Собор победителей

Прошедший в Москве в начале октября Архиерейский Собор Русской Православной Церкви без особого преувеличения может быть назван «собором победителей». Впервые за много десятилетий Церковь на этом соборе не столько говорила о том, как отбиться от атак вне- и анти- церковных сил, сколько о том, как самой перейти в «наступление» и увеличить свое влияние в государстве и обществе. Объективная необходимость укрепления церковного влияния назрела давно. Препятствиями служили, с одной стороны, явная неготовность Церкви, с другой — наличие влиятельных политических сил, настроенных резко антицерковно.

Ненормальность положения была очень хорошо видна на примере предыдущего Архиерейского Собора в двухтысячном году, когда было принято множество важнейших для Церкви документов (например, «Основы социальной доктрины») и совершено историческое прославление Новомучеников Российских.

Несмотря на огромное значение решений собора в обществе, они были встречены прохладно и даже критически: собор попал в информационную изоляцию. А со стороны госструктур послышалось недовольное ворчание на содержавшийся в решениях собора принцип: Церковь может призвать к гражданскому неповиновению, если государство начнет осуществлять откровенно антихристианские действия. С другой стороны, ходили слухи, что прославление Новомучеников во главе с Царем Николаем II было осуществлено чуть ли не против воли иерархов и по личному указанию Президента РФ. И «справа» и «слева» на Церковь сыпались упреки за то, что она, якобы, слишком пассивна, а когда активна, то лишь по указке властей или в поиске материальных выгод.

Собор 2004 года продемонстрировал совсем другую картину. На фоне явно растерявшейся и даже апатичной после Беслана власти, не знающей что делать, Церковь показала себя позитивной и динамичной силой. Все время, пока шел собор, его доклады, предложения и решения неизменно оказывались на первых местах в выпусках новостей. Причем ни о какой спущенной сверху «новой информационной политике» речи не шло: Церковь самостоятельно заполнила явно ощущаемый вакуум позитивной и противостоящей «духу времени» общественной силы. Оказалось, что иерархи знают, что делать с армией и с сельским хозяйством, готовы устранять те проблемы, которые много лет вызывали нарекания на Церковь со стороны обывателей. Выяснилось, что Церковь отнюдь не беззащитна перед нападками со стороны СМИ. А главное — Церковь готова последовательно выступить против ненавидимого всем обществом, но доминирующего в официальной политике и идеологии элиты либерального гуманизма.

Долгие годы Церковь не могла избавиться от официальной риторики, навязанной ей еще в советские времена: «как и все люди доброй воли, мы…», «вместе со всем прогрессивным человечеством требуем…». Казалось, что иначе иерархи изъясняться уже не умеют, и даже цитаты из Священного Писания подбирают исключительно в «гуманистическом» контексте. Но, оказалось, достаточно небольших усилий, чтобы Церковь заговорила на совсем другом языке.

«Обращение к пастве» — главная декларация собора — звучит настоящим ультиматумом современному «либеральному» обществу, кое-как состряпанному в России. В этом обращении Церковь своим главным врагом признает либеральную идеологию, при которой «система общественных отношений строится сегодня таким образом, что религия остается лишь частным делом. Под предлогом защиты прав человека защищается грех, который внедряется в жизнь как некая болезненная норма». При этом Церковь не скрывает своего намерения увеличивать свое влияние на общественную жизнь — на армию, на государство, на школу: «Православное мировоззрение должно обладать, по крайней мере, равными правами с секулярным видением мира. Религиозные ценности должны учитываться при осуществлении любых общественных проектов… Верующие люди должны иметь право обучать своих детей в государственных школах без опасения, что им будет навязываться, как „единственно научная“, безрелигиозная картина мира». В заключении Обращения прозвучал фактический ультиматум: «Если социальные установления не учитывают религиозные нормы, они теряют право на единодушное общественное признание».

Если эта, провозглашенная Архиерейским собором, линия будет последовательно проводиться в жизнь, то можно будет с полным правом говорить о рождении в России клерикализма.

Этому политическому течению, сыгравшему (в католическом варианте) большую роль в истории Европы, так и не удалось родиться у нас в начале ХХ века, а начало большевистских гонений на Церковь на долгие годы сделало церковное влияние на общество попросту немыслимым. С началом «демократизации», проводившейся в подчеркнуто западных и либеральных формах, Церковь вынуждена была делать вид, что догматы «светского общества» ею не оспариваются и принимаются как нечто само собой разумеющееся. Все 1990-е годы и начало 2000-х, говорилось о «диалоге» со светским обществом, о возможном сотрудничества с государством в деле расширения влияния Церкви. Но сама идея того, что Церковь может чего-то добиваться и требовать, никому и в голову не приходила. Патриарх и церковные иерархи вынуждены были апеллировать к «историческому духовному наследию», чтобы обосновать необходимость уважения к церковной позиции. Иной раз, пользуясь принципами светского общества, Церкви с откровенной глумливостью плевали в лицо. Самый памятный пример относится к концу 1990-х, когда НТВ демонстрировало всем желающим кощунственный фильм «Последнее искушение Христа».

Настоящим переломом стала произошедшая в январе 2003 года скандал вокруг выставки «Осторожно, религия!» Группа прикормленных на очередной западный грант художников провела под крылом «правозащитников» из «музея Сахарова» выставку, в которой чуть ли не каждый экспонат был откровенным надругательством над христианством (разумеется, ни иудаизм, ни ислам, ни буддизм «под раздачу» не попали). Многие в этот момент предвкушали удовольствие от зрелища, как православные будут пытаться утереть очередной плевок. Получилось же совсем другое — выставка была разгромлена группой верующих, а большая часть общества безоговорочно встала на их сторону. Вместо «погромщиков» под судом оказался за «разжигание религиозной розни» директор Сахаровского музея. Эти события стали своеобразным рубежом: глумление докатилось до крайних пределов и оказалось отбито. Церковь же убедилась в том, что с куда большим основанием может полагаться не на государство и его защиту, а на себя саму — на общественную позицию верующих людей, на их влияние, на их возможности, а если надо, то на их кулаки. И позиция «голос Церкви должен быть выслушан и учтен» оказалась достаточно сильной и выигрышной. Намного более выигрышной, чем прежнее положение просителя (или закулисного интригана).

Оказалось, например, что верующие депутаты и сенаторы в силах пролоббировать в Думе закон о возвращении Церкви изъятых у нее земель. Кремль ничего против не имел, но вряд ли бы стал тратить время и силы на проведение такого закона, а вот инициативу — охотно поддержал. Подписание Президентом закона о реституции стало своеобразным подарком Собору.

Оказалось, что верующие журналисты вполне способны добиться перелома в освещении церковных дел средствами массовой информации в лучшую сторону. Оказалось, что широкие народные массы с радостью участвуют в многочисленных мероприятиях, посвященных православным святыням — крестных ходах, переносах святых мощей. И это участие, помимо понятной духовной пользы, является демонстрацией подлинной религиозности в обществе, подтверждением того, что Церковь представляет действительно миллионы верующих, а не только формально православных, но по сути безрелигиозных людей.

Важным фактором стало и то, что самый общественно активный и, пожалуй, амбициозный из иерархов РПЦ — Митрополит Кирилл, глава Отдела внешних церковных сношений, постепенно сменил стиль и характер своей деятельности. За последние годы с главой ОВЦС произошла удивительная метаморфоза: из одиозного и непопулярного «табачного митрополита» и «проклятого экумениста» он превратился в главного проводника установки на православный активизм. Наследие «никодимовской школы» в РПЦ, с ее установкой на общественную активность, удачно наложилось на объективный национальный и консервативный поворот, наметившийся в обществе с начала 2000-х. Если в 2000-м году еще можно было говорить об опасности мутации в сторону католического стиля в общественной деятельности (следы которого проглядывают в «Основах социальной концепции»), то сейчас православные начала явно возобладали, и ставка сделана на всемерное расширение влияния Церкви в обществе.

Именно митрополиту Кириллу РПЦ оказалась обязана установкой на православный антиглобализм, православную социальность и даже православный национализм. Конечно, все эти течения существуют в самой Церкви в значительно более резких и даже экстремальных формах. Православные антиглобалисты и борцы с ИНН, крайние националисты, считающие полезной для дела Православия канонизацию царя Ивана Грозного, решительные антиэкуменисты, требующие немедленного выхода РПЦ из Всемирного Совета Церквей и прочих подобных организаций, — все они критикуют официальную иерархию, причем порой очень резко. Иногда такого рода «общественники» принимают епископату немалую головную боль. И как раз митр. Кирилл неизменно оказывался главным объектом их критики. Однако, возможно, именно поэтому им были фактически перехвачены многие лозунги радикалов, пусть и переработанные во взвешенную и умеренную форму. Именно радикальный православный традиционализм задал стратегическое направление эволюции церковной позиции в последние годы. Однако сама эта эволюция имела более спокойные и взвешенные формы.

Такое диалектическое взаимодействие церковной иерархии и церковной оппозиции стало в принципе сильной стороной в жизни Русской Церкви последних лет. Занятое обсуждением острых проблем (или смакованием скандалов) общество проглядело исключительно важный процесс. А именно: за 1990-е Церковь переболела всеми теми же болезнями, что и страна в целом, и закончиться для нее все это могло точно так же. Но не закончилось. Наоборот, церковная среда большинство угроз — будь то либерализация, глобализация, криминализация, маргинализация, раскол и распад — изжила, отторгла, выработала внутренние противоядия.

Самое любопытное при этом, что недемократичная и закрытая по структуре Церковь оказалась единственной по-настоящему удачной площадкой для общественной дискуссии и даже своего рода демократизма. Только в Русской Церкви в 1990-х мнение общества (и паствы и клира) на многое влияло и даже кое-что решало.

Наверное, ни в чем эта внутренняя сила РПЦ не проявилась так остро, как в конфликте 1990-х годов с Русской Православной Церковью Заграницей (РПЦЗ). Собор обозначил фактическое окончание этого конфликта, проголосовав за воссоединение с РПЦЗ. Однако за любвеобильной воссоединительной риторикой скрывается, тем не менее, абсолютная «победа по очкам», одержанная Московской Патриархией в развязанной в 1990 году Синодом в Нью-Йорке внутрицерковной гражданской войне.

Противостояние Московской патриархии и Русской зарубежной церкви началось в середине 1920-х годов, когда тогдашний исполняющий обязанности патриарха, позднее сам ставший патриархом, митрополит Сергий обнародовал декларацию о лояльности Церкви Советской власти. В самой декларации никакой особенной сенсации не было. Ее формула: «Советский Союз — гражданская Родина, ее радости — наши радости, ее горести — наши горести» стала руководящей для Московской патриархии на долгие годы. Однако митрополит Сергий потребовал, точнее, вынужден был потребовать, чтобы эмигрантское духовенство тоже признало эту формулу. На тех, кто отказался, Москвой были обрушены церковные наказания. Это вызвало понятную реакцию: возникла Русская Зарубежная Церковь, власть Московской Патриархии не признававшая, поскольку та не была свободной.

Постепенно противостояние, подхлестываемое политикой, набирало обороты и углублялось. В Москве обличали раскольников, а за рубежом готовы были поддержать и Гитлера, и американцев, и кого угодно, кто избавит Россию от большевистского гнета. К началу перестройки в Советском Союзе накопился целый клубок противоречий, и противостояние становилось все более острым. Но все же Зарубежную Церковь в России уважали за защиту свободы Церкви, за твердость и чистоту веры. Примером взаимоотношений двух церквей мог бы стать пример Сербской Церкви и сербской церковной эмиграции, мирно соединившихся, едва пал «железный занавес». Но логика противостояния взяла верх.

В 1990 году Зарубежная церковь заявила о приходе в Россию и создании своей параллельной юрисдикции. Фактически была объявлена внутрицерковная гражданская война. Одно время казалось, что в этой войне вполне могут одержать победу зарубежники, поскольку они активно обличали Патриархию в том, что она советская и гэбэшная, а такие обличения очень соответствовали духу той эпохи. Вот только зарубежники от себя сразу многих оттолкнули высокомерием. Стала широко известна фраза одного из них (кстати, сейчас он сам большой сторонник воссоединения): «Мы пришли, чтобы совков сделать русскими». И на смену первоначальным успехам пришла изоляция.

Поскольку РПЦ, несмотря на все проблемы, трудности, а иногда и скандалы, доказала свою жизнеспособность, в самой РПЦЗ постепенно начался перелом от конфронтации в сторону сближения. Когда два года назад в процесс сближения двух церквей включился президент Путин, воссоединение стало неизбежным.

Что оно дает? Прежде всего, можно будет говорить о воссоздании единой национальной Церкви, представляющей практически всю русскую православную традицию. Затем в общую копилку русского православия будет внесен исключительно важный духовный опыт русской эмиграции. Кроме того, церковная эмиграция может стать своеобразным неофициальным представителем России и в Америке, Австралии, Европе. Немаловажно и то, что подойдут к концу судебные процессы из-за храмов и церквей, принадлежавших Русской Церкви до революции по всему миру. Но, по моему мнению, главный итог все-таки в том, что исчезнет психологическая почва для возникновения настроений в духе упоминавшейся выше фразы. Вопрос о том, кто настоящий русский, а кто «совок», совершенно неприличный для православных, исчезнет наконец с повестки дня.

РПЦ сумела полностью ассимилировать весь зарубежный «позитив» и в то же время полностью нейтрализовать антипатриархийный пафос зарубежников, отныне остающийся уделом лишь маргинальных околоцерковных групп. Объединение — это фактически присоединение РПЦЗ к РПЦ МП на условиях победителя (впрочем, довольно мягких).

РПЦ сегодня сильна. И эта сила тем более примечательна, что Церковь достигла этого практически без посторонней помощи. Одна из причин этой силы в том, что Церковь, как ни парадоксально, остается самой информационно открытой, самой способной к критике и самокритике общественной структурой современного общества. У Церкви есть жесткая властная иерархия — незначительные покушения на нее были быстро пресечены. Эта иерархия имеет сакральный характер, что исключает излишне вольное с ней обращение. Но именно в силу наличия стройной и сильной иерархии Церкви нет нужды бояться отдельных дискуссий и тем более самокритики, равно как и применения власти и авторитета там, где это необходимо. И нынешний собор так же демонстрирует такой уровень самокритичности и готовности к разбору полетов, каковых у власти государственной за последние десятилетия не было никогда. На этом, кстати, и поскользнулась атака зарубежников в начале 1990-х. Они не говорили об РПЦ ничего такого, чего не говорилось бы о ней самой внутри РПЦ.

В новое столетие РПЦ вошла как единственная сильная, способная к дискуссиям, критике и самокритике общественная структура. Другой такой просто нет. Партии представляют собой сборище шарлатанов, власть стремится от дискуссий уйти и спрятаться за не слишком надежную и крепкую «властную вертикаль». Если сравнивать динамику усиления и общественного влияния, то власть за Церковью явно не поспевает. Если еще несколько лет назад Церковь можно было упрекнуть в том, что она эксплуатирует символический капитал традиции, то сегодня подобный упрек решительно неуместен — Церковь свой «капитал» активно приумножает и использует.

Не исключено, что если и застой власти, и рост влияния Церкви будут продолжаться дальше, то спустя несколько лет, государству будет, кроме Церкви, не на кого и опереться. И такой исход был бы, мягко говоря, не самым худшим для страны вариантом.