашей истории. В беседе со священником, потомком русской эмиграции, который родился и вырос во Франции, а после в числе немногих вернулся и служит настоятелем одного из храмов в глубинке, мне довелось услышать такое признание: «Десять лет назад, когда я только приехал, я был переполнен негодованием и высокомерием в отношении всего «советского». Теперь я уверен, что СССР был по-своему великим явлением». Тем более нам, выросшим здесь, странно рассуждать о происходившем и происходящем в стране с отстраненных, всеотрицающих позиций «блудного сына».

Православный может и должен различать неправду и заблуждения, как повзрослевшему сыну полезно бывает критически переосмыслить опыт своих родителей. Но быть последовательным «антисоветчиком» или «антипутинцем» — это вряд ли.

Вопрос 6. О СТИЛЯХ МЫШЛЕНИЯ: ПОЛИТИЧЕСКОМ И НЕ-ПОЛИТИЧЕСКОМ

И откуда, скажите, этот менторский тон: «А.Степанов и его единомышленники упорно не желают работать с реальностью, что невозможно без ее адекватного понимания… Правильный подход не может базироваться ни на чем ином, кроме как на обоснованном ответе на вопрос: то или иное утверждение в отношении реальности — это правда или нет?» Неужели В. Семенко действительно верит тому, что рецептом духовной трезвости может стать некое мифическое «объективно-политическое» мышление, основанное всего только — на беспристрастной оценке «мегатрендов»?

Духовная трезвость, простите, — это совсем никакие не мегатренды, а скромное мнение о себе. Мышление же наше ни при каких условиях не является объективным, тем паче мышление политическое. Вся политика в некоем роде есть вещь субъективная. И если ожидания от Путина православной монархии являются утопическими, то не намного более реалистичен проект «формировать свой мейнстрим (главное политическое течение), будучи окруженными бандитами-нуворишами, предателями и потерявшими духовный стержень человеческими обломками великой страны…» Или, чтобы кто-нибудь из избирающихся во власть вдруг объявил, «что свои деньги он держит в России, а не на Западе». И как это можно фактически доказать? И кто это Вам станет доказывать?

Никто не спорит, в телевизоре политика выглядит впрямь оч-чень внушительно. Но чтобы не представлять себе ничего иного, как формировать по шаблону «собственные контрэлиты» и «неустанно (!) осваивать технологий политической борьбы» — это уж слишком. Тоже еще, наука-алхимия, «политтехнологии»! Если уж что-то нужно православным, так это неустанность в молитвенном, святоотеческом образе мыслей, образе мыслей, прямо противоположном политическому. Кто уповает и молится, уже гражданин Святой Руси и определил свое будущее. С ним и с теми, кто рядом, ничего плохого, несмотря на политику и экономику, в принципе не может случиться!

Но нет, это не нравится — неэффективно. А что эффективно? Вот, спросим В. Семенко, как наиболее сведущего в «мегатрендах», что они ему дали? С какого собственно места он изволит спасать ситуацию? С замены правительства? Путина? Всех существующих партий? Сырьевой экономики? Вольготного положения диаспор? Народа, который детей не рожает, ничего знать не хочет, а пьет, совершает по 5 млн. преступлений в год и массово вешается? С закрытия всех границ? С запрещения молодежной, поп- и шоу-культуры? С вопроса о несправедливом перераспределении благ в пользу Запада? О военном превосходстве НАТО? О мировом еврействе? О «мыльном пузыре» доллларовой системы? Нет, это уж слишком масштабный «проект» получается. Тогда, может быть, Вы рассчитываете, оказавшись у власти, высоконравственными внушениями переменить человека, научив его жить скромнее, без особых запросов? Дисциплинируете всех нынешних своевольников-либералов? Прекратите разрушение экологии? Преодолеете урбанизм и нагромождение технической мертвечины? Чудесно излечите отчуждение человека от человека и от природы?

Что ни говорите, современная политика — это один большой нонсенс. Соединение несоединимого, попытки управлять неуправляемым, решать нерешаемое. И, если рассуждать об адекватности и реализме, то единственное стоящее занятие — это воспитывать себя в тех, которые не теряют рассудка и не бегут полоумные, с округленными глазами при каком-нибудь очередном дефолте и обвале курса валют.

Вопрос 7. ОБ ОБЛАДАНИИ ИСТИНОЙ

Мне показалось, существо расхождений в нашем примере — это совсем не избитый вопрос «про Путина»: Who is? Это куда более глубокая и общая тема о восприятии истины. В типично позитивистском ключе наши «радикал-патриоты» убеждены, что таковая открывается им через «объективный» анализ наружных тенденций и политическую деятельность. Позиция «Русской линии» допускает присутствие вокруг, в т. ч. и в политической действительности, скрытых балансиров и факторов, которыми просто так лучше не пренебрегать и тем более не ломать по своей прихоти. Другими словами, «не будить лиха, пока оно тихо». И в этой умеренности, умении самого себя придержать от избыточного экстремизма А. Степанов и С. Григорьев оказываются ближе к истине, какой она познается из исторических данных и из собственного житейского опыта.

«Что есть истина?» — скептически вопрошал еще Понтий Пилат, и на это Христос не рассказал ему ни о каких «мегатрендах», а молчаливо указал на Себя Самого. Позже Лютер поспорит с Эразмом Роттердамским, который однажды скажет: «Истина хороша не всегда и не для каждого». Родоначальник же Реформации с юношеским пылом, достойным лучшего применения, станет ему возражать: «Скорей небеса падут на землю, чем я утаю хоть одну толику от истины». Каждый из них считал истину своим достоянием, и лишь как распорядиться ею — вот в чем состоял предмет спора.

Любопытно, подумалось мне, как может разрешаться данный спор в православной традиции? И в одном из жизнеописаний отыскался прямой и однозначный ответ. «Не заблуждайся, — говорил один греческий старец, — не вовремя и не по адресу высказанная истина не есть благо». Вот так-то. Над «истиной-фактом» стоит еще «истина-благо» как высшая целесообразность, и вне ее всякое знание, всякий факт, даже самый безупречный и выверенный с точки зрения формальностей, утрачивает свою «объективность» и смысл.

В сущности, все различие между мирской и православной позицией, в т. ч. и по отношению к общественно-политическим вопросам, объясняется этим. Те по привычке гоняются за разного рода «объективными» целями — славой, деньгами, властью, прогрессом техники и экономики, правами и свободами, лучшим и справедливым общественным строем… Нас же во всех ситуациях обязано привлекать и воодушевлять благо, причем не какое-то абстрактное, а благо конкретной души, выраженное ко всему прочему в ненасильственной форме, а в той, в которой его будут согласны принять. Такая политическая программа, согласимся, очень доступна и реалистична. Она не меняется в зависимости от перемен сиюминутной политической конъюнктуры и находит пути к эффективному действию при всяких условиях, даже в гонениях и застенках.

«Кто считает основной целью своей деятельности достижение какого-либо определенного внешнего результата, осуществление объективной перемены в устройстве мира, — справедливо замечает по данному поводу С. Франк в «Смысле жизни», — тот, с одной стороны, должен преувеличивать и значение своего дела, и свои собственные силы и, с другой стороны, ввиду шаткости и слепоты в течении всех земных дел, никогда не уверен в успехе и тем ставит свою жизнь в зависимость от условий, над которыми его воля не властна. Лишь тот, кто живет в вечном и задачу своей деятельности видит в возможно большем действенном обнаружении вечных сил — независимо от их внешнего успеха и объективного результата, — кто живет в сознании, выражаемом французской поговоркой: «Делай, что должно, выйдет, что возможно» — живет в душевном покое, и в своем внешнем делании не отрывается от внутреннего корня своего бытия».

А потому мы оптимистично смотрим вперед. Конечное упование мы не связываем с земным — экономическим подъемом или великодержавностью — а лишь с помощью Божьей в творении блага и не смущаемся ни от каких страхов. Ибо что может быть печальней для мира и радостней для нас, христиан, чем формула: «Молиться, пытаться бороться, несмотря ни на что, и под конец достойно уйти»!