 |
| Религия и СМИ | Александр Щипков | 23.01.2013 |
XXI-е Рождественские чтения, которые отрываются 24 января в Кремле, в этом году посвящены теме «Традиционные ценности и современный мир». Сегодня о традиционных ценностях говорят все чаще. Порой это звучит почти как в детском стишке: «Что такое хорошо и что такое плохо». Эта детскость и эта повторяемость могут немного раздражать. Мол, что нового вы, православные, нам хотите о них сообщить? В самом деле, какая, казалось бы, тут может быть рефлексия. Ценности либо принимают, либо ищут взамен другие. Но предмет для разговора все-таки есть. Тем более с точки зрения христиан, у которых две родины, небесная и земная.
Небесная прагматика
Мы, христиане, уранополиты. Наши ценности связаны с Царствием Божиим. Но эта нравственная основа находит себе применение только в рамках каждой отдельной традиции. Традиция по отношению к заповедям Христовым служит системой приводых ремней, или колес, которые, как на мельнице, превращают зерно в муку. Зерно вроде бы существует само по себе, но, не смолов муки, мы не можем испечь хлеба. Также и с нравственностью. Вне традиции она словно «зависает». Когда происходит отрыв от традиции, нравственные параметры жизни становятся зыбкими, двоящимися, необязательными. Возникает пьянящее ощущение относительности, пресловутого «все дозволено». Проникаясь им, человек дичает, катится по наклонной. А затем начинается ощутимый процесс износа всего социального организма, всех его структур. В чем причина такой зависимости общества от нравственности?
В том, что люди, отказавшиеся от традиционных ценностей, постепенно перестают доверять друг другу, теряют способность договариваться. Общество становится недоговороспособным внутри себя. Если нет морали, удержать его от распада и «войны всех против всех» может только тирания. Но ненадолго.
Оговоримся: мы никого не пытаемся воспитывать — мол, будьте хорошими, не обижайте стариков, соблюдайте Заповеди блаженства и Декалог. Все это знают сами, каждый отвечает за себя. Человек волен поступать по заповедям или вопреки — в этом состоит свобода воли, дарованная ему Богом. Мы ничего не навязываем, но лишь хотим указать на то, что у традиционных ценностей есть не только «духовная», но и практическая, даже утилитарная сторона. Это способ устроения общества. Вне традиции невозможен общественный договор, невозможно доверие людей друг к другу. При этом под словом «традиция» мы подразумеваем весь набор национальных, культурных, поведенческих, семейных традиций, если угодно — даже музыкальных или сельскохозяйственных. Все эти общественные регуляторы имеют разную степень обязательности и точности исполнения, но все требуют уважения и серьезного отношения.
Может возникнуть вопрос: нет ли в таком подходе излишней принудительности. Нет, и вот почему.
Пирог с начинкой
Обратим внимание на то, что в Европе понятие «традиционный» употребляется в двух значениях: «traditional» и «conventional». Первое — это традиции из глубины веков, которые не обсуждаются. Второе — это конвенции, которым тоже следуют, но которые заключаются здесь и сейчас, а потом могут меняться.
Почему традиции, подобно сладкому пирогу, имеют два слоя, один устойчивый, а другой — подвижный и текучий? Такова внутренняя диалектика человеческой жизни и человеческого ума, дарованная нам свыше. Без аксиом невозможно построение теоремы. Невозможно ничего доказать, не имея точки опоры в виде того, что не надо доказывать. Чтобы в чем-то сомневаться, надо в чем-то быть уверенным. Из этого исходит любое научное сообщество. Было бы странно, если бы нравственность и сфера общественных интересов были устроены по-другому.
Всякая свобода предполагает ответственность. Всякий нравственный поиск начинается с нравственных императивов: осуждения плясок на святынях, любви к старикам, помощи больным и неимущим. Если мы не опираемся на традицию, мы обречены на бесконечные споры, потому что у каждого будет своя правда.
Небесная демократия или самые прозрачные выборы на свете
Еще один пример из области лингвистики. Есть английское выражение — эвфемизм, который иногда употребляют, когда говорят о чьей-нибудь смерти: «join to majority» — «присоединиться к большинству». Дело тут не только в бессмертии души, но и в том, что на земле умершие оставляют след — свой вклад в традицию. В этом смысле традиция есть вечный исторический плебесцит. Это самый совершенный вид демократии, которым обладает человечество. Он не требует предвыборной кампании, политических плакатов и слоганов, подхода к урнам и заполнения бюллетеней. Люди голосуют самой своей жизнью, без отрыва от обычных семейных и прочих житейских обязанностей. Такие выборы — самые прозрачные на свете.
Правители, опирающиеся на традиции, де факто выбирают самый демократичный путь, какую бы форму правления они при этом не избрали. И наоборот. В этом контексте интересна фраза Пушкина, брошенная им одному из великих князей: «Все вы, Романовы, революционеры». Александр Сергеевич оказался прав. Начав с разъединения народа в его церковном житии (Раскол), — через борьбу с крестьянским «мiром» (общиной), обезземеливание, крепостное право, огосударствление Церкви и непопулярную войну Романовы привели страну к большевизму. Этот пример показывает, как работает принцип «больше традиции — больше демократии» (и наоборот). Если, конечно, понимать демократию традиционно, как интересы большинства, а не свободу мнений меньшинства.
После кризиса
В течение последнего года вновь много говорят о защите традиционных ценностей. Почему этот вопрос так обострился, стал болевой точкой общественной дискуссии?
Потому что традиции некоторое время назад был брошен серьезный вызов. Запреты на ношение крестов, карикатуры на Мухаммеда, разрешение на однополые браки и террор «ювенальной юстиции». В России страсти кипят не меньше, чем на Западе.
Одни мечтают отделить Церковь от общества, другие считают «патриотизм» бранным словом и падают в обморок от словосочетания «иностранный агент», третьи противопоставляют религиозному «мракобесию» пещерный рыночный фундаментализм, стремясь перенести дарвиновскую модель естественного отбора с животного мира на человеческое общество.
В какой-то момент возникла иллюзия, что можно жить в состоянии веселой постмодернистской относительности. На выходе мы получили моральный релятивизм, подмену демократии политтехнологиями, упадок искусства, разгром института семьи, науки и образования. При этом много говорилось о том, что свобода лучше, чем несвобода. Правда, получалось почти по Оруэллу: одни почему-то всегда оказывались свободнее других.
К счастью, тенденция меняется. Появились первые признаки выхода из кризиса. Как и следовало ожидать, они заключатся в восстановлении нравственных норм. Введены нравственные фильтры для телеконтента (и не только), приняты важные законы по НКО и усыновлению, поддержанные большей частью общества.
Конечно, эти меры вызывают размежевание среди правящей элиты. Отсчет периода нравственных приоритетов ознаменовался борьбой групп влияния, условно говоря «чекистов» и «юристов». Но сам факт этого расслоения есть момент истины. А значит, это кризис в преддверие выздоровления общества. Представители элит сегодня вынуждены определиться: с кем они и за что. И мы видим, как вокруг традиционного политического тренда выстраивается всё более широкий консенсус.
Партия Санты Клауса и внутрицерковный консенсус
Признаки консенсуса вокруг традиции наблюдаются и в Церкви. Православные чувствуют себя активной частью общества — духовным, социальным и национальным большинством. Интеллигентские группы, примыкающие к церковным кругам, тоже начинают это понимать.
Еще недавно мы говорили о конфликте между Церковью и разными секулярными идеологиями, которые пришли на смену госатеизма. Их адепты настойчиво стучались в двери Церкви, в ультимативном тоне требуя заменить дух заповедей правилами секулярного общежития «в духе времени», которые непонятно кто, когда и для чего сформулировал. Словом, заменить Евангелие от евангелистов неким «евангелием» от Санты Клауса. Но трансформация светлого образа Николая Угодника не может заменить Слово Божие, а новогодние прибаутки — свидетельства Писания.
«Партия Санта-Клауса» внутри Церкви еще год назад была по-детски обидчивой и несговорчивой. Они готовы были считать провокацию Pussy искусством, зато стояние верующих за Поясом Богородицы вызывало непонятное разочарование и странную реакцию: «Кто все эти люди? Христиане ли они? Других вопросов мы не задаем». Но попытки выстраивать отношения внутри Церкви как в секулярном пространстве: власть, безмолвствующий народ и говорящая за десятерых интеллигенция — были утопией. Они противоречили принципу церковной общины, где все миряне изначально равны. Попытки заинтересовать Церковь «секулярной» повесткой сегодня выглядят фарсом.
Внутрицерковный консенсус фактически состоялся. Сегодня он укрепляется. Конечно, споры между единоверцами возможны — это естественное и хорошее дело, без этого жизнь церковная мертва. Но сегодня, Слава Богу, никто не стремится пугать оппонента обещанием раскола. Никто как давеча не грозит хлопнуть дверью и «уйти из Церкви». Горячность юношей, обдумывающих житье, уступила место неспешным раздумьям. Ситуация в Церкви внушает больше оптимизма, чем в 90-е, когда разные церковные «фракции» никак не могли договориться.
Пришло время думать не только о сиюминутном разграничении интересов, но и возвращаться к традиции как таковой. Иначе консенсус невозможен. А мы все никак не изживем привычку гоняться за разноцветным туманом «веселой» постмодернистской относительности. Но, как принято говорить у католиков, «Божьи мельницы мелют медленно». Разно или поздно получается мука.
