 |
| Русская линия | Владимир Семенко | 24.02.2005 |
Мы еще вернемся к жалким потугам Ходорковского представить себя кем-то вроде обновленного, вооруженного опытом практической работы в бизнесе либерала XIX века, однако вначале гораздо важнее обратиться к тому вопросу, который является ключевым при анализе дискуссии вокруг современного российского либерализма, этой жалкой пародии на классический либерализм XIX века, а также вокруг деятельности так называемых правозащитников, своей ангажированностью и ярко выраженным антихристианским пафосом полностью дискредитировавших саму идею правозащитного движения.
Удивляет то, с какой безапелляционностью и самомнением, с какой уверенностью в непреодолимости своих давно опровергнутых аргументов наши либералы продолжают претендовать на исключительное первенство в понимании свободы. И это после полутора тысячелетий патристики, после блестящего наследия русской религиозной философии конца XIX — первой половины XX вв. Либералы стремятся абсолютизировать то понимание свободы, личности и персонализма, которое является достоянием очень узкой эпохи, эпохи, начинающейся где-то с 1789 г., с момента победы безбожно-«просветительской» Великой французской революции. Эта эпоха как бы подводит итог нескольким предшествующим векам секуляризации. Обычная ложь и сознательная фальсификация вопроса, производимая либеральными идеологами и их эпигонами, заключается в том, что только эта эпоха в полной мере сформировала учение о личности и свободе. В действительности, как хорошо известно всем, обладающим хоть какими-то богословскими и философскими познаниями, вся метафизика личности и свободы есть завоевание христианства, то есть Церкви и святых отцов, как главных представителей Церкви в сфере мысли. В свое время нам уже приходилось достаточно подробно излагать теоретическую сторону вопроса, каковое вполне академическое изложение вызвало тогда же всплеск плохо контролируемой ярости со стороны идеологов либерализма.1 Уже внимательно читая Священное Писание, вполне однозначно убеждаешься в том, что христианское и либеральное понимание свободы не просто сильно отличаются друг от друга — они противоположны.
Богословская суть вопроса вкратце заключается в следующем. Постоянная апелляция западной традиции к пресловутой «свободе выбора», знаменитый нескончаемый спор о свободе и благодати, с точки зрения восточных отцов, восточной патристической мысли, не имеет особого смысла. В понимании восточно-христианской традиции, святоотеческого богословия, бессмысленно ставить вопрос о «первичности» свободы либо благодати, поскольку они действуют в человеке одновременно. Моя душа свободно обращается к Богу и в этот же самый момент, а не мгновением раньше или позже ниспосылается божественная благодать. Это и есть тайна богочеловечества, тайна синергии, постигаемая Востоком в непосредственном духовном опыте и недоступная рационалистическому мышлению Запада.
В отличие от западной традиции, свобода в восточном православии и в традиции древней неразделенной Церкви связана не с выбором; это есть свобода самореализации верующего в Церкви, которая для него заключается в богоустремлении и богообщении. Это и есть начало коренного различия, расхождения двух традиций, двух линий в европейской культуре, имеющих общий духовный источник в христианстве.
Свобода для православного востока есть единство человека с Богом и жизнь в Церкви, а отнюдь не свобода выбора. Свобода в православной Церкви есть свобода, просвещенная благодатью.
Излагая святоотеческое богословие, великий русский православный богослов В.Н.Лосский говорит прежде всего о лице и природе как двух основных составляющих человеческого существа, что крайне важно для понимания проблемы свободы. На первый взгляд, вполне очевидно, что, поскольку человек сотворен Богом свободным, то человеческая личность всегда стоит перед лицом свободного выбора. И это действительно так. Личность (ипостась), как субъект выбора, всегда свободна. Но все дело в том, что в человеке никогда не действует ипостась как таковая, чистая ипостасность. Личность всегда является носительницей определенного рода содержания, то есть своей природы. Эта реальность, как правило, искаженно понимается обыденным сознанием, которое смешивает природу и ипостась, что, по Лосскому, является источником многих богословских ошибок и заблуждений. Так вот, что касается природы человека, то она, в силу своей падшести, наклонности ко греху, тяготит человека к совершению зла, греха. В силу этого выбор, по видимости свободный, выбор личности, в действительности несвободен, поскольку, совершая его, испорченный грехом человек каждый раз с необходимостью тяготится к совершению зла, к реализации своей злой воли. Пока есть грех, нет свободы, изначальная, богодарованная свобода остается в человеке в полной мере нереализованной (поскольку невозможно богообщение, грех заслоняет для человека путь к Богу; формальная свобода выбора в реальности подавляется падшей и греховной человеческой природой); вне свободы от греха нет и свободы выбора.
Об этом в конечном счете и говорит нам Священное Писание, в частности, устами св. апостола Павла: Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих… Итак, тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха. (Рим. 7, 21 — 23, 25). Апостол предупреждает: Берегитесь, однако же, чтобы… свобода не послужила соблазном для немощных (1 Кор. 8, 9). К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти (Гал. 5, 13). Когда вы были рабами греха, тогда были свободны от праведности. Какой же плод вы имели тогда? Такие дела, каких ныне сами стыдитесь, потому что конец их — смерть. Но ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец — жизнь вечная (Рим. 6, 20 — 22). Вполне недвусмысленно говорится о свободе и в Евангелии от Иоанна: Познаете истину, и истина сделает вас свободными… Всякий, делающий грех, есть раб греха… Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин. 8, 32, 34, 36). Из всего этого совершенно ясно видно то, о чем и говорилось у нас выше: в Новом Завете подлинная, христианская свобода, свобода, возвещенная Христом — это практически всегда свобода от греха; вне освобождения человека от греха свобода здесь принципиально не мыслится.
Вполне понятно, что главное стремление либералов, этих основных носителей апостасийного начала в современном мире, стремящихся вновь, вслед за известным персонажем Книги Бытия, осуществить бесовскую подмену понятия свободы, заключается в том, чтобы полностью изгнать понятие греха из сознания людей, подменить свободу от греха и свободу пребывания в Боге, во Христе, свободу богообщения и жизни в Церкви ложной «свободой» своеволия и греховного, ложного «выбора», «выбирающего», как правило, явное зло и безбожие.
В отличие от святоотеческого учения о том, что зла нет, что зло не обладает самостоятельным бытием (оно есть лишь отсутствие добра, бытия и «воля-к-смерти», к самоуничтожению), здесь, в этой ложной, падшей «свободе», в дилемме ложного «выбора» зло становится как бы реально существующим; отсутствие собственной бытийственности, устремление индивидуальной воли к небытию маскируется привлекательностью греха. Таким образом, «выбор», являющийся настоящим идолом для либерального сознания, есть в действительности выбор между бытием и самоуничтожением, между жизнью и смертью.
В философском, метафизическом плане именно в этом — смысловой предел того, что называется «секуляризацией», существо духовной революции так называемого «модерна», нового времени, заменившего христианство с его основным принципом — богочеловечеством секулярным гуманизмом и принципом «человек — мера всех вещей». из собеседника и соработника бога (вне чего нет подлинной свободы) человек становится здесь в конечном счете сугубо приземленным существом, рабом своей падшей природы.
Главный вопрос всей новой и новейшей истории, это: присутствует ли в сознании человека понятие греха и, стало быть, возможность покаяния или же это сознание оказалось полностью затемнено пресловутой секулярностью. истина христианского, святоотеческого богословия о природе зла и греха — есть тот свет, в котором корчится либерализм и выдает свою безбожную, антихристову природу.
Нужно сказать, что на фоне современного состояния западной мысли дискуссия о кризисе либерализма в России, начатая Ходорковским, выглядит просто смешно. Ведущие мыслители современного Запада, такие, как, например, либеральнейший И. Валлерстайн2, прямо говорят уже не о «кризисе» либерализма в отдельно взятой стране, а о том, что время либерализма вообще ушло, что кончилась эпоха господства либеральных ценностей, начатая 1789 годом, и мир переходит к чему-то абсолютно новому. Таков вывод честной науки, независимо от идеологических предпочтений самого ученого.
Апостасийная линия в европейской культуре, основанная на ложном понимании свободы, в настоящее время приходит к своему логическому завершению. В современном неолиберализме либерализм уже отрицает сам себя и боготворимую ранее «свободу выбора» и переходит в свою противоположность, порождая такие формы тоталитарного порабощения личности, каких не знали классические формы тоталитаризма.
Между тем, наряду с признанием полного морального краха либеральной (правильнее сказать — либертарианской) идеологии у ряда ведущих мыслителей современного Запада, либерализм, как последовательное и убежденное безбожие, не оставляет попыток реванша, которые принимают все более откровенные и, можно сказать, просто экстремистские формы.
Характерным примером подобного рода являются три так называемых «гуманистических манифеста», получивших достаточно широкую известность в России благодаря решительной критике в книге одного из столпов современного неоконсерватизма, лидера правых республиканцев в США Патрика Бьюкенена «Смерть Запада»3. Уже первый «Гуманистический манифест», выпущенный в 1933 году, ярко изобличает основное противоречие либерализма (в его крайних, экстремистских формах) и секулярного гуманизма: при всех декларациях касательно «плюрализма» и «терпимости» эти громогласно провозглашаемые принципы в действительности отсутствуют в либеральной идеологии; речь идет о том, чтобы полностью уничтожить Традицию во всей совокупности составляющих ее элементов (религиозно-сакральном, культурном, политическом и т. д.), изгнать религию и основанные на ней традиционные ценности из всех сфер жизни человека и общества. Все три «гуманистических манифеста» представляют собой весьма агрессивную, лобовую атаку на традиционные ценности.
В первом манифесте, сравнительно небольшом по объему, следует выделить три краеугольных положения. Первое — это отрицание различия между сакральным и секулярным. Здесь, по элементарной логике, сакральное уничтожается вовсе. Поскольку все заведомо не может стать сакральным, стало быть, при отрицании указанного различия, все очевидным образом становится секулярным. Данная посылка — яркий пример манипулятивных приемов, характерных для либеральной идеологии. Во-вторых, в полном согласии с предыдущим, декларируется, что «полная реализация человеческой индивидуальности совпадает с завершением человеческой жизни, стремится к развитию и исполнению „здесь и сейчас“. В этом ключевом положении решительно отрицается какое-либо учение о бессмертии, о вечном существовании души, то есть само право христианства и религиозного сознания вообще ставить свою главную проблему, на протяжении тысячелетий волновавшую лучшие умы человечества. В-третьих, утверждается, что „все общественные объединения и институты существуют для насыщения человеческой жизни“. Поскольку любая религиозная организация и в том числе Церковь заведомо является общественным институтом, а человеческая жизнь мыслится в документе исключительно в ее земном и нерелигиозном аспекте, в этом положении манифеста плохо замаскированным образом фактически отрицается право Церкви на существование, поскольку она лишается своей главной функции, без которой данное существование бессмысленно. Это — еще один пример характерной для „гуманистов“ смысловой манипуляции.
Здесь могут сразу возразить, что все три манифеста не являются правовыми документами, а представляют собой лишь чисто мировоззренческие декларации группы людей. Это, конечно, верно. Однако ведь не случайно Патрик Бьюкенен с большой тревогой ссылается на манифесты. Дело в том, что очень многие решения (в том числе политические) принимаются современными элитами многих стран и международных организаций в полном соответствии с этими, казалось бы, вполне обычными мировоззренческими декларациями некой немногочисленной и случайной группы людей! (Многочисленные примеры как раз и приведены в книге Бьюкенена). Не желая вдаваться здесь в конспирологию (что не входит в нашу задачу), ограничимся данной констатацией и обратимся ко Второму Гуманистическому манифесту, выпущенному в 1973 году. Авторами текста его (как и третьего „манифеста“) стали американские профессора Пол Куртц и Эдвин Вильямс, а среди подписантов с советской стороны был замечен лишь диссидентствующий академик А. Сахаров. Забегая вперед, сразу скажем, что третий манифест, в длинном ряду иностранцев, подписал уже целый ряд известных российских ученых, среди которых академики Н.Г.Басов, Е.П.Велихов, В.Л.Гинзбург, члены-корреспонденты РАН Л.Н.Митрохин (ныне покойный), А.А.Гусейнов и В.А.Лекторский, профессора С.П.Капица, В.А.Кувакин, В.М.Межуев, З.А.Тажуризина и др.
Итак, второй манифест, в развитие положений предыдущего документа, провозглашает, что „традиционный теизм, имеющий форму веры в Бога,. есть бездоказательная и вышедшая из моды вера. Учение и вера в спасение, основанные на голых допущениях, остаются пагубными, совращая людей ложными надеждами на потустороннее воздаяние“. Здесь нет и следа какой-либо терпимости и на словах всегда провозглашаемого „гуманистами“ и либералами уважения к убеждениям и вере других людей; уже „Манифест-73“ подспудно начинает готовить идеологическую основу для последующей „глобализации“ как фактически насильственного объединения и унификации всего мира на основе неолиберальных стандартов. В полном соответствии с этим агрессивным и плоским „монизмом“ наступающей глобалистической эпохи (и в полном противоречии с очевидным для всех мыслящих людей (в том числе и из либерального лагеря) духовным и идеологическим банкротством либералов) провозглашается, что „наступающее столетие может и должно стать (выделено мною — В.С.) веком гуманизма“. При постоянных ссылках на науку вся логика „манифеста“ основана на чисто идеологических и вполне произвольных допущениях („вышедшая из моды вера“ и т. п.). Поскольку вполне произвольно и бездоказательно провозглашено, что жизнь — есть чисто земная жизнь, а допущение потусторонней жизни, бессмертия души и т. д. „оскорбляет и унижает“ человека, вполне логично, в соответствии с этим, далее утверждается, что „традиционная, догматическая и авторитарная религия, которая помещает поклонение Богу, обряд, культ и символ веры выше человеческих нужд, желаний и опыта, причиняет вред человеческому роду“. Понятно, что если благо отдельного человека и общества в целом сводимо лишь к удовлетворению чисто материальных и гедонистических потребностей, то весь духовный план, немыслимый без соответствующей иерархии ценностей, без абсолютного начала, которое самим человеком мыслится как высшее по отношению к себе самому, становится ненужным и вредным.
Причем, заметим, что писалось это в 1973 году, когда вся пагубность и тоталитарный характер коммунизма, антигуманистические, античеловеческие результаты коммунистического эксперимента (как раз и основанного на попытке полностью изгнать религию из всех сфер жизни человека и общества) стали вполне очевидны! В разгар диссидентской эпопеи в СССР, когда люди, называвшие себя правозащитниками, часто ценой больших жертв и лишений, как раз отстаивали право людей на свободное исповедание своей веры и право традиционных религиозных организаций свободно действовать в общественной сфере, ряд мыслителей либерального Запада, совместно с присоединившимся к ним академиком Сахаровым, снова, вслед за марксистами и российским большевиками, начинали говорить о том, что религия есть тоталитарное насилие над личностью и, таким образом, готовить идейную почву для новых гонений на религию и, в первую очередь, на христианство!
Согласно логике манифеста, религия есть средство духовного „тоталитаризма“, которое мешает соблюдению прав и свобод человека и, таким образом, препятствует полноценной реализации его творческих потенций. Для нас, стоящих на позициях православного богословия и уже знающих основной прием авторов „манифеста“ — смысловую манипуляцию, совершенно понятно, что в данном случае речь идет в действительности о том, что религия просто препятствует реализации греховных потенций падшей человеческой природы, сдерживает их. А грех, согласно святым отцам — есть то, что приводит человека к погибели физической и, главное, духовной, отделяет его от Бога, затемняет и искажает в нем образ Божий. В дальнейшем мы увидим, что, при всех манипуляциях, сам текст „манифеста“ носит вполне саморазоблачительный характер, абсолютно очевидный для каждого, обладающего хотя бы элементарными богословскими знаниями.
„Традиционные религии, — говорят авторы „манифеста“, — часто оказывали людям плохие услуги, как правило, запрещая людям помогать самим себе или экспериментировать во всем спектре реализации собственных потенций. (Выделено мною — В.С.). Такие институции, как вероисповедание и ритуал, обычно препятствуют желанию служить другим. (Что уж совсем странно, в свете общеизвестных фактов христианской благотворительности, в том числе и на Западе). Слишком часто традиционная вера усиливает зависимость, а не независимость, смирение и послушание, а не самоутверждение, боязнь, а не отвагу и смелость“. В логике „манифеста“ выглядит вполне понятно, хотя и философски беспомощно, ключевое утверждение, что „персонализированная личность как целое представляет собой функцию биологического организма, взаимодействующую с социальным и культурным контекстом. Не существует доказательных свидетельств того, что жизнь переживает смерть тела. Мы продолжаем существование в нашем потомстве и в том, какое влияние в нашей культуре наша жизнь оказывает на других“.
Из всего этого следуют выводы в сфере этики. Ясное дело, что „драгоценность и достоинство индивидуальной личности (то бишь „функции биологического организма“ — В.С.) — главная ценность гуманизма. Личность должна быть ободряема, для того чтобы могла реализовать свои собственные креативные таланты и желания. Мы отвергаем все религиозные, идеологические и моральные коды, которые порочат личность, ограничивают свободу, принижают интеллект, дегуманизируют индивидуальность4. Мы верим в максимальную, индивидуальную автономию, находящуюся в созвучии с социальной ответственностью“. В этом отрывке мы встречаем богатый набор характернейших примеров смысловой манипуляции. Здесь „дегуманизацией“ считается признание существования бессмертной души, „ограничением свободы“ называется ограничение греховного своеволия, свободы для греха, „реализация креативных талантов и желаний“ — это реализация греховных устремлений падшей человеческой природы и т. д.
Далее авторы манифеста переходят уже к практическим выводам. „Мы считаем, что в области сексуальности склонности к нетерпимости, которые часто культивируются ортодоксальными религиями и пуританскими культурами, подавляют сексуальное поведение. Необходимо признать право на регулирование рождаемости, аборты и разводы. Как мы не одобряем формы сексуального поведения эксплуататорского и унизительного типа, также точно мы не поддерживаем законодательные или социальные санкции, которые направлены на регулирование сексуальных отношений между взрослыми. Разнообразие способов и поисков в сексуальном поведении, само по себе не должно считаться злом. Цивилизованное общество может быть толерантным… Не причиняя вреда другим и не принуждая их к подражательному поведению, человеческим индивидам следует разрешить проявлять свои сексуальные склонности следовать тому стилю жизни, который они предпочитают. Мы поддерживаем развитие культуры ответственного отношения к сексуальности, в которой люди не являются объектами сексуальной эксплуатации“. Двусмысленные, манипулятивные термины в этом отрывке особенно многочисленны. „Нетерпимость“ — это нетерпимость ко греху, „регулирование рождаемости“ — это убийство младенцев во чреве матери, контрацепция и принудительная стерилизация, „сексуальное поведение эксплуататорского и унизительного типа“ — это жизнь супругов в семье, „разнообразие способов и поисков в сексуальном поведении“ — это сексуальные извращения, в частности содомия, при том, что хорошо известно, что сделал Бог с Содомом и т. д. Интересно, педофилия, некрофилия, скотоложество относятся, с точки зрения авторов „манифеста“, к „разнообразию способов и поисков в сексуальном поведении“?
Апофеоз „манифеста“ должен, ясное дело, заключаться в воспевании всевозможных прав и свобод человека. Так и есть. „Увеличение свободы и рост достоинства индивида должно соотноситься с максимальным ростом гражданских свобод во всех обществах. Это относится к свободе слова, прессы и политической демократии, законных прав оппонирования государственной политике, судебной системе, религиозной свободе объединений. (Которая просто повисает в воздухе в свете всего вышеизложенного, всей логики и всего духа „манифеста“. В этом авторы оказываются вполне солидарны с тоталитарным и богоборческим советским режимом того времени, который, гарантируя всевозможные свободы религиозным объединениям на словах, на практике решительно подавлял их). А также творческой свободе в искусстве, науке и культурной жизни… Мы против роста вторжения в частную жизнь, любыми способами, в любой системе — тоталитарной или демократической. Мы будем стоять на страже, расширять и воплощать принципы человеческой свободы, вытекающие из Билля о правах, Прав Человека, и универсальной декларации прав человека“.
И снова в конечном смысле „манифеста“ явственно прослеживается столь характерное для либералов двойное дно. Так, „творческая свобода в искусстве и культурной жизни“ в этом контексте есть не что иное, как свобода безнаказанно творить всевозможные кощунства, унижать и оскорблять любую веру в высшее и святое, попирать религиозные чувства людей под прикрытием „свободы творчества“ (что и происходит ныне все чаще во всех точках мира, куда пришла западная цивилизация), „вторжение в частную жизнь“ — это попытка государства как-то ограничить греховные проявления человеческой воли, могущие представлять опасность для общества и т. д. но высшее право и высшая свобода человека, согласно „манифесту“ — это „Индивидуальное право умереть с достоинством, право на эвтаназию и самоубийство“.
В этом пункте авторы „манифеста“, наконец, полностью разоблачают сами себя. Начав с утверждения о том, что именно земная плотская жизнь, жизнь человека как биологического организма — есть единственная и высшая форма жизни, высшая ценность для „гуманизма“, они в итоге приходят к утверждению, что вся система секулярных прав и свобод немыслима без права на самоубийство, то есть на лишение себя человеком этой самой физической, плотской жизни! Таким образом, свобода, понятая вне традиционного для европейской культуры христианского контекста, призванная, по словам „гуманистов“, окончательно освободить человека от религиозных оков, мешающих полноте его самореализации, в конечном счете вполне закономерно приводит самих же авторов „манифеста“ к мысли о том, что именно право на добровольную смерть, на добровольный уход из жизни (по логике материализма, в небытие, а не в жизнь вечную) — есть высшее право окончательно „гуманизированного“ и „освобожденного“ человека. Для нас, как людей русской культуры, вполне очевидно, что это еще одно, очередное, подтверждение правоты тех последних метафизических истин о человеке, которые были ясны великой русской литературе много лет назад. здесь следует только еще раз подчеркнуть, что весь этот мыслительный эксперимент — не кухонно-диссидентское развлечение группы маргиналов, а документ, фактически определяющий развитие современного человечества, при всей его философской беспомощности, слабости и убогости мысли и очевидной противоречивости.
В заключение авторы фактически заявляют о своих претензиях на особое, глобальное значение данного документа как идеологической основы так называемой глобализации, о которой в 1973 году еще мало кто слышал и которая ныне происходит на наших глазах. „Мы достигли той поворотной точки человеческой истории, когда лучшим выбором является отказ от ограниченности национального суверенитета и переход в направлении строительства мирового сообщества, в котором могут участвовать все сегменты человеческого рода. Мы стремимся к развитию системы всемирного права и международного законодательства и мирового порядка, построенного по принципу транснационального федерального правительства… Что касается прогресса человечества то он уже не может далее развиваться в рамках какой либо одной части мира, востока или запада, развитой или отсталой. Впервые в человеческой истории, ни одна часть человечества не может быть изолирована от остальных. Будущее каждой личности в определенном смысле связано со всеми. итак, мы вновь и вновь подтверждаем свою преданность строительству глобального сообщества, понимая в то же время, что нам придется порой совершать нелегкие акты выбора“.
Анализ третьего „гуманистического манифеста“, так называемого „Манифеста — 2000“, значительно превосходящего по объему первые два, представляет собой достаточно самостоятельную проблему и не входит в нашу задачу. В общем плане можно сказать, что для этого документа в полной мере свойственна общая черта всех трех документов — манипулятивность терминологии и всех формулировок, призванная затушевать истинный смысл „манифеста“, впрочем, вполне доступный для серьезного анализа. Главное противоречие „Манифеста — 2000“, выдающее слабость и несостоятельность либерализма и секулярного гуманизма в целом, заключается в следующем. С одной стороны, здесь все время говорится об „общечеловечности“ и, стало быть, о единстве для всех людей моральных норм, а, с другой стороны, постоянно утверждается их разнообразие. Ясно, что утверждение единства общечеловеческой морали рано или поздно приводит к вопросу о ее источнике; для того, чтобы избежать этого вопроса (а вместе с ним и „скатывания в религию“, которое для секулярного гуманизма есть самое настоящее „грехопадение“!), авторы сразу же заговаривают о „моральном плюрализме“, все время шатаясь от одного к другому. При этом пресловутая „свобода выбора“ вообще выступает здесь как чистый, ни на чем не основанный постулат, своего рода гуманистическое „credo“, в настойчивом формулировании которого авторы упорно стремятся проигнорировать богатый исторический опыт (в особенности 20-го века), связанный с идейным и моральным банкротством либерализма и секулярного гуманизма.
Наше краткое изложение было бы неполным, если бы мы, наряду с „концом либерализма“, не упомянули о том, что все возрастающая агрессивность потерпевшей несомненное историческое банкротство либертарианской идеологии порождает в современном мире весьма мощное противодействие, позволяющее говорить о консервативной реакции на Западе. (В чем, кстати, западные консерваторы подают достойный пример России). Характернейшим примером может служить уже не раз упоминавшаяся у нас книга П.Бьюкенена. Она выражает настроения весьма значительной части американского и европейского общества, не желающей мириться с тем злостным поруганием традиции, которое осуществляется ныне на основе последних выводов из либерализма и секулярного гуманизма, выводов, которые делаются единомышленниками авторов „манифестов“, имеющими прямое и непосредственное отношение к так называемой мировой элите, к людям, принимающим ответственные решения. Бьюкенен и представляемые им правые республиканцы в США являют собой хороший пример политически трезвого, ответственного и основанного на хорошем знании своей традиции (не говоря уже об уважении к ней) общественного действия.
Не углубляясь здесь в очевидные различия российской и американской духовно-религиозной и культурной традиции (которые вполне очевидны и не являются предметом нашего рассмотрения), укажем лишь на главный вывод, который можно сделать, знакомясь с этим трудом: очень многое из того, что мы считаем принадлежностью чисто российской современности, является в действительности частью мировых процессов и вполне может быть названо заключительной стадией „либеральной революции“, о которой говорилось у нас в начале работы. Это, во-первых, злобная нетерпимость либертарианцев, агрессивная дискриминация, которой они подвергают любые проявления в общественной плоскости традиционных воззрений и традиционных ценностей. (о чем достаточно говорилось выше на примере „гуманистических манифестов“). Это, безусловно, осуществляемое левыми либертарианскими элитами стирание исторической памяти народа, целенаправленное и системное поругание его святынь, воспитание ненависти к своей истории и к национальным обычаям, осмеяние их. (Бьюкенен прямо называет все это „войной с прошлым“). Это, конечно же, весь комплекс проблем, связанный с любимой темой наших „левозащитников“: распространение сексуальных меньшинств (чьи стереотипы в сексуальном поведении усиленно навязываются всей мощью рекламы и при помощи сми), падение рождаемости среди коренного населения (главная причина чего — в разложении традиционной морали народа, всегда основанной на религии национального и конфессионального большинства страны), наконец, усиление бесконтрольной и нелегальной миграции инонационального и иноконфессионального населения, создающей угрозу размывания государствообразущего и культурообразующего этноса страны и т. д. и т. п.
Думается, для всех вменяемых людей, озабоченных судьбой своей страны и христианской цивилизации в целом, вполне очевидно: либо „либеральная революция“ будет прекращена сверхусилием подавляющей части общества, отнюдь не заинтересованной в своей гибели, той его части, которую Бьюкенен называет „молчаливым большинством“, и произойдет возврат России и всего мира на органичный путь развития, основанный в первую очередь на духовных ценностях религиозной традиции (каковой для нас является наша святая и спасительная православная вера), либо апокалиптические ожидания известной части христиан из области сознания и представлений о реальности, станут достоянием ее самой.
2005 г., Отдание праздника Сретения Господня.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. См. нашу ст. „Две свободы“ и „концептуальный“ ответ на нее г-жи Р. Гальцевой, ныне сетующей на сильное падение нравов в нашем обществе. („Новый мир“, N 9, 1993, сс. 156−171). За что боролись, на то и напоролись, г-да либералы. Свобода, понимаешь…
2. См.: Валерстайн И. „После либерализма“. М., 2003.
3. См.: Бьюкенен П. „Смерть Запада“. М., 2003.
4. Что касается „отвержения религиозных и моральных кодов“, которые, по мнению авторов „манифеста“, порочат личность, подавляют ее свободу и т. д., то это отвержение происходит в современном мире со все нарастающей агрессивностью. Яркий пример — деятельность так называемых „художников-постмодернистов“ устроивших провокационную акцию в „Сахаровском центре“, судебный процесс над которыми вступает ныне в завершающую стадию. См. об этом мою ст. „Основы православной культуры“ как альтернатива безбрежному постмодерну» («Трибуна русской мысли», N 2(6). 2003).
Семенко Владимир Петрович — старший научный сотрудник Института религиозных и социальных исследований РАН.
http://rusk.ru/st.php?idar=103011
|
|
