О вреде образования

Прогресс как источник невежества

Технический, равно как и экономический, прогресс устроен так, чтобы повышать производительность, снижать издержки и порождать доступность. Процесс этот начался не сегодня и даже не одну сотню лет назад, — о преимуществах специализации и разделения труда писал еще Адам Смит, базируясь на богатейшем многолетнем материале.

Цеховой ремесленник тратил многие годы на то, чтобы достичь должного уровня мастерства. Работник мануфактуры, нарезающий проволоку на заготовки для булавок в рамках одной-единственной операции, осваивал ее за считанные дни. Самостоятельная сборка автомобиля на старой конюшне, пусть даже из готовых деталей и по готовым чертежам, потребовала бы от дилетанта недюжинных ухищрений, в то время как закручивать по сто раз на дню единственную гайку на фордовском конвейере смог бы с ходу любой болван, нанятый прямо с улицы. Все это, разумеется, прописные истины, давным-давно разодранные на цитаты.

Однако сфера производства оставалась резервацией упрощенчества лишь до поры. Железная рука рынка, подталкивавшая разработчиков и производителей к максимальному расширению круга покупателей, давно и всерьез взялась и за потребительский рынок.

Полвека назад всякий пользователь компьютера должен был разбираться в его устройстве на уровне электрических схем. Четверть века назад — владеть командной строкой и, хотя бы в минимальной степени, простейшими языками программирования. Сейчас достаточно иметь три пальца на одной руке, чтобы таскать мышкой курсор по рабочему столу с интуитивно понятным интерфейсом.

Фотолюбитель образца 1949 года должен был разбираться в оптике и фотографической химии, уметь составлять и использовать необходимые растворы и проявлять при определении требуемой выдержки чудеса интуиции, памяти и наблюдательности — только при соблюдении этих многочисленных условий на сделанных им снимках вообще можно было хоть что-то разглядеть. Нынешние цифровые камеры, автоматически настраивающиеся на условия съемки, не требуют вообще ничего, кроме умения разглядеть мишень в видоискателе и нажать на кнопку. И пусть на фотографиях лица будут выглядеть плоскими блинами из-за фронтальной встроенной вспышки — для семейного альбома формата «Я и Вася на фоне водокачки» сойдет, а большего никто и не требует.

И так далее. Доступность любых технологий для широких масс неизбежно связана с упрощением их практического использования и обслуживания. И телевизоры давно уже никто не чинит при помощи паяльника, там либо меняют вышедшую из строя плату на запасную, либо выкидывают ящик на помойку и покупают новый. И обилие на дорогах блондинок, за всю свою водительскую биографию ни разу не открывавших капота, давно уже стало темой расхожих анекдотов.

Подобная эволюция характерна не только для производства и потребления, а практически для любой человеческой деятельности. В былые времена штурману для определения координат корабля требовались секстан, хронометр, навигационные таблицы и умение со всем этим обращаться, а сегодня GPS-приемник мало того, что выдает координаты судна с точностью до десятка метров, так еще и отображает его местоположение прямо на карте. Нет, разумеется, штурманов учат всему арсеналу средств и методов — с самых азов. Но толком учатся, увы, далеко не все: зачем, если на случай выхода из строя GPS-приемника можно взять с собой запасной (благо, дешевые), а вероятность такого события куда меньше шансов на пасмурную погоду, при которых от секстана все равно не будет никакого толку?

Нет, разумеется, все это не означает, будто не осталось совсем в современном мире знатоков и специалистов, действительно образованных и разбирающихся в своей области от альфы до омеги. Они есть, и их ничуть не меньше, чем раньше, в процентном отношении ко всей массе населения. Просто во времена, когда любой фотограф неизбежно был профессионалом по уровню знаний и умений, фотографов было мало. Сегодня реальных профессионалов в области фотографии не меньше, но в общем числе владельцев цифровых «мыльниц» они просто теряются.

Во всяческих социогуманитарных областях ситуация такая же. Чтобы в докотлеровские времена изобрести коммерческое предложение, содержащее УТП, надо было быть либо исключительно одаренным самородком, либо хорошо образованным и весьма опытным человеком. Да и сегодня успешный вывод нового продукта на только-только формирующийся рынок требует недюжинных знаний и нестандартного мышления. Однако большинство типовых маркетинговых задач вполне удовлетворительным образом решается при помощи книжек формата «Маркетинг для чайников», не прочитанных даже, а валяющихся на столе в качестве шпаргалки.

Потребность в образованных высококлассных специалистах в той или иной области вряд ли изменилась, если считать процентную долю от населения в целом. А в абсолютном выражении — так даже и возросла. Просто общее число компьютерщиков, фотографов, автомобилистов, маркетологов выросло стократ сильнее, и наблюдаемый невооруженным глазом средний уровень резко упал. Это двадцать лет назад слово «компьютерщик» звучало гордо и таинственно, — сегодня основная их масса занимается заменой картриджей в принтерах и нажатием кнопки «Reset», а «железные» умения, как правило, ограничиваются всобачиванием новой платы при помощи крестовой отвертки, и если такой специалист сумеет обжать витую пару, то, считай, уже повезло. Тем более что готовые патчкорды продаются по цене грязи, требуются раз в год по обещанию. А тот умник, который умеет делать еще и это, он, небось, и зарплату себе более высокую затребует…

В общем, образовательный ценз для большинства специальностей, еще вчера являвшихся элитарными, стремительно сползает к плинтусу. «Компьютерщиков», «маркетологов», «социологов» и прочих «специалистов» давно пора учить в ПТУ — знаний, умений и кругозора в их повседневной деятельности требуется никак не больше, чем в работе конвейерного сборщика, пять лет подряд ежедневно закручивающего одну и ту же гайку. Наивные фантасты предыдущего поколения полагали, что в будущем всю тяжелую и механическую работу будут выполнять машины, а освобожденные от рутины люди, разумеется разносторонне образованные и гармонично развитые, поголовно займутся науками, искусствами и созданием новых машин. Увы, облом. При любой супер-пупер-современной автоматической фиговине все равно требуется человек с тремя классами образования и IQ на уровне 70-ти, чьей единственной обязанностью будет в случае чего повернуть рубильник. Для успешных же занятий науками и искусствами диплома об образовании мало — требуются еще и специфические таланты, даденные, увы, далеко не всем.

И ситуация, когда число студентов-москвичей, обучающихся в вузах, не первый год уже практически равно числу выпускников московских школ, — ненормальна. Кому-то надо служить в армии, убирать с улиц снег, выносить горшки из-под больных и заниматься тому подобной нехитрой деятельностью, совершенно не требующей высшего образования. Выпускник же вуза выносить горшки не пойдет, он скорее займется низкооплачиваемой, но льстящей самолюбию деятельностью журналиста-фрилансера, кормящегося случайными гонорарами. А чтобы улицы не скрылись под грудами мусора — придется приглашать гастарбайтеров.

Самая читающая страна

На первый взгляд в блаженные времена СССР все выглядело в этом отношении куда оптимистичнее. И образование-то у нас было бесплатным и доступным всем и каждому, и средняя школа чудо как хороша, и публичные библиотеки, ныне прозябающие, поражали воображение ежемесячным обилием книжных поступлений, и разнообразнейшие кружки для школьников присутствовали в каждом «Урюпинске». И вообще — мы были самой читающей в мире страной, и казалось, еще немного — и мужик с базара не то что Белинского и Гоголя, а и Гегеля с Лейбницем понесет для послеобеденного чтения…

Увы, действительность этой радужной картинке не соответствовала совершенно. В мире планового хозяйства и специалистов готовили в точном соответствии с планом: если в соответствии с решениями партии и правительства через пять лет программистов должно было быть «всего девятьсот», то девятьсот человек по этой специальности на первый курс и принимали. Ну, может, тысячу — с некоторым запасом на естественный отсев. И ситуации, когда при поступлении на инженерный факультет какого-нибудь средней руки вуза на каждое место претендовал десяток человек, редкостью не являлись. Учиться-то хотели многие, — это было престижно и перспективно, — но получало такую возможность все равно ровно столько народу, сколько требовалось. Для большинства же высшее образование так и оставалось недоступным, зато конкурсный отбор позволял взять лучших.

Со школой, внешкольным обучением и прочими кружками дело обстояло вроде бы оптимистичнее, но и тут все определялось обстоятельствами циничными и меркантильными. С одной стороны, государство являлось единственным возможным работодателем, причем работодателем весьма богатым, и могло себе позволить определенные инвестиции в профориентацию и подготовку будущих кадров еще в их школьном возрасте. С другой — привитие широким массам тяги к знаниям и любви к чтению имело и иной резон. Дело даже не в том, что «культурный рабочий», идущий после смены в библиотеку, а не в пивную, производил меньше брака и лучше выполнял план. В стране, где ни одна строчка не могла быть опубликована без визы Главлита, а немногочисленные копировальные машины состояли на специальном учете, культивирование тяги к знаниям и любви к печатному слову являлось идеологической работой. Мы читали «Овода», «Молодую гвардию» и «Как закалялась сталь», но в большинстве своем понятия не имели ни об Оруэлле, ни о Солженицыне, а представления о всяческих чуждых философских течениях черпали из критики Владимира Ульянова (Ленина) в его Полном собрании сочинений. И если политработа среди ленивых и нелюбопытных была довольно утомительной и непростой задачей (решению которой даже был посвящен специальный журнал «Агитатор»), то образованные и любознательные сами шли в библиотеку, как кролики в пасть к удаву. Процесс был управляемым и контролируемым, и не то что образовывать, а хотя бы просто дать самообразоваться сверх нужды — никто никому не собирался.

Постсоветский всплеск спроса на образовательные услуги в основной своей массе не был продиктован экономическими потребностями: просто распрямилась наконец пружина, все советское время пребывавшая в сжатом состоянии. Конечно же, был в начале 1990-х короткий период жесточайшего дефицита по некоторым специальностям, когда любого счастливого обладателя бумажки об окончании двухнедельных бухгалтерских курсов отрывали с руками. Однако очень и очень скоро всех этих бухгалтеров, юристов, менеджеров и маркетологов понаштамповали в сильно избыточных количествах — числом поболее, ценою подешевле. Массовый отсев сохранился, просто сегодня он производится не на вступительных экзаменах в вузах, а на собеседованиях при приеме на работу. И доля людей, реально работающих по специальности, указанной в дипломе, уверенно приближается к нулю. Чудес на свете не бывает, и законов сохранения никто не отменял. Обилие же и популярность факультетов и отделений экологии, культурологии, религиоведения, эстетики и прочих столь же «востребованных» рынком дисциплин вообще не может не умилять. Особенно с учетом того, что в большинстве случаев обучает всему этому на коммерческой основе бывший «заборостроительный институт», ныне гордо именующийся «социогуманитарным университетом».

На протяжении последнего полувека мы наблюдаем неуклонную девальвацию формального образования. В 1950-е годы обладатель неполного среднего являлся человеком вполне образованным, а сегодня во многих фирмах при трудоустройстве даже не интересуются наличием высшего — все равно у каждого первого есть, только оно ничего не решает. Еще немного — и стандартным требованием при найме на серьезные позиции станет наличие минимум двух высших (или же изобретут и конституируют какое-нибудь «сверхвысшее»), дабы отделять хоть как-то зерна от плевел на формальном уровне. Сам по себе этот факт ни хорош ни плох — он просто есть, и с ним, хочешь или нет, придется считаться.

И можно сколь угодно восторгаться тягой населения к знаниям (пусть даже поверхностным) и образованию (пусть даже некачественному), но надо четко представлять себе ту границу, за которой кончается подкрепленная платежеспособным спросом подготовка специалистов и начинается хобби.

Нынешняя «фурсенковская вивисекция» высшей школы не является полнейшей дикостью. Напротив, она целиком и полностью соответствует мейнстриму современной цивилизации. И дело не в том, что раз нечто подобное успешно существует на Западе, то надо это сделать и у нас (потому что все, что делается на Западе, правильно). Просто и мы, и так называемый Запад живем в одном и том же постиндустриальном мире, в более или менее сходном рыночном обществе и пользуемся одними и теми же технологиями. Неудивительно, что процессы — и здесь и там — протекают более или менее сходные. И на Западе образовательная система, если говорить не о считанных элитарных университетах, а о массовом образовании, уже дошла до состоянии системного кризиса, сатирически описанного еще Хайнлайном. Но целесообразно ли, задрав штаны, бежать за теми, кто в данный момент лихорадочно ищет выход из тупика?

Вдобавок столь массовая тяга к знаниям и образованию, пусть даже в самых карикатурных проявлениях, является немаловажным национальным ресурсом. Сегодня этот ресурс не востребован, но означает ли это, что на него надо махнуть рукой? Или все же стоит попытаться этот ресурс употребить в дело таким образом, чтобы создать нечто новое и конкурентоспособное?

Первый путь проще и совершенно не требует приложения мозгов. Второй — неизбежно связан с необходимостью глубоких реформ, содержание которых не очень понятно пока даже в общих чертах. Но первый — ведет в тупик. А второй — это челлендж…

15.02.2005