 |
| Труд | Вячеслав Прокофьев | 17.02.2005 |
Сразу оговорюсь: во Франции Константин Мельник более, чем литератор, известен как эксперт по вопросам безопасности, контрразведки. Один из сподвижников генерала де Голля, в 60-е годы он занимался вопросами координации действий спецслужб и полицейских сил в качестве советника тогдашнего премьер-министра Франции Мишеля Дебре. Я давно знаком с Константином Константиновичем и было интересно узнать, какой видится ему, прожившему всю жизнь вне Родины, страна его славных предков…
— Прежде всего мне было очень радостно оказаться среди своих. Невольно возникло ощущение, будто я давно знаю этих людей, хотя и грустно было видеть, что жизнь у большинства по-настоящему тяжела. Особенно это бросалось в глаза в 1998 году в Санкт-Петербурге, который еще не отреставрировали по случаю 300-летия. Спустя шесть лет я побывал в Москве — она сказочно преобразилась за то время, что я там не был. Я увидел динамичный, богатый город, чувствовалось, что дела в стране пошли на поправку. Российская столица, воздух которой будто насыщен мощной энергетикой, чем-то напомнила мне Париж 50 — 60-х годов. И я нашел немало параллелей между послевоенной Францией и нынешней Россией.
— И в чем вы их обнаружили?
— Ну, во-первых, так уж сложилось, что русских и французов многое сближает. Христианство, как основа мировосприятия, союзнические связи во время первой и второй мировых войн, интерес во Франции к русской культуре и в России — к французской. Не забудем и о том, что ведь февральская революция, а затем октябрьский переворот 1917 года были в некотором роде продолжением взятия Бастилии. Оба народа всегда стремились к социальной справедливости, экономическому развитию, независимости. Из второй мировой войны Франция вышла страной ослабленной, с подорванной экономикой. И Россия на рубеже веков оказалась примерно в таком же положении. После застоя брежневского периода и горбачевской «перестройки» ее основы потрясла «шоковая терапия» времен правления Ельцина, когда отсутствовал внятный курс в экономике, а многое, что ранее накопили, было растащено. Поэтому, полагаю, русским политикам и государственным мужам было бы интересно посмотреть на то, как Франция занималась реконструкцией.
— Эта задача, как известно, выпала на долю генерала Шарля де Голля. Ему предстояло не только поднять страну на ноги, но и построить такую социальную модель, которая при наличии сильной компартии, набравшей на выборах до 37 процентов голосов, была бы привлекательнее модели коммунистической… И с чего он начал?
— С создания того, что у вас сейчас делает Владимир Путин, — властной вертикали. Во все департаменты генерал назначил представителей госвласти на местах — префектов, которых, кстати, тогда называли «комиссарами Республики».
Среди них было много людей из Сопротивления, таких, как мой большой друг Мишель Дебре, позднее премьер-министр. Именно ему де Голль поручил организовать Национальную школу"администрации (НША) — учебную структуру, которая в срочном порядке стала заниматься отбором и обучением высших кадров. Он исходил из предпосылки, что никакая самая гениальная программа не будет реализована без чиновников — компетентных и безупречно честных. В НША на конкурсной основе принимали людей с университетскими и равными им дипломами. Обучение длилось три года, и результат оказался превосходным. Можно сказать, что Пятая республика была построена выпускниками НША.
Даже когда де Голль подал в отставку, они продолжали его дело. Был момент, когда одновременно президент (Жискар д’Эстен) и премьер-министр (Раймон Барр), а также многие министры, руководители основных министерских управлений оказались выпускниками этой школы. Жак Ширак ее тоже в свое время оканчивал.
Таким образом, был сформирован класс управленцев, преданных идее государственности.
— Итак, вертикаль власти, помноженная на сильное чиновничество. А дальше?
— Создание мощной промышленности. Для того чтобы этого добиться, де Голль проводит национализацию ряда отраслей и одновременно, используя чиновничество, налаживает кооперацию с французскими предпринимателями. Надо отметить, что многие из них во время оккупации вели себя не лучшим образом, и им требовалось «замолить грешки» перед страной. Именно тогда де Голль организует новый государственный орган — Генеральный комиссариат по планированию. Это, надо признаться, он взял из советского опыта и приноровил к французской реальности. Правда, речь шла о свободном планировании, определялись лишь основные акценты в экономике, приоритетность развития отраслей. Началось сотрудничество между госчиновниками высокого уровня, промышленниками и профсоюзами.
Выбирали, исходя из потребностей, магистральные направления экономического развития и концентрировали на них общие усилия. Конечно, сейчас ситуация иная, но в те годы, когда надо было поднять Францию на ноги, последнее слово было как раз за компетентными чиновниками, а не за промышленниками. Де Голль любил тогда повторять: «Не думайте о том, что вам может дать Франция, а думайте о том, что вы можете ей дать».
Таким образом, в стране сформировался государственный капитализм. Государство стало инициатором создания ядерной энергетики (она сейчас дает три четверти электроэнергии, потребляемой в стране), преобразований в области авиастроения. Два авиапредприятия — «Сюд авиасьон» и «Норд авиасьон» были слиты в объединение «Аэроспасьяль», к которому впоследствии присоединили и ракетную промышленность. Получилась мощная научно-исследовательская и промышленная структура, с помощью которой построили «Конкорд».
Позднее на этой основе в сотрудничестве с Германией и другими европейскими странами был создан концерн «Аэробус», который в прошлом году обошел лидера на рынке пассажирских авиалайнеров — американскую компанию «Боинг». Понятно, что такой прорыв был бы невозможен без участия государства.
— Как вы бы определили эту экономическую модель?
— Она не была ни советской, командной, ни американской, ультралиберальной, а смешанно-рыночной. К примеру, для строительства автомагистралей создавались предприятия, в которые вкладывались как государственные средства, так и частные. Хотя де Голль отошел от власти в 1946 году и вернулся в Елисейский дворец лишь 12 лет спустя, все правительства продолжали его политику. Он создал механизм, который работал, несмотря на колониальные войны — индокитайскую и алжирскую, несмотря на политическую нестабильность. Правда, работал с американской помощью. План Маршалла, конечно, помог — не надо об этом забывать. Но тогда Америка была иной, еще не столь нацеленной на собственную экспансию, как это происходит сейчас.
А вернувшись к власти, де Голль добился политической стабильности, затем остановил алжирскую войну и дал новый импульс развитию экономики, сделав акцент на развитии регионов. Тогда появилось даже специальное министерство — по обустройству территорий. Ведь традиционно промышленное развитие концентрировалось вокруг больших городов, и значительные территории оставались в стороне. Надо было их вовлекать в общее дело.
При де Голле также начали активно проводить демографическую политику. Родители стали получать солидные дотации, особенно когда у них появлялся третий ребенок. Иметь многодетную семью стало выгодно.
— И несмотря на это, у генерала было немало противников — как во Франции, так и за ее пределами…
— Его критиковали все кому не лень. Правые — за то, что де Голль якобы в экономике руководствовался «коммунистическими методами», левые — за то, что он «диктатор». Думаю, что критика в подобной ситуации — вещь вполне нормальная. Не надо от нее отмахиваться, но и слишком близко к сердцу принимать не стоит.
— Во время пребывания в России вам вряд ли удалось избежать дискуссий на тему национальной идеи. Как вы к ней относитесь?
— У французов не было национальной идеи, а была, как мягко выражался де Голль, — «некоторая идея Франции». Идея Франции как сильного и достойного государства. В результате, как его называют, «славного тридцатилетия» (1944 — 1974), страна радикально изменилась, стала одной из самых богатых в мире. Россия — великая страна, и народ ее таков же. Он разгромил фашистов, спас Европу, даже коммунизм не сломил его. Не надо жить в прошлом, но нельзя и чернить свое прошлое, говорить, что все было плохо. Необходимо трезво подвести итог прожитому, пройденному. Сейчас идет американская экспансия, приобретающая черты «необонапартизма». Активно продвигается во внешний мир идеология, которая считается «лучшей». Да, нынешняя западная демократия построена на мощной экономической основе, но порой забывают: для того чтобы получить этот тип демократии, народу Франции, к примеру, надо было в течение десятилетий трудиться, засучив рукава.
Верят ли нынче в России в будущее, понимают ли, куда движется страна? Сложный вопрос, на который у меня нет ответа. Есть впечатление, что люди трудятся, часть из них, кого я видел в Москве, процветает, а в провинции — иная, менее радужная картина. Необходимо, мне кажется, чтобы люди знали, ради чего они работают, понимали, какую страну строят. Как это было во Франции при де Голле в послевоенные годы.
