Меня ты вынесла из боя сестра, товарищ мой и брат

Как стыдно бывает за себя, когда Бог посылает тебе встречу с настоящими людьми, с настоящими христианами. Как обжигает чувство вины за то, что мы не оправдываем тех жертв, которые принесли за нас наши отцы и деды. Вспоминаются лермонтовские строки в несколько измененном виде:
«Да, были люди в это время
Не то, что нынешнее племя
Богатыри — не мы…»

Слушали мы рассказ матушки Варвары (Метицкой) и чувствовали себя пигмеями рядом с этой маленькой сухонькой старушкой, с трудом волочащей ногу на протезе, — и при этом светящейся радостью и благодарностью Богу за все. А жизнь ей выпала такая, что благодарность за нее уже нужно рассматривать как подвиг.

Восемнадцатилетней девочкой в 1942 году Нина Васильева попала на фронт. Мобилизовали ее как военнообязанную, так как в начале войны она успела в срочном порядке закончить медицинское училище. А перед этим семья потеряла совсем молодого отца (скончался в 32 года), умер младший брат, была арестована мать и увезена в неизвестном направлении. Нина поехала на Волховский фронт вместе с пятилетней сестрой Валечкой.

В разговоре с нами матушка постоянно вспоминала о том, с каким трудом они добирались до места назначения: «Нас очень долго, девять или восемь часов держали на Ладоге, а мороз был под сорок». Сестричку удалось пристроить при Штабе Армии. «Она была такая деловая, рассудительная и самостоятельная девочка», — говорит матушка.

А саму Ниночку в первый же день отправили на передовую. И в одном из первых ее боев она потеряла ногу. Рассказывает об этом матушка почти весело: «Главное, что мне уже через неделю, — очень быстро, — сделали протез, и я смогла встать в строй».

— И что, опять на передовую, и опять раненных вытаскивали на себе?

— Да, конечно. А тяжелые были мальчики.

— Как же матушка вы могли с этим справиться, вы такая маленькая, худенькая, да еще с протезом?

— А я была сильная. У нас питание до войны было хорошее. Ведь в деревне жили. Свое молочко, свое мясо, свои овощи. Все свое. Мои дедушка и бабушка были трудовыми людьми, крестьянами. Дедушка отслужил в армии два срока. Но семья наша пострадала и от раскулачивания. Потому что у нас была лошадки и коровки. Да и вообще-то мы постоянно жили под страхом грабежа. Ночью приходили какие-то люди и все могли отобрать, — и скотину, и еду. Но все равно, что-то и себе оставалось. Так что я была сильная.

— Матушка, а как вы нашли свою маму?

— После этого вопроса, бодрая, улыбающаяся Матушка Варвара, начала плакать. Но, как оказалось не столько от горя, сколько от благодарения Богу за то, что совершилось явное чудо.

После мытарств, на страшном по количеству павших Волховском фронте, Ниночка Васильева вместе с госпиталем была направлена в Новосибирск. И вот, прослужив в сибирских госпиталях два года, в конце войны она «двигалась домой». Оставались последние минуты пребывания на сибирской земле. Ниночка пришла на вокзал к отправлению поезда, и вдруг на перроне услышала, как одна женщина рассказывает другой: «Я ищу свою дочь, я ее потеряла». Она узнала голос матери, позвала ее, та увидела дочь и … упала в обморок. То, что они нашли друг друга — это было явное чудо Божие! Сколько матерей потеряло своих детей во время войны, и так и не могли их найти! Чудом было и то, что, вернувшись домой во Всеволожск, они нашли и младшенькую Валечку.

— И депутатом была и на съездах была, — рассказывает про свою маму м. Варвара, — но и с батюшками была всегда. Наш дом был приютом для всех. Мы дружили с матушками Леушинского подворья. Я там неподалеку училась, все мое детство прошло на подворье. А потом, когда его закрыли, мы приютили и матушек и батюшек в родительском доме. Две матушки поселились в сторожке при Троицком храме. Я им носила молочко, картошечку, яички. Иногда к нам приезжали из Питера монахи просто на отдых — в бане помыться, покушать свеженького. Приезжали те, кто вышел из заключения или следовал в ссылку, мы всех принимали. Я всегда батюшек и матушек ночью отправляла на поезд. Но … зависть людская. На маму донесли и ее арестовали. И сестру ее, мою крестную тоже забрали. Трое детей осталось. Хозяйство все порушили. Но мы и после войны, когда вернулись домой, продолжали принимать священство.

— А как вы жили после войны? — спросили мы матушку.

— Трудно. Страшное было время. Опять продолжали забирать людей. Приходили по ночам, ничего не говорили, увозили куда-то. Я знаю то место, неподалеку от Всеволожска, где производились массовые расстрелы, надо бы туда поехать, помолиться, да не могу, боюсь, что сердце не выдержит.

 — Это в районе станции Бернгадовка?

— Да. Там имение старинное было, его подожгли, порушили.

— Теперь уже установлено, что там был расстрелян священомученик митрополит Вениамин с сомучениками, там был расстрелян поэт Николай Гумилев, и потом в 30-е и в 40-е годы тысячи безвестных страдальцев. А имение, кстати, восстановлено — там теперь музей семьи Олениных. Мемориал же жертвам террора пока не собираются делать.

— Да, кто же все это делал? Я думаю, что это не наши люди. А какие-то засланные, нанятые. Наши были хорошие. Как нам все помогали после войны.

— Вы вернулись в родительский дом и устроились на работу?

— Да я всю жизнь проработала во Всеволожске в больнице, в санэпидемчасти. И в это время начала строить новый дом, чтобы принимать там людей. У меня такое благословение было. По ночам таскала бревна, потому что днем некогда было заниматься стройкой, да и привозили мне стройматериал по ночам. Но мне многие помогали на стройке, очень хорошие люди были вокруг!

И опять матушка прослезилась, она вспомнила врача, который работал вместе в ней, который был арестован уже после войны и не вернулся, вероятно был расстрелян. Две его девочки остались сиротами, мать умерла раньше.

Но потом матушка опять заулыбалась, — вспомнила священника, который служил во Всеволожском Троицком храме в то время, когда Нина Ильинична была в нем старостой. Отец Владимир Каменский — праведник нашего времени, о нем сейчас готовится к изданию книга. Батюшка был поэтом. Матушка Варвара вспомнила его стихи:

«Всё течёт, ничто не пребывает».
Гераклит.
…не жалей ни о чём,
что прошло в этой жизни
ущербно-текучей,
что прольётся сама,
не оставив следа,
как поток неумолчно-гремучий.
И прольётся и нет.
И на всём, ея след,
то ущербности след,
мимолетности рок неминучий.
1949 г.

— Батюшкиными молитвами мы спасались!

— Да, ведь это удивительно вас не тронули, не было неприятностей на работе, хотя все знали, что вы не просто посещаете церковь, а активно помогаете батюшке. Никто не донес на вас, что вы принимаете у себя в доме священников, монахинь.

— Да, Господь хранил все время. А я не только принимала священников, муж купил машину, я научилась ее водить, и возила батюшек и матушек, когда нужно было и ночью и днем. Я все монастыри объехала, в Пюхтицах часто бывала.

Еще мы спросили матушку были ли среди наших солдат на войне верующие люди. Матушка оживилась: «Были, были. Крестики на многих были надеты, ладанки. Родители у этих солдатиков в основном были верующими, молились за них».

* * *

Перед нами за краткий час прошла вся жизнь Нины Ильничны Васильевой-Метицкой, три года назад ставшей монахиней Варварой, — жизнь, которую можно назвать подвигом. И этот подвиг продолжается. Мы узнали, что и сейчас матушка продолжает ездить в паломничества по монастырям (только что вернулась из Кирилло-Белозерского), принимает людей, не пропускает богослужения в своем родном храме во Всеволожске. Она остается самой собой до конца.

Надо сказать, что мы на себе испытали ее хлебосольность и гостеприимство. Только мы вошли в дом (совсем незнакомые люди), она сразу стала собирать на стол. По всем «сусекам поскребла» и две банки разного меда нашла, и конфеточки, и фрукты, чай и сок. И все норовила на дорогу, с собой что-нибудь дать.

Когда мы уходили, матушка опять повторила: «Как хорошо, как дружно мы тут раньше жили: и поляки, и финны, и эстонцы, и немцы. Всем всего хватало. Все помогать друг другу, старались… А вы еще приезжайте, приезжайте почаще, дорогу теперь знаете».