Конец террора

То, что случилось в Беслане — не теракт, а диверсия

Резня в Беслане отменила историческую эпоху, которая, начавшись «11 сентября» должна была продлиться, казалось, не одно еще десятилетие — эпоху «Большого Террора». Внезапно случившаяся операция по освобождению заложников (уже оксюморон — внезапными подобные операции быть не могут) больше всего напоминала и по форме и по содержанию войсковую операцию. И не случайно, что группы специального назначения, предназначенные для ювелирной работы скальпелем, оказались, по сути, в роли обыкновенных войсковых частей и понесли, как можно полагать, самые большие потери за всю свою историю. Потери, впрочем, вполне понятные, если учесть необходимость разрываться между двумя взаимоисключающими задачами — спасением заложником и подавлением огневых точек террористов.

Устроив резню, бесланские убийцы разом отменили весь «дискурс» анализа терроризма. Разговоры о «медиаэффекте», о «приемлемых потерях», о «требованиях» и «их выполнении», о «стокгольмских синдромах» и всем прочем разом потеряли актуальность. С помощью этого инструментария объяснить происходившее в Беслане невозможно. Необходимо либо сделать жалкий вывод, что «это были неправильные террористы», либо признать, что никакого отношения к классическому терроризму (в том числе и с определением «международный») то, что мы видели не имеет. Перед нами, в прямом эфире, разворачивался не теракт, а диверсионная операция, как не было классическим терактом и уничтожение двух самолетов. Террорист — существо невыносимо болтливое и экстравертное, и даже самый впечатляющий вроде обрушения двух башен ВТЦ все равно отдает довольно дешевой голливудской постановкой, цель которой доказать свою способность убить и на этом основании заставить с собой считаться. Террорист требует общественного «понимания» своих действий, оправдания в «страданиях маленького, но гордого народа» или еще каких не менее возвышенных вещах.

В Беслане не было ничего подобного. Никто ничего не доказывал, никто ничего не демонстрировал, никто, в общем-то, даже не попытался показаться. Никто, что очень важно, не требовал сочувствия и понимания, вообще не демонстрировал пусть и террористических, но «человеческих» мотиваций. Террористы пришли, чтобы убить как можно больше людей. И они это сделали. «Медиаэффекты» и прочие погремушки информационного терроризма были отброшены в сторону. Напротив, все было подчинено цели удобства осуществления массовой бойни. Для «террориста» захват детей самый невыигрышный ход, поскольку на чье либо сочувствие, кроме сочувствия явных выродков, рассчитывать он в этом случае не может. Для диверсанта захват школы — самое логичное действие, — лучше только детский сад. Можно убить большое количество детей находясь в полной безопасности — жертва неспособна оказать сопротивление.

Архитектура операции в Беслане была прямо противоположна архитектуре терактов на «Норд-Осте» или ранее в Буденновске. Захватчики не уделяли никакого внимания «работе с прессой» и вообще донесению до мира своей «позиции». Можно, конечно, говорить о повысившемся профессионализме российских властей в работе с медиа, но если бы захватчики потребовали себе прямой эфир, угрожая расстрелом детей, то им бы этот эфир, скорее всего, предоставили и необходимое количество журналистов к ним бы пропустили. Однако никто ничего не потребовал. Захватчики не оказывали на власти и общество никакого психологического давления. Напротив — демонстрировали полную негибкость, тупую жестокость, и, мало того, абсолютное отсутствие внятных «требований». Скорее всего, таковых просто не было. Зато с самого начала была подготовлена оборона, обеспечены условия для гарантированного уничтожения максимально большого числа людей.

В связи с этим дозволительно усомниться в случайном характере взрыва, приведшего к эскалации событий. Непричастность к нему российских спецслужб вполне очевидна — последующий совершенно неподготовленный и непродуманный характер штурма доказывает, что подобный исход был полной неожиданностью. А вот действия захватчиков впечатления спонтанности не производят — они уничтожили сколько смогли заложников, пошли на прорыв, постарались скрыться. Можно предположить, что провокация развязки носила преднамеренный характер — достаточно ведь было бы одного человека, напрямую связанного с заказчиками теракта, чтобы осуществить провокацию, в результате которой погибли бы и террористы, и заложники. Но не будем гадать, и достоверной информации вполне достаточно, чтобы сделать вывод: происшедшее не было актом «терроризма» в установившемся в последние десятилетия значении этого слова, это не было, в частности, актом «чеченского терроризма» в привычном уже смысле. Резня в Беслане была диверсионной операцией, единственной целью которой (по крайней мере с точки зрения заказчиков) было уничтожение максимального количества российских граждан. Это было убийство ради самого убийства. Если заложники и были заложниками выполнения каких-то требований, то они передавались не через исполнителей теракта, а каким-то более прямым и не предполагающим осведомление широкой общественности путем.

Диверсионная деятельность не нуждается в усилении через «медиасреду», она не предполагает непременной публичности и демонстративности действий. Для диверсии достаточно ее прямого эффекта — падение самолетов, сход с рельсов поездов, взрывы в непредсказуемых местах, горы трупов в школьных спортзалах сами по себе дезорганизуют противника и наносят ему ущерб. Упавший самолет наносит ущерб противнику даже если о нем ни слова не было сказано в новостях. И убийство детей все равно дезорганизует общество, даже если мировое сообщество дружно выступило с осуждением убийств. Террор осуществляется против относительно стабильного и более-менее мирного общества. Диверсионная война ведется против воюющей стороны. На ней ценятся не символический урон, а реальный ущерб, и не «медиаэффект», а прямое запугивание.

И перед лицом диверсионной войны вся риторика «11 сентября» (придуманная, впрочем, задолго до того) теряет свою актуальность. Она уже, можно сказать, свернута. В своем обращении к Нации Путин поставил крест на пустопорожней риторике «всемирного крестового похода против терроризма», и на звонких пустых фразах о том, что у «террористов нет будущего». Для полноты лексической гигиены ему следовало бы отказаться и от самого слова «терроризм», да еще и «международный». Действия диверсантов являются «международным терроризмом» лишь в том смысле, что диверсанты действовали именем одного народа и государства (или нескольких государств) против другого народа и другого государства Впрочем, даже в традиционном словоупотреблении Путин сделал одну маленькую, но важную поправку, сказав не об «интервенции международного терроризма», а об «интервенции международного террора». Если «международный терроризм» это виртуальный объект, во главе которого стоит, как известно, «Бин Ладен», то международный террор — это вполне внятное обозначение определенного стиля отношений между государствами, правителсьтвами и спецслужбами, то есть теми самыми структурами, которые, в свое время и взрастили зверьков, подобных Бин Ладену, а потом, в удобный для себя момент сделали вид, что зверьки обрели самостоятельность и зажили своей жизнью.

Сегодня настала пора отказаться от этой виртуальности и возвратиться к более традиционному взгляду на проблему, признать, наконец, что «террористы» — это не некие существа из параллельного мира, и не новая субкультура, а диверсионные группы, используемые государством против государства. И любой «международный терроризм», перерастающий границы местного повстанческого движения, был и остается инструментом в большой игре. Даже если в этой игре порой прибегают к изощренным ходам вроде «самострела».

Путин, наконец-то, сделал то, что необходимо было сделать еще после начала войны в Ираке, — отказался от поисков отсутствующей черной кошки в темной комнате и погони за виртуальными персонажами вроде «Бин Ладена» и прочей «Аль Каеды», которые якобы спонсируют чеченских террористов. Интервентов необходимо искать либо намного ближе к российским границам, либо намного выше в мировой политической иерархии. И адрес инициаторов атаки на Россию был назван с предельно возможной для российской дипломатии ясностью: «Одни — хотят оторвать от нас кусок „пожирнее“, другие — им помогают. Помогают, полагая, что Россия — как одна из крупнейших ядерных держав мира — еще представляет для кого-то угрозу». В дополнительных расшифровках эта формула, в общем-то, не нуждается.

В связи с этим совсем другую окраску приобретают слова о «тотальной, жестокой и полномосштабной войне», развязанной против России. Слово «война» прозвучало из уст министра обороны еще несколько дней назад, но оно было сопровождено такими оговорками, что его можно было понять не вполне буквально, сделать из этой «войны» еще один клон «контр-террористической операции». Выступление Путина эту неясность снимает. Война — это война. И от того, что противник ее не объявил по всей форме, она войной быть не перестает. И ведется она не с «террористами», а с теми, кто их послал. Поэтому в ней имеют значение не ритуальные «антитеррористические мероприятия», а реальные действия.

Обращает на себя внимание тот факт, что на сей раз не было сказано никаких пустых фраз о том, что «Россия оставляет за собой право наносить удары по базам террористов по всему миру». Удар по одному отдельно взятому террористу Яндарбиеву доказал, что подобного права за Россией никто не признает и наносить удары по террористам за границами России мы сможем только одновременно с объявлением войны тем странам, которые террористов укрывают, спонсируют и науськивают. Бороться с террористами, не борясь с их хозяевами, попросту бессмысленно. Поэтому обнадеживающим признаком является то, что вместо мечтательных обещаний «нанести удар террористам в их логове», Путин сосредоточился в рамках объявленной им военной программы на оборонительных мерах, — укреплении единства страны, реорганизации управления Северным Кавказом, и реорганизации деятельности правоохранительных органов.

Конечно и эти обещания могут быть «замотаны», как были замотаны обещания после «Норд-Оста». Однако избранная Путиным риторика этого явно не предполагает. Его слова звучат сегодня не только как обращение к гражданам страны, но и как ответ на выдвинутый извне ультиматум, как ответное объявление войны. Слова Путина означают, что России следует ожидать новых диверсионных вылазок и новых попыток взорвать страну изнутри, равно как и усиления давления по периметру наших границ. Будем надеяться, что они предполагают и встречные действия против истинных агрессоров. Но, в любом случае, эпоха прекраснодушной риторики об «общечеловеческой борьбе с угрозой терроризма» отходит в прошлое. В политкрректные речи ворвалась жестокая реальность, которую так долго не хотели видеть и признавать.

Нет «террора против человечества», — есть тотальная война против России.
Нет никакого общечеловеческого фронта против «мирового подполья», — Россия одна, а против нее целая свора больших и малых хищников, стремящихся разорвать ее на куски.
«Терроризм» кончился. Началась война.