После Беслана: Опыт публичного покаяния

К публичному покаянию приходится прибегать регулярно, хоть и не слишком часто. Если человек в чем-то виноват перед своими близкими, бывает, что мы требуем от него прилюдно попросить у них прощения. Когда пьяница приносит Господу обет бросить пить, ему полезно объявить об этом и покаяться перед окружающими. Самый серьезный и важный пример — покаяние в нарушении церковных канонов, которое с амвона приносит священнослужитель. Иными словами, в особых условиях от нас требуется публичное покаяние.

Весь вопрос в том, не возникли ли такие особые условия 1-го сентября нынешнего года. По многим признакам можно сделать вывод, что да, возникли.

+ + +
Лет сорок с чем-то тому назад в Нью-Йорке было совершено преступление, которое по сегодняшним стандартам могло бы вовсе не попасть в уголовную хронику большого города, а если бы и попало, то читатель, скорее всего, досадливо отмахнулся бы: «Вот, дескать, нашли чем действовать на нервы!…» Но тогда реакция людей была иною.

Преступление это связано страшной нитью логики зла с Бесланской школой. Двухлетний ребенок безутешно плакал, и молодая мать за нарушение своего драгоценного покоя применила к нему физические меры воспитания. Уголовный преступник, который скрывался от правосудия, не мог выдержать его криков, вызвал полицию и сам в результате оказался за решеткой, но было поздно. Мать забила сына насмерть.

Живший в изгнании замечательный русский писатель, публицист и философ И.М.Андреев написал тогда статью-призыв, которая неоднократно переиздавалась и даже вошла в учебные пособия. Называется она «Плачьте!» Телевидение в ту пору не сообщало миру тех подробностей, которые мы видим сегодня, и автор поневоле выполняет роль телекамеры: «Протокол судебно-медицинского осмотра и вскрытия представляет собой длинное сухое перечисление наружных и внутренних повреждений… Мать била своего мальчика не только кулаками — ими невозможно превратить всё тело в сплошную рану, переломить позвоночник и разрушить внутренние органы — но всем, что попадалось под руку…»

Зачем про это писать? Зачем это знать? Объяснение следует ниже: «Православные русские люди! Не бойтесь ясно представить себе страшное явление детоубийства, — ведь это знамение с неба!… Перед лицом вот этого, замученного на 84-й улице в Нью-Йорке младенчика — мы все виноваты… Подумай каждый о себе: что делал ты в тот вечер, когда свершилось это невероятное, но истинное злодеяние? Может быть, твой грех, твой разврат, твоя злоба стали последней капелькой, переполнившей сосуд зла, наполненный до краев в душе этой детоубийцы?…»

Убийство ребенка было знамением с неба, знамением к покаянию, в те годы, когда «цивилизованный мир» словно сыр в масле катался в своем неколебимом самодовольном благополучии. Полвека спустя, когда тот же мир застыл в недоуменном ужасе перед грядущим, сотни детских гробов Беслана говорят нам о том же самом, только громче и неотступнее.

+ + +
Первая реакция на призыв к покаянию — конечно же, отрицание. «При чем тут мы? Что общего у нас с бандитами, убийцами, отребьем человеческого рода, которых и зверьем-то не назовешь?…» Хорошо, скажем о них пару слов. Чего ради проникли они в Россию, чего ради захватили школу в Беслане, чего ради нажимали на спуск автоматов и подрывали запалы? Была ли у них самих боевая задача, организационная цель, политическая программа? Нет, нет и нет. Их хозяева заранее списали их в расход вместе с бесланскими детьми, а им нипочем: они-то шли на подвиг ради Бога.

Написать предыдущую фразу было нелегко. Нелегко, думается, и прочесть, и осмыслить ее. Но она на своем месте: так оно и было. И не спешите протестовать. Вы понимаете Бога по-своему, а они, видите ли, по-своему. У вас в душе свой Бог, а у них — свой. Вы идете к Богу своим путем, а они — своим. И кто дал вам монополию на истину? Кто дал вам право заявлять, что вам одним открыт истинный Бог, а другие ошибаются?… Знакомые рассуждения, не правда ли?

Так вот: в следующий раз, когда вы услышите, что «любая вера — это особый путь к истине», или «у каждого свой Бог», или «каждый понимает истину по-своему», или «нельзя настаивать на правоте своей веры», или «надо найти компромисс между религиями», или «незачем ходить в церковь, если Бог в сердце», или «не всё ли равно, как верить», или что-то в этом роде, бесконечно повторяемое и перепеваемое на тысячи ладов, или, не приведи Господь, сами по неразумию или недогляду выскажете нечто подобное, — тогда вспомните Беслан, вспомните детские трупы, вспомните трупы убийц, и примите знамение к покаянию.

— Но позвольте, какая связь между рассуждениями на религиозные темы и терроризмом? Многие не прочь поразмыслить о Боге, о вечности, о вере и т. п., и у каждого, в самом деле, свое мнение, свое понятие об истине. Что же, поэтому у них на руках — кровь убитых детей?

— Нет. Во всяком случае не поэтому. Рассуждения на религиозные темы никому не во вред, только на пользу. А вот религиозное равнодушие и невежество, равнодушие к правде и истине, которое начинается с абстрактных категорий и распространяется на все стороны повседневного земного бытия, в самом деле обращает нашу жизнь в ад — как будущую жизнь, так и нынешнюю, земную, чему свидетели бесланские дети.

+ + +
Впрочем, любой священник скажет вам, что подлинное покаяние всегда конкретно. Невозможно каяться в абстрактных категориях. И если я сегодня пытаюсь принести публичное покаяние в том зле, которое открыло дорогу бесланской трагедии, я должен указать хотя бы на одно событие, хотя бы на один конкретный эпизод повседневного земного бытия, в котором это зло реализовалось и воплотилось. Именно этому учит священник верующих на исповеди. Что ж, извольте.

…Несколько лет тому назад, ранним осенним утром, сойдя с московского поезда, я впервые ступил на землю Иванова. Большой чемодан и сумка, неловкость движений и неуверенные взгляды по сторонам сразу же привлекли ко мне внимание двух лиц в милицейских мундирах. Начался долгий разговор с осмотром багажа и содержимого карманов. Ничего недозволенного или подозрительного у меня обнаружено не было, документы были в порядке, но озабоченность моих собеседников от этого, казалось, только увеличилась, и они объявили мне, что должны вызвать на место сотрудников ФСБ, чтобы те со мной «разобрались». Я не возражал — да и стоит ли возражать в такой ситуации? Однако ФСБ почему-то медлило. Оставив багаж на попечение стражей порядка, я отошел на несколько минут, а когда возвратился, они держались гораздо более приветливо, сообщили мне, что в вызове ФСБ необходимость отпала, пожелали всего наилучшего и откланялись. Я недоумевал, чем бы могла быть вызвана такая перемена в их настроении. Открыв чемодан, я обнаружил, что хранившаяся там сумма денег сократилась на полторы тысячи рублей.

Это событие не вызвало у меня тогда, помнится, значительных эмоций: «Что ж, бывает… Деньги потерял — ничего не потерял». И впоследствии я вспоминал о нем не иначе как с беспечным юмором — вплоть до того дня, когда вооруженная банда купила себе свободный проезд через контрольно-пропускные пункты до Беслана. Тут мне стало не до смеха.

В самом деле, не лучше ли было бы, и для нас, и для них, если бы эти двое в милицейской форме — не дерзну называть милиционерами тех, кто промышляет чемоданным воровством и/или вымогательством — оставшиеся годы своей никчемной жизни наблюдали небо в клеточку, как это произошло бы с ними в тех государствах, где сегодня имеют честь проявлять недовольство «недостатком демократических свобод» в России? И нет ли моей вины — лично моей — в том, что воры и взяточники продали бандитам не только триста жизней в Беслане, но и немалую долю российской жизни в целом? Да, есть. Грешен, каюсь, простите меня.

+ + +
Один ивановский житель, которому я принес этот материал перед публикацией, сделал мне серьезное замечание:

— В такие дни, как сейчас, трусости — даже тени, даже намеку на нее — не должно быть места. Почему ты не написал, когда именно ты приехал из Москвы, чтобы узнать, кто дежурил в то утро на вокзале и найти этих оборотней-вымогателей? Боишься, что с тобой сведут счеты? У читателя, во всяком случае, складывается именно такое мнение…

Могу ответить, что сначала я точно указал дату моего приезда в Иваново. Но затем вычеркнул — хотя у нас в монастыре она всем известна, и я ее ни от кого не скрываю. Однако из печатного варианта статьи я решил ее устранить. Почему?

«Если согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним…» В самом деле, храбрость сейчас важна, как никогда. Но не менее важно для нас сегодня единение нации, чувство общности, братство. «Оборотни-вымогатели», говорите вы? Авва Дорофей замечает: одно дело сказать «они украли» (что, к сожалению, соответствует действительности), и совсем другое — «они воры"… Благодарю Господа, что уберег меня от злобы против них, но сегодня этого недостаточно. По слову Евангелия, я должен видеть в них своих братьев, должен оказать им помощь.

Они ничем не хуже меня или вас. Подобно нам с вами, в эти страшные дни они переосмысляют, переоценивают жизнь и решают положить конец злу, начиная с самих себя. Верую, что это именно так и есть.
Иеромонах Макарий, гор. Иваново