 |
| Клуб национальных предпринимателей, информационный портал | Юрий Булычев | 06.08.2004 |
В самом общем смысле под соборностью русская традиция понимает как реальное внутреннее согласие, единодушие людей, так и нравственный идеал общения личностей в истине, любви к Богу и друг другу. Соборная интенция, предполагающая органическое соединение начал свободы и единства в отношениях между людьми, глубоко определяет мировоззренческий контекст русской православной культуры, ее ориентацию на органическую связь принципа личности с принципом нравственной общности, согласности лиц в истине, избегая крайностей индивидуализма и коллективизма.
Понятие соборности глубоко сопряжено с православным учением о Церкви, как о благодатном соборе всего человечества вокруг Христа, Богородицы и святых, должном охватить единством духовного преображения всю тварь, весь космос. Каждый христианин поэтому призван найти свой личный путь к соборности твари, обогатить ее нравственными проявлениями своей неповторимой души и, вместе с тем, восполнить собственное бытие соборным духом. Именно восполнение, обогащение индивидуальных душ универсальным духом христианской истины и любви определяет религиозно-нравственный смысл межличностной соборной связи.
В свете христианской метафизики соборность представляется истинной формой человеческого существования, способствующей не только становлению и развитию всех позитивных сил человеческой личности, но и ее благодатному приобщению к возможности вечной жизни. Соборное бытие — путь духовно-нравственной актуализации высших способностей человека, стезя спасения не только индивидуальной души, но и духовных плодов совокупного развития многих лиц, объединенных общностью веры, исторической судьбы, культуры.
А.С.Хомяков, придавший соборности статус философско-мировоззренческой категории, выявил многогранное значение последней. В его воззрениях она получила важный онтологический и гносеологический смысл. Согласно соборной гносеологии Хомякова, познание истины возможно осуществить только через собирание внутренних сил души познающего субъекта в единстве веры, мысли и чувства, а также через восполняющее частное сознание общение личностей в любви, свободе и Божией благодати. Только таким образом, по убеждению славянофильского мыслителя, достигается согласие человеческого ума с Божественным разумом. Соборная гносеология Хомякова является вместе с тем и соборной онтологией. Поскольку мировая реальность мыслится им как результат деятельности «волящего разума или разумной воли», то, при радикальном превосходстве онтологически полномочного Божественного разума над человеческим умом, всякого рода рационализм, опирающийся на силы односторонней индивидуалистической рассудочности, искажает истину бытия. И только волевое собирание всех мыслительных и чувственных сил познающей души, ее вхождение в связь с разумом Церкви и с силою благодати преображает человеческий ум и позволяет отдельному человеку приблизиться к истине.
Идея соборности нашла многообразное методологическое преломление в истории русской философии. В частности, Н.С.Трубецкой применил эту идею к изъяснению природы человеческого сознания, понимая последнее не в качестве индивидуального отправления, но как коллективную функцию человеческого рода, как живой и конкретный универсальный процесс. «Фактически я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми, — заключал Трубецкой в известной статье о природе человеческого сознания. — И только то для меня истинно, достоверно всеобщим и безусловным образом, что должно быть таковым для всех». На взгляд Трубецкого, «сознание не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более чем лично, будучи соборным».
В плане социальной философии тему соборности систематически разработал С.Л.Франк. Соборность общественного бытия он органически связал с соборной природой человеческой личности, в которой воедино сплетается духовно-уникальная сторона, именуемая «я», с духовно-универсальной стороной, входящей в состав личностного бытия и сознания, которую мыслитель именует «мы». В книге «Духовные основы общества» Франк поясняет: ««Мы» есть… некая первичная категория личного человеческого, а потому и социального бытия. Сколь бы существенно не было для этого бытия разделение на «я «и «ты» или на «я» и «они», это разделение само возможно лишь на основе высшего, объемлющего его единства «мы». Это единство есть не только единство, противостоящее множеству и разделению, но есть прежде всего единство самой множественности, единство всего раздельного и противоборствующего — единство, вне которого немыслимо никакое человеческое разделение, никакая множественность… Мы не хотим этим сказать, что «мы» есть категория абсолютно-первичная, в отношении которой «я» есть нечто производное… Мы утверждаем только, что «мы» столь же первично — не более, но и не менее, — чем «я». Оно не производно в отношении «я», не есть сумма или совокупность многих «я», а есть исконная форма бытия, соотносительная «я»; оно есть некое столь же непосредственное и неразложимое единство, как и само «я», такой же первичный онтологический корень нашего бытия, как и наше «я»».
С этой соборно-антропологической точки зрения всякое конкретное общество предстает не в качестве формально объединенной совокупности автономных индивидов, но в качестве глубоко личностного, органичного «мы-единства». Такого рода духовно-историческая общность людей является необходимым объективным условием становления и развития религиозно-культурных традиций. Соборность — плод естественноисторического процесса, сплавляющего народно-почвенные основания общественной жизни и идеально-нравственные начала, проистекающие из сферы религии и высокой культуры. Соборное существование поэтому нельзя преднамеренно организовать. Служа предпосылкой самой возможности общественной организации, оно, точно указывает С.Л.Франк, обладает сверхвременным единством, свободным духовным характером и конкретной индивидуальной природой, входя во внутренний мир людей. Соборность предполагает спонтанное единомыслие, единодушие, возможность любви к соотечественникам, сердечную теплоту внутреннего родства и искрометное взаимопонимание с полуслова. А следовательно, она осуществима лишь внутри данной семьи, данной народности, данной Церкви. Что же касается «общечеловеческих категорий», то, по указанию Франка, они не имеют соборного смысла, ибо невозможно установить интимно-духовные отношения со всем человечеством, как однородной массой «людей вообще». Человечество, полагал мыслитель, скорее теоретически, чем практически, может стать объектом любви и подлинно соборным единством либо для того, кто в состоянии конкретно полюбить каждый в отдельности народ, сущий на земле, либо же в идеальном религиозном плане великого вселенского Человека.
Кроме внутреннего, соборного слоя, где человеческая личность находится в единстве с «мы» своей семьи, своего народа, своей Церкви, своей культуры, всякий социальный организм, по Франку, имеет еще и внешний, общественный слой, где соборное единство распадается на раздельность, противостояние и противоборство многих «я». Двойственность между внутренним и наружным слоем социального бытия вытекает из двойственности человеческой природы вообще. Ведь человеческая личность есть, с одной стороны, нечто внутренне уникальное, самосущее, неразрывно связанное с изолированным телом, а с другой стороны — органический член многовекового этнокультурного единства. Всякое здоровое социальное развитие возможно лишь при гибком сочетании соборности и общественности и их выражающих институтов. Франк указывает, что соборные начала социальной жизни выражают и защищают себя в институте наследственной монархии, представляющей инстанцию, возвышающуюся над политической волей одного лишь современного поколения людей и блюдущую интересы общества как традиционного, духовного, сверхвременного единства.
Поскольку государственная власть должна выражать еще и текущие, временные интересы гражданского общества, во всем многообразии его социальных слоев, то она призвана давать простор свободе общественной самодеятельности и опираться на формы народного представительства. Исторически наиболее совершенным сочетанием начал мистического сверхвременного единства общества с действием интересов и требований текущего времени, на взгляд Франка, является система конституционной монархии.
В социальной философии Франка проблема соборных оснований общественного бытия получила концептуально законченную разработку. Названному мыслителю удалось теоретически изящно избежать как методологического отрыва понимания природы общественных форм от их сверхвременного, метаисторического основания, так и редукции этих форм к соборности. Очевидно, подобная редукция чревата чересчур консервативным, антиисторичным и идеалистическим восприятием социальной жизни, ибо в идее соборности, как замечено выше, содержится не вмещаемая грехопадшей земной жизнью мощь трансцендентного христианского идеала. Однако позитивистский отрыв общественности от ее соборной подоплеки порождает такую форму релятивизма, как «историцизм», который лишает нас понимания традиционного духовного фундамента жизни общества и оборачивается реформаторским и революционным произволом.
Следовательно, понятие соборности принципиально недопустимо интерпретировать социологически, как одноуровневое с понятием «общественность». Соборность — категория духовно-культурная, психологическая, возникшая в лоне христианско-метафизического миропонимания. Смысловая сфера, покрываемая ею, распространяется на процессы внутренней взаимосвязи личностей между собой и одновременно на синергию человеческих духовных сил с силою Божественного Духа. Такого рода вертикально-горизонтальная духовная связь лежит в основе всякого рода религиозной традиции (исходящей от Бога и потому глубоко связующей людей одной веры не только с Богом, но и между собой); всякой культурной общности людей, приверженных единым идеалам; всякого национального организма, интегрированного влиянием этногенетических и культурно-исторических факторов социального развития.
По сути дела христианская религия личности, духа и свободы и национальность, сложившаяся под влиянием христианства, — основные конституитивные силы соборных начал общественной жизни, которые характеризуются свободою и единством в отношениях между людьми, а в более конкретном смысле — единодушием, внутренним согласием, теплым чувством братско-сестринской родственности и взаимной симпатии.
Отсюда следует, что соборность есть сугубо личностное начало общественности и что чувство соборности не формируется непосредственно, но косвенно воспитывается посредством одухотворенного общения в семье, церковном обществе и национальных коллективах. Затруднительно это чувство пережить в общении с иноверцами и национально, ментально чуждыми людьми. На них соборные отношения в полноте своей не могут и, видимо, не должны распространятся.
Стремление секуляризировать и денационализировать понятие соборности в духе «общечеловеческого гуманизма», оторвав его от изначального церковного и национально-культурного основания, — ложная и малоперспективная теоретическая акция. Подобная установка мышления игнорирует греховную поврежденность эмпирического бытия, духовно-конкретное разнообразие, уникальность и иерархичность миссий отдельных народов (что открывается только изнутри церковного воззрения на мир), а потому чреватая практически опасным социальным утопизмом. Гуманистическое желание ввести в круг «своих» духовно инородных лиц, равно как националистическое стремление отгородить непроходимой стеной духовную жизнь своего народа от окружающего мира, выражают непонимание самой сути соборности в качестве естественного, а не искусственного, внутреннего, а не внешнего, единства личностей. Вход в соборность данной Церкви и данной нации не есть торная дорога, открытая для всех и каждого, однако любой человек, принимающий веру народа, данную национальную судьбу и конкретное национальное служение, может вполне органично войти в определенное соборное единство.
Таким образом, христиански понимаемая соборность не имеет ничего общего с секулярным гуманистическим идеалом всечеловеческого братства, базирующегося на соображении о родовом, природном и безличном единстве всех людей. Соборность, именно в силу ее персоналистической, духовно-личностной конкретности, образуется как результат внутреннего, духовного формообразования и самоопределения свободных лиц. Она ориентирована на высшие, предельные, трансцендентные ценности. А потому конкретная стихия соборности есть начало не только объединяющее, но и разделяющее людей.
Кажется очевидным, что в соборность Христовой Церкви принципиально не способен войти человек, равнодушный к вере, тем более настроенный атеистически, но в сфере общественной такого рода человек может быть равноправным и профессионально полезным членом данной нации. Вполне понятно также, что в области национально-культурной жизни соборность одной национальной общности не распространяется и не должна распространяться на граждан иной народности, и что этническая культура призвана нас предостерегать от этого, постоянно поддерживая сознание духовно-демаркационной линии, разделяющей «своих» и «чужих». Между тем государство и гражданское общество призваны устанавливать отношения сотрудничества и солидарности между людьми, принадлежащими к различным конфессиональным и национальным группам населения, обеспечивая как права национально-культурных автономий, так и должную защиту жизненных интересов всех граждан страны.
В силу отмеченных обстоятельств, вполне учитывая метаисторичность и сверхвременность соборной связи, следует заключить, что идея соборности не может служить практическим принципом организации конкретного общества. Соборность, как верно указывал С.Л.Франк, вообще не может быть организована. Она складывается сама собою в религиозно определенной и культурно органичной среде, воспитывается, доведением до сознания реальных оснований данного духовно-общественного единства, но принципиально не может быть предметом идеологически целесообразного конструирования.
В сфере общественности практически целесообразными коррелятами соборности могут служить принципы национальной солидарности, межклассового сотрудничества, социальной справедливости, политического компромисса, очерчивая сферу возможного регулирования и выстраивания социальных отношений в эмпирическом, историческом пространстве. Соборность же обычно, вне редких случаев явного национального единодушия, действует подспудно, как всякая глубинная духовная сила. Причем чем более развиты соборные основания бытия главенствующего в данном социуме народа, тем прочнее начала солидарности и сотрудничества различных субъектов социальной жизни, тем теплее и человечнее общественно-психологическая среда, тем меньше конфликтов между народностями и конфессиями. Народ же, лишенный внутреннего, соборного основания своего бытия, интуитивного чувства собственной духовной индивидуальности и развитого культурного самосознания, оказывается малоспособным чувствовать, уважать и практически учитывать духовную инаковость других народов, соблюдать естественную дистанцию между родным и чужим. Такой внутренне неразвитый и обезличенный народ легко может стать одержимым искусственной, отвлеченно-универсалистской идеологией, превращаясь в орудие разрушения всякого рода органической традиционности, духовно-психологической естественности в жизни общества, ради его принудительной реорганизации согласно какому-либо идеологическому канону.
Обращаясь к отечественной истории, легко увидеть, что крепость многонационального российского государства, охранявшего культурную самобытность всех народов, входящих в ограду Российской империи, была теснейшим образом связана с силою соборных оснований бытия русского народа. Ведь именно русское ядро, внутренне интегрированное мощными связями православной веры и национального единства служило тем основанием, на базе которого складывалась вся великороссийская культурно-историческая и политическая общность, которое позволяло значительное расширение русской цивилизации на инородческие и инокультурные области без распада внутренней целостности России. Внутренне консолидированное русское большинство являлось залогом крепости самодержавной государственности. Последняя, в свою очередь, служила охранителем традиционных устоев народа и его соборного единства. Православная культура нации и христианский дух российского государства являлись факторами исторического развития личности, права и, соответственно, гражданского общества, кое, впрочем, являлось наименее развитым элементом (после соборного народного единства и монархической государственности) отечественного социального организма.
Для здорового существования России крайне важно было обеспечить как ведущее положение русского ядра — источника и носителя культурно-исторической самобытности страны, гаранта ее политической целостности, — так и этнокультурное своеобразие всех российских народов. Реальное примирение русского характера государства с самобытностью входящих в него национальных групп осуществлялось на основе принципа национально-культурной автономии. Согласно этому принципу, одной из главных задач русского государства была охрана всех традиционных укладов входящих в государственный союз народностей. Поскольку русский православный народ облекся в государственную форму для обеспечения своей культурно-исторической самостоятельности, без всякого отрицания иных культурных традиций и призваний, то любым другим нациям он был готов предоставить самодержавный щит для обороны их самобытных верований и обычаев. Иноверные и инокультурные общности могли оказаться в ограде русского государства, по верному указанию Д.А.Хомякова, не в качестве низших и порабощенных, но и не в смысле равнозначных русскому народу, а как совершенно культурно-автономных. Именно вследствие своей культурной автономности нерусские народности не имели оснований участвовать в политической, общественной, нравственной жизни русского ядра, призываясь к поддержанию внешнего государственного порядка и материального процветания России. При этом любой человек инородного происхождения мог легко и на равных быть принят в русскую культурно-политическую жизнь, если разделял православную веру и становился на службу русским национально-государственным интересам.
К сожалению, начала имперского космополитизма, укорененные на русской почве преобразованиями Петра Великого, вступили в противоречие с традиционными устоями нашей общественно-государственной жизни. Постепенное ослабление русского православно-национального духа в правительственной среде привело к прискорбной конституционной реформе 1906 года. Проведенная в духе многопартийного парламентаризма, реформа существенно нейтрализовала верховную власть царя, превратив ее из мощного фактора русской соборности и сверхполитического центра интеграции общества, из традиционного арбитра, опосредующего отношения различных вероисповедных групп и социальных укладов, в один из элементов новой политической системы, зависимый от расклада наличных партийно-общественных сил. То есть вместо того, чтобы служить верховным гарантом социального равновесия в неустойчивом обществе, конституционно урезанная монархия сама попала в зависимость от социальных стихий, раскачивающих государственное здание. Вынужденная отныне нередко действовать путем хитрости, дипломатии и компромисса, верховная власть только все более и более роняла идею самодержавия в глазах народа, что, подрывало остатки соборно-монархического чувства и сознания в русской среде и усиливало притязание на власть оппозиционного монархии лагеря.
Обстоятельства отречения государя выявили упадок соборных начал в европеизированном верхе гражданского общества, правительственного аппарата и армии, ставшем на сторону думских заговорщиков. Исторический факт отречения царя от верховной власти стал воплощением незримого акта отречения части нации от начала соборности и приверженности идеалу Святой Руси в пользу кумиров светской общественности, права и демократии. Отказ государя от престола не создавал, но легализовал распад православно-национальной общности русского народа как основополагающей скрепы всего государственного строя России и тем самым превращал духовно-психологический акт национального выбора в деструктивный социально-исторический фактор. Это соображение подкрепляется тем историческим обстоятельством, что распад государственности начался как бы сам собой, без давления каких-либо экстремальных событий. Начался со столичного центра империи, с «головы» страны, вовлекая затем в процесс политической дезинтеграции все обширное, многонациональное «тело» огромного государства.
Следовательно, оказались слабыми прежде всего не правительственная система, не имперский организм, в его административных, финансово-экономических и военных возможностях, а связующие силы соборности в русском народе, традиции исконного государственного сознания и монархизма в высшем правящем слое.
В ходе дальнейшего разрушения русской духовной органичности со стороны новой, большевистской власти денационализированное русское большинство было превращено в носителя интернационалистической неоимперской идеологии, направлено на подавление национальных самосознаний малых народов и создание новой исторической общности людей — советского народа. Эта утопическая задача в принципе не могла быть решена, поскольку проектируемая интернационалистическая общность мыслилась вне связи с определенной религиозной и национальной традициями и была лишена соборной (сверхвременной и метаисторической) компоненты. Большевистская жажда разрушения всего внутренне живого, человечески естественного, само собой образующегося и постоянное же насаждение всякого рода мертворожденных «организационных форм» привели к замене исконной соборности сбродностью атомизированных индивидов под всепроникающим контролем партии. Не случайно стихия механистической, явно умышленной, искусственной сборности сквозит во всех чисто советских аббревиатурах, типа СССР, РСФСР, КПСС, ВЛКСМ, ВЦСПС, и в общеизвестном пафосе напряженной, денной и нощной организаторской деятельности партаппарата, ЦК и каждого малого парткома. Как верно пишет С.Л.Франк, избыток организованности указывает на отсутствие одушевленной органичности. «Все органическое, живое, живущее внутренним единством и цельностью, не может быть организовано — как нельзя искусственно организовать, например, кровообращение и питание, нельзя вообще создать «гомункула» в реторте; организовано может быть только мертвое, неорганическое, ибо организация есть не что иное, как искусственное, умышленное объединение и формирование того, что само по себе разделено и не оформлено».
О господстве искусственных, духовно мертвых, бездушных, неорганических начал в реорганизованном большевиками социуме красноречиво говорит тот, не так давно повсеместно насаждавшийся стереотип «сознательности», смысл которого с редкой художественной силой показал в своих произведениях Андрей Платонов. Чрезвычайно красноречива в данном отношении повесть «Котлован», ибо на каждом шагу ее персонажи не просто чувствуют, мыслят, переживают, а исполняют «обязанности радости», «думают мысли», делают «вид ума», «ликвидируют как чувства» определенные влечения, демонстрируют «готовое настроение», заботятся о наличии в теле энтузиазма. Они умеют бдительно «сторожить себя» от всякой непосредственности, придавать идеологически должное выражение своим лицам, и сами их лица обладают высокой готовностью принимать оное. Даже в праздничной обстановке наиболее передовой люд, населяющий повесть, не гуляет, не празднует, а «всесторонне развивает дальнейший этап праздника». Ко всем событиям, в том числе к рождению человека, такие люди готовы подойти как к следствиям некой «сознательности» и «организованности». Подчас сама природа, обладая в целом несравненно большей одушевленностью и спонтанностью, чем мысль и чувство многих котлованщиков, вдруг подчиняется данному порядку «сознательности», так что ветер начинает не просто дуть, а «производить вьюгу». Ибо весь поток жизни в тотально реорганизованном мире выполняет запланированное движение, и существуя-то почти исключительно для «непрерывности строя и силы похода».
Но на самом деле эта пресловутая советская «сознательность» оказывалась чужда подлинному человеческому разуму и сознанию, призванному быть искренним, естественным, непосредственным выражением личной веры, духовной очевидности и правды. В силу искажения внутреннего мира личности под тотальным давлением идеологизированной власти застарелые изъяны русского самосознания после революции приняли еще более сложный характер. Вся советская эпоха может быть представлена как монументальное историческое воплощение нашего национального самоотречения, нашего культурно-исторического беспамятства, как эпоха душевной смуты, разрухи и подмены духовно-органических первоначал русской жизни и русского ума.
Из всего сказанного вытекает вполне определенное понимание места и значения идеи соборности в осмыслении природы социальной жизни. Собственный смысл этой идеи не только не позволяет сделать соборность непосредственно-практическим или политико-государственным принципом устроения российского общества, но запрещает превращать соборные начала в предмет рационального, формализованного регулирования.
Соборность оказывается психологически тонкой, рационально почти неуловимой реальностью — той духовной субстанцией общества, которая служит латентным условием его сплоченности, самобытности, солидарности входящих в него личностей, устойчивости его правовых институтов, залогом социального мира и согласия различных классов. При распаде соборной подоплеки общественной жизни, вызванном разрушением национальных корней, религиозной традиции и народной духовной культуры, социальное согласие окажется в принципе невозможным, а юридические формы и вообще рациональные скрепы коллективной жизнедеятельности потеряют необходимую им авторитетно-моральную санкцию, духовную очевидность и легитимность. Попытки абсолютизировать само по себе право, само по себе соглашение, сделав фетиши из идей плюрализма и компромисса, что мы видим в новейшей истории Запада, не только не дают должного социального эффекта, но играют общественно отрицательную роль. Они узаконивают разрушение соборности, иссушают человеческую душу и поощряют, с одной стороны, беспринципность и нигилизм в отношении высших ценностей, которым духовно развитая личность никогда не должна изменять, а с другой — дают возможность экономически сильнейшему диктовать свою веру и волю менее сильным.
Поскольку соборные начала общественного бытия воспитываются семьей и национальной духовной культурой (причем религия и искусство здесь играют решающую роль), постольку, думая о будущем России, мы в первую очередь должны заботиться об укреплении традиционных оснований русской национальной общности. Действительно судьбоносным для страны делом оказывается не чисто политическая суета в мировоззренчески дезориентированном обществе, но воспитание сознания наших культурных ценностей, чувства русской духовной самобытности и уникальности, а также обеспечение законодательных условий для этой многогранной работы, для реального осуществления национально-культурной преемственности опыта поколений русских людей. В целях наращивания континуума православно-национальных связей в существенно денационализированной среде, мы самим историческим временем, требующим повышенной национальной сплоченности, призваны изжить застарелый интеллигентский космополитизм и эгалитаризм, доводя до сознания утопичность идеалов необозримого всечеловеческого братства, без учета различий веры, национального духа и призвания. Используя принципиально верное и ныне весьма уместное суждение, которое высказал оригинальный русский философ Федор Гиренок, каждому из нас достаточно быть русским, чтобы принадлежать к человечеству. Даже более того, не став русскими, мы не сможем осознать свою подлинную причастность к человечеству через наше национальное предназначение и служение.
Если собственно соборность является предметом воспитания, функцией личного чувства и самосознания, а не безличной социальной практики, то такие принципы, как солидарность различных социальных групп и граждан, социальная справедливость, правовая обеспеченность национальной культурной самобытности людей, предназначены служить конституитивными началами политической, социально-экономической и юридической практики, косвенно выражая признание ценности соборных начал социальной жизни и в свою очередь способствуя их укреплению.
В контексте сказанного следует подчеркнуть, что прямолинейное внедрение в российскую гражданско-политическую жизнь, особенно в ее нынешнем беспочвенном состоянии, сокровенно-русских православно-национальных ценностей и сакральных идейных архетипов, подобных идеям Святой Руси, Третьего Рима, Китежа Града, Покрова Пресвятой Богородицы, Небесной России, является следствием полного непонимания существенной разноприродности начал соборности и общественности и их тонкой диалектической связи. Автору этой статьи кажется очевидным, что, назвав политическую партию «Святая Русь» и предложив наши религиозно-метафизические идеи как принципы российского общественно-политического строительства, известные деятели патриотического движения проявили как чрезмерную политизированность своего православно-национального самосознания, так и отсутствие собственно политического мышления. Трудно сомневаться, что только метаполитическая, религиозная, культурная, духовно-национальная консолидация русского народа может создать необходимые условия для активизации политической роли нашей нации в российской государственной жизни. В то же время современная политическая борьба против криминально-олигархических особенностей существующего режима должна вестись на рационально ясных началах единства интересов и солидарности всех унижаемых и оскорбляемых этим режимом, без различия национальности и вероисповедания.
Думается, истинно русский человек, возродивший национальную идентичность, не станет делать заветные идеалы своего народа элементами заземленной политической идеологии, предлагая их расхристанному, денационализированному обществу, политически нуждающемуся в твердом, авторитарном руководстве, а не в бессильном морализме и либеральной неопределенности, предрасполагающей к социальному гниению. Вместе с тем исконно русские начала человечности, справедливости, жалости к духовно заблуждающимся и чуткости в отношении ко всякой душе не позволят возрождающемуся русскому народу скатиться к холодному националистическому пренебрежению бытием россиян, по тем или иным причинам находящимся за оградой Церкви и русской национальной жизни. Принципы социальной справедливости, или, если угодно, социализма, но только радикально очищенного от атеистическо-гуманистической псевдорелигиозности, — императивы отечественной цивилизации, выражающие в сфере общественности влияния русской православно-национальной соборности.
Насаждаемая же ныне буржуазно-либеральная модель общества принципиально несовместима ни с ценностями русской соборности, ни с традициями русской коллективистской общественности (упрочившимися в советский период нашей истории), ни с антибуржуазным самосознанием всех основных групп русской интеллигенции. В той напряженной, зачастую незримой борьбе, которая разворачивается в современной России между духовно чуждым и духовно родным, решающая роль принадлежит силам соборности русского народа, от регенерации которой будут во многом зависеть и судьбы российской общественности.
