 |
| Православие.Ru | Сергей Архипов | 12.05.2004 |
Павел Васильевич Флоренский — профессор РГУ нефти и газа им. И.М. Губкина, академик РАЕН, Международной Славянской академии наук, искусств и культуры, АН Республики Абхазия, член Союза писателей России. П.В. Флоренский — старший внук священника Павла Флоренского, публикатор и исследователь его трудов. Он также автор ряда монографий и сотен статей по геологии, изучению Земли из космоса, экологии.
— Павел Васильевич, Вы как представитель рода Флоренских и как человек, занимающийся изучением личности о. Александра, лучше многих можете рассказать нам об этом великолепном пастыре.
— Вы правы, я действительно с детства многое знаю об отце Александре. Из семейных рассказов, из разговоров со стариками в Тифлисе, где я часто бывал. Позже я познакомился и переписывался с его матушкой, Тамарой Владимировной, бывал в Париже в семье их дочери Марии Александровны, говорил с теми немногими там, кто помнил отца Александра. Отец Александр был очень близким другом моего деда священника Павла Флоренского. В тяжелые и опасные годы нашей семье удалось сохранить письма Александра Ельчанинова к его другу Павлу Флоренскому.
— Расскажите, пожалуйста, что Вам известно о ранних годах жизни Саши Ельчанинова? В какой семье он воспитывался, какая культурная атмосфера его окружала? Что известно о его родителях?
— Александр Викторович Ельчанинов происходил из семьи потомственных военных. Он родился в Николаеве, где его отец Виктор Яковлевич Ельчанинов в то время служил штабс-капитаном 58-го пехотного полка. Его матерью была Екатерина Ивановна (в девичестве Оссовская), дочь надворного советника. Крещен был Александр 13 апреля того же года, а Таинство Крещения совершил полковой священник Николай Руднев. Отец Александра закончил службу в 1891 году в чине подполковника Новобаязетского резервного пехотного полка, командующим батальоном, кавалером ордена Святого Станислава 3-й степени. Через два года он умер, и его вдова осталась с четырьмя детьми на руках: Николаем, Александром, Борисом и Евгенией. Семья жила в Тифлисе, где прошло детство и юность Александра. Надо сказать, что в эти времена Тифлис был одним из важнейших центров русской культуры, окруженным инородцами и иноверцами. Семья Александра была очень небогата, жила на пенсию. Хотя Александр и был вторым сыном, он чувствовал себя старшим, и с самой юности фактически содержал семью. Он учился на деньги меценатов, подрабатывал частными уроками.
— Как вы считаете, в силу чего сдружились гимназисты Павел Флоренский, Володя Эрн и Саша Ельчанинов? Что-то, наверное, их объединило?
— Ельчанинов, Эрн и Флоренский были одноклассниками во 2-й Тифлисской классической гимназии, которая была уникальным учебным заведением. Преподавание велось тут на высочайшем уровне. Многие ее выпускники стали впоследствии известными деятелями. Вместе с ними тут учились Бурлюки, Розенфельд (будущий товарищ Каменев), Церетели, Асатиани и другие. Выпуск 1900 года был особенно блистательным — 9 золотых медалей. Когда друзья учились в старших классах, в гимназию пришел новый учитель древних языков Георгий Николаевич Гехтман. Он-то и сыграл важную роль в их становлении и выборе дальнейшего пути. Г. Н. Гехтман создал в гимназии кружок по изучению истории и философии, куда и вошли А. Ельчанинов, В. Эрн, П. Флоренский. Их кумиром был философ Владимир Соловьев. По окончании гимназии в 1900 году они дружно решили отправиться учиться в российские столицы, мечтая познакомиться и поклониться Владимиру Соловьеву. Уже в дороге они узнали, что Владимир Соловьев скончался. Владимир Эрн и Павел Флоренский поступили в Московский университет, один на историко-филологический, другой на физико-математический факультеты, а Александр Ельчанинов на историко-филологический факультет Петербургского университета. Все время учебы студенты переписывались со своим учителем Георгием Николаевичем, встречались с ним, когда приезжали к родным в Тифлис. Г. Н. Гехтман был замечательным человеком и педагогом. Связи с ним его ученики сохранили на всю жизнь.
— Какие особые черты отличали Сашу от его сверстников в ранней юности — что уже тогда привлекало к нему людей?
— Думаю, что высоким призванием А. Ельчанинова была педагогика. Еще будучи в гимназии, он давал частные уроки, так как семья его после смерти отца испытывала материальные затруднения. Но дело было даже не в помощи семье. В гимназии было принято, чтобы старшие ученики помогали младшим. Так вот, вокруг Ельчанинова возникла группа ребят, которых так и называли «ельчаниновцы», с ними он ходил в походы, обсуждал интересные книги, беседовал на различные темы. Так было и позже, когда Александр учился в Петербурге, когда вернулся в Тифлис и преподавал там в гимназии, созданной Владимиром Левандовским. Впрочем, это стиль русской педагогики — кружковство, воспитание в коллективе разных поколений детей. По себе знаю, что это еще и особенность многодетных семей, когда с раннего детства возишься с младшими, а с тобой возятся старшие и так беспрерывно. А потом свои дети, внуки. Ученики, с которыми занимался в гимназии и мой дед П.А. Флоренский, не забывали его, писали ему письма в Москву, позже в Сергиев Посад, рассказывали о своих кружковских занятиях, просили советы, книги. Это был «тифлисский», «гехтмановский» педагогический стиль. Подобно Ельчанинову, учениками всю жизнь был окружен второй брат его друга Павли Александр Флоренский, преподававший в тифлисской школе, а потом в университете. Его ученики становились членами его семьи. Один из них Евгений Константинович Устиев, крупнейший геолог страны, считая себя приемным сыном Александра Александровича Флоренского, отправился вслед за ним в 1937 году в концлагерь в Магадан и был рядом с ним до последнего его дыхания.
— Как известно, у достойного человека и достойная семья — образец, смотря на который люди пытаются выстроить отношения и в своих семьях. Что вы знаете об отношениях в семье о. Александра? Я имею в виду не семью, в которой он вырос, а ту, которую он создал. Как она начиналась, что замечали окружающие необычного в ней? Кого выбрал Александр себе в жены, что это вообще за человек — будущая матушка будущего о. Александра?
— Супругой А.В. Ельчанинова стала Тамара Владимировна Левандовская, дочка генерала Левандовского. Думаю, она была такой же девушкой, какой были сестры моего деда П.А. Флоренского: Юлия, Ольга, Елизавета, Раиса. Я переписывался с Тамарой Владимировной, познакомился с ней в 1970 году, когда она впервые приехала в СССР. Следует сказать, что семьи Ельчаниновых, Эрнов и Флоренских были очень дружны: дружили между собой мамы, дружили младшие дети, а позже — и супруги Владимира, Александра и Павла. Александр был последним из трех друзей, кто связал себя узами брака. Он так дорожил друзьями, что произвел своего рода «смотрины», отправив к ним в Москву юную Тамару. Вот что он пишет моему деду в Посад из Тифлиса в конце 1916 года:
«Милый Павлуша, у меня к тебе большая просьба. В этом году кончила у нас гимназию и поехала в Москву дочь генерала Левандовского Тамара Владимировна, моя любимая ученица, православная христианка, о душевных качествах ты сам будешь судить, а я умоляю тебя принять ее, когда она приедет в Посад, как меня самого: тебя она хорошо знает по „Столпу“ и моим рассказам. Она человек редкой, фантастической правдивости, но застенчива и самолюбива, но Анна Мих. и ты сможете добраться до ея души. Для начала распроси ее обо мне…»
О том, как состоялось знакомство, а потом и дружба, много десятилетий спустя рассказала мне матушка Тамара. Мне кажется полезным и интересным знать это от нее самой, поэтому приведу отрывок из ее письма ко мне:
«…в начале 17 года я была в Москве и, по желанию моего будущего мужа, была в Посаде у Павла. Он был необыкновенно внимателен и мил ко мне, много рассказывал и распрашивал, водил показывать Посад и я, по молодости лет, вообразила, что мое общество ему так интересно. Но потом выяснилось, что мой буд. муж не сдержал данного мне обещания и написал Павлу и другому своему другу Вл. Эрну о том, что я его невеста. Павел показывал мне тогда ряд пакетов, завернутых в газетную бумагу и лежавших в ряд на нижней полке книжного шкафа и сказал, что это „рукописи, ожидающие печати“. Потом я встречала его у Эрнов, на его лекциях в особняке Марг. Кирилловны Морозовой и еще ездила к нему с его братом Андреем, другом и одноклассником моего брата…»
Тамара Владимировна тяжело переживала кончину супруга. Пережить горе помогали заботы о детях и работа. Вот как она пишет об этом:
«…Что я делаю? — пишу (в смысле рисования) в стиле нашего 15 века и той же техникой. Этим я воспитала детей. Моя младшая дочь делает то же. Когда мой муж умер, детям было 8, 11 и 14 лет. Было очень трудно, но эти трудности отчасти помогли перенести все, т.к. нужно было жить…»
О Тамаре Владимировне можно говорить долго, поистине, она была не только поддержкой и опорой своего супруга, но и его верной ученицей. Огромную радость приносили ей ее дюжина внуков, которыми она была окружена в последние годы своей жизни. Она радовалась тому, что ее сын Кирилл продолжал дело своего отца и много сил отдавал воспитанию своих детей и детей русских эмигрантов.
— Как вы оцениваете эмиграцию Александра за границу? Ведь многие его соотечественники (в том числе и друг о. Павел Флоренский) остались на Родине, взяв на себя крест мученичества?
— В далекие диссидентские годы пелась такая песенка: «Вызвали меня в политотдел, спросили, почему я вместе с танком не сгорел…». Вправе ли мы спрашивать у людей того времени про этот «танк»? Можно благочестиво восхищаться теми, кто остался, сменил «Париж на Соловки и восхотел до конца разделить судьбу со своим народом», как говорил про моего деда о. Сергий Булгаков. А те, кто уехал… В начале 20-х годов прошлого века началось, как писали в наших школьных учебниках, «триумфальное шествие советской власти», шествие это приблизилось к Тифлису. Перед многими тогда стал выбор. Выбор стал и перед генералом Левандовским. Этот выбор предложил ему барон Врангель, бывший в то время начальником штаба Кавказского фронта. Он звал генерала, героя войны, Георгиевского кавалера, в Белую Армию. Генерал Левандовский ответил, что «не воюет со своим народом». Тогда ему был предоставлен вагон для «эвакуации», как говорили тогда. Но «эвакуированные» испили горькую чашу изгнанников. Честь и хвала им, что ни они, ни их дети не стали «иванами, не помнящими родства». Говорят, что Родину не унесешь на подошвах башмаков. Они несли ее в сердце, а любовь к ней и вечную тоску по ней передали своим детям. Тамара Владимировна, наделенная поэтическим даром и писавшая стихи, удивительно проникновенно сказала мне об этом в одном из своих писем:
«…Надеюсь очень еще побывать в скорости и повидать всех вас. Но сейчас я погружена в большую работу, а к весне -, как до того собиралась ехать в Ваши края, — ожидается у моего сына новый младенчик: т.ч. я должна быть на своем посту бабки, и нянчить остальных детей. Т.ч. этим событием мои планы несколько расстроены. Конечно, — можно отложить до осени, — но дни тогда кoротки, рано темнеет. Но зато м.б. удалось бы удовлетворить мою грибную страсть и найти где-нб. в подмосковной роще маленький крепкий боровичек. Здесь тоже это водится, но без русского запаха. И леса и цветы мало пахнут. Не думайте, что это мы здесь вообразили себе от избытка патриотизма и угрызаемся ностальгией — это действительно — факт, м.б. происходящий от истощения почвы. И цветы здесь мало пахнут, хотя и выгоняют тут цветы фантастических размеров и необычайной раскраски (напр. — голубые розы, хотя тона странного, зеленовато-голубого).
Ностальгия же у нас у всех (даже у детей, и близко своей страны не видевших) очень сильна, хотя и любим здешнюю страну и людей. Сын мой в своем письме из Москвы писал „я в первый раз в жизни почувствовал себя „у себя“ — он был на выставке 62 г….“
— Какую культурную и религиозную обстановку встретил Александр Ельчанинов, когда приехал во Францию из бывшей России?
— Это только что прозвучало в письме Тамары Владимировны. Впрочем, эмигрантская литература об этом времени велика. Тогда люди, хорошо знакомые и питавшие друг к другу абсолютное доверие, оказались оторванными от Родины и предоставленными местным газетам и собственной фантазии. А спустя почти век это трагическое состояние оторванности от России окрашивается в форму драматического раскола. Было время, когда в России только два архиерея не сидели в концлагере, повторяю, два. Как легко было оборвать эту нить! Ведь ясно всем, что без архиерея рукоположить, передать непрерывность благодати от Спасителя к Апостолам и далее, невозможно. Если бы эту непрерывную цепь большевики прервали, то мы бы стали как одна из групп староверов — беспоповцами. Высокопреосвященный Антоний (Храповицкий), который, кстати, переписывался со священником Павлом Флоренским, сохранил в изгнании горящую свечу, которую пытались погасить в России, тем самым беря на себя роль потенциальной жертвы за Церковь и Россию (уничтожили же Эфрон и Цветаева Кутепова в Париже). Точно также в России эту роль взял на себя сначала патриарх Тихон, а потом его местоблюститель Сергий. Таким образом, каждому достался свой крест или по силам, или по обстоятельствам: одним жертва на Голгофе, а другим сохранение свидетельства. Кому что доверено. О. Александр, по-видимому, с честью нес тот крест, который он мечтал возложить на себя сразу после того, как его друг Павля стал священником (об этом тоже есть в письмах).
— Каков оттенок переписки о. Павла Флоренского с Александром Ельчаниновым? Можно ли её сейчас где-то прочитать или хотя бы ознакомиться? Может быть, у вас есть такая возможность?
— Оттенок? Полное доверие, дружба в том высоком смысле, о котором пишет в главе о дружбе „Столпа и утверждения Истины“ мой дед. Что касается переписки, это около сотни писем Александра Ельчанинова к Павлу Флоренскому, начиная с 1895 года и почти до отъезда Александра Ельчанинова из России. В детских письмах, когда мальчики разъезжались на каникулы, они пишут друг другу о книгах, которые читают, о наблюдениях над природой, об опытах, которые проводят, делятся размышлениями о жизни. Создается впечатление, что они просто жить не могут друг без друга — упоение дружбой и пониманием. Большой блок переписки — это студенческие годы. Как я уже говорил, Александр Ельчанинов учился в Петербурге, а Флоренский и Эрн — в Москве. Они регулярно пишут друг другу, рассказывают о преподавателях, обмениваются книгами. В 1902—1903 годах Александр Ельчанинов входит в литературно-философские круги Петербурга, знакомится и сближается с Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Василием Розановым и другими. Переписка Флоренского и Ельчанинова в это время настолько интересна и общественно значима, что Дмитрий Мережковский просит их оформить ее для публикации. По ряду причин в те годы это не получилось, но позже материалы переписки легли в основу диалога „Эмпирея и Эмпирия“ Павла Флоренского, который он посвятил своему другу А. Ельчанинову. Флоренский и Ельчанинов переписывались и позже, когда Павел Флоренский поступил в Московскую Духовную академию, закончил ее, принял священство. Письма этих лет — своего рода дневник, летопись интенсивной общественной и культурной жизни блистательного русского серебряного века. Всю жизнь Александр Ельчанинов стремился быть рядом со своим другом Павлушей. Лучшим временем своей жизни он считал то, когда жил вместе с Павлом Флоренским в Сергиевом Посаде. В одном из писем он признается, что ни в одном месте не чувствовал себя так легко и радостно, как „под кровом Преподобного“, а „возможность для себя правильной жизни“ представляет только около него, Павлуши. Чтобы передать атмосферу этой удивительной дружбы-слиянности, приведу фрагмент одного из писем А. Ельчанинова моему деду, написанного 10 апреля 1916 года из Тифлиса в Сергиев Посад как раз в Тот Праздник, который мы теперь отмечаем:
„Милый и дорогой Павлуша, Христос Воскресе!
Как бы я хотел приветствовать тебя так не машинными клавишами, а „устами к устам“. Передай мои приветы Анне Михайловне, Васеньке и всем домочадцам, которые меня знают.
Твое письмо я принял как чудо и Божье указание — суди сам. В страстную субботу я, как всегда с трудом, пробегал мысленно обычный для меня уже лет пятнадцать путь: размышляя о себе, своих детях и школе, я неизбежно приходил к мысли об общине и церкви, и раздумывая, где это можно осуществить, как собрать вместе всех милых и любимых людей… с несомненностью пришел к мысли, что помимо и без тебя мне не прожить. Последнее время я страшно увлечен огородом и в госпитале обработал сажен 20 квадратных и поэтому и представляю себе дело так: церковь,… огороды, а кроме того — мастерския, коровы и т. д. Сегодня, в Светлое Воскресение, я думал об этом все утро, а около 3 часов получил твое письмо. Я не сомневаюсь, что это указание, на которое не может быть апелляции, таких указаний я получал в жизни несколько, одно из них — твои просьбы о моем поступлении в Моск. университет, но я — ты тоже это знаешь, обычно смотрел в сторону прямо противоположную указаниям Судьбы. Теперь ты должен помочь мне не уклониться…“
Дальше в письме обсуждается их совместный план создать недалеко от Сергиева Посада православную школу, план, который они неоднократно обсуждали и которому, увы, так и не удалось осуществиться. К сожалению, письма самого Флоренского к Ельчанинову, судя по всему, не сохранились. Бытует легенда, что письма были закопаны где-то в саду одного из домов в Тифлисе, когда Ельчанинов покидал Россию. Вряд ли это так. Вот что написала мне Т.В. Ельчанинова 15 марта 1967 года:
„…Дорогой Павел Васильевич, — не могу Вам сказать, как я была рада получить Ваше письмо… Должна сказать, что в первый момент, увидав Вашу подпись, я, вопреки всему, подумала, что письмо от Павла. Даже почерк Ваш мне показался похожим на его почерк. Недоразумение, конечно, тут же выяснилось, но и на самом деле — письмо Ваше дает какую-то живую связь с памятью Вашего деда, лучшего друга моего мужа.
Как часто и много говорил он мне о Павле. Можно сказать, что образ Павла сопутствовал нашей жизни. Написать о нем он так и не успел по настоящему, как собирался. Не сделал этого из-за постоянной занятости, все ждал момента, чтобы целиком заняться этим и так и не дождался. Отдельные, отрывочные записи о Павле сохранились в небольшом количестве, главное все мы оставили у Сашиного брата, и все это погибло в трудные годы. А вместе с тем, — это были ценнейшие записи о русском культурном прошлом, и совсем напрасно их уничтожили…“
Так что есть письма А.В. Ельчанинова к П.А. Флоренскому, есть письма с воспоминаниями о них обоих Т.В. Ельчаниновой, адресованные мне. Мне кажется, что было бы правильнее всего, если бы они пришли к читателю из рук тех, кто этого достоин. Я мягко уклонялся от предложений предоставить их к публикации в различных светских и околоцерковных издательствах. Думаю, что, правильно избрав место публикации писем отца Александра, мы должны подтвердить то, что есть: он принадлежит Русской Православной Церкви.
— Как Вы считаете, что сопровождало выбор Александром Ельчаниновым священнического служения, осуществившегося в Ницце?
— В начале прошлого века закладывались семена того, что будет. Что-то пало на камни, что-то попало на дурную почву, а что-то, как косточки финика, лежало в земле годы, готовясь к тому, чтобы вырасти сразу в пальму и дать плоды. О тех семенах, что пали на камни, нечего говорить. Второй случай — большевики, которые после отказа Государя исполнять свои обязанности и оставившего Россию „бесхозной“ в руках Временного правительства, взяли ее в свои руки и держали до недавнего времени.
Иной путь заложил Владимир Соловьев, сын чопорного профессора и ректора Московского университета, который так и не нашел сил войти в Церковь. Он так и умер странником на пути к ней. Но по проложенным одиночным следам пошли другие, и пошли дальше. Флоренский был в эти годы первым (раньше него был, пожалуй, только Брянчанинов), а уж по его следам, я подчеркиваю, по его следам священниками стали гусар-монах Булатович (один из деятелей имяславия), бывший марксист Булгаков и педагог Александр Ельчанинов. Это теперь нормально, что священник — кандидат физмат наук, а тогда поступок Флоренского вызвал возмущение. Сохранились письма к нему, в которых люди его круга изумляются: „Как могли Вы, человек образованный и т. д.“ Теперь многие пошли и идут по пути Флоренского, став его духовными последователями.
— Что лежало в задачах и основах РСХД, которое организовал о. Александр? Какие проблемы возникали в первые годы его существования?
— Представьте себе, несколько миллионов русских в первой четверти прошлого века оказались вне Родины. Владыка Василий (Родзянко), вспоминая о том, как его семья уходила из Новороссийска в изгнание в 1920 году, говорил мне, что они называли это „эвакуация“ и считали, что разлука с Родиной продлится недолго. Русские люди, оказавшись в иноязычной и часто инославной среде, хотели сохранить себя как русских, как православных, вырастить своих детей русскими. Для этого были созданы различные объединения по национальному и конфессиональному принципу. Таких организаций было много. Что касается меня, то я хорошо знаю и дружу с супругами Федоровыми, кто долгие годы руководил во Франции объединением русской православной молодежи „Витязи“, девиз которой „За Русь, за веру“. Организация собирала русских мальчиков и девочек со всего света на летние лагеря в Провансе, во Франции. Руководители „Витязей“ подарили мне созданные ими прекрасные учебники „Пособие по родиноведению“ и „Пособие по русскому искусству“, направленные на православное воспитание детей и молодежи. Русская эмиграция создала „вторую“ Россию, Россию в изгнании. Дмитрий Мережковский, с которым хорошо был знаком в России отец Александр, сказал о русских эмигрантах: „Мы не в изгнании, мы в послании“. Многие из них сохранили в своей душе Россию, память о России, сохранили веру. Подобные цели ставила и РСХД, в организации и руководстве которой принимал участие о. Александр, а позже и его сын недавно почивший Кирилл. Вот как пишет об этом Т.В. Ельчанинова:
„…Мы и здесь делаем все, чтобы они /дети/ оставались русскими. Например — до 5 лет, до возраста школы, наши дети не говорят ни слова по-французски, чтобы русский язык хорошо в них утвердился. Лет в 5−6 идут в школу, не зная ни слова по-французски — но через 3−4 месяца говорят как французы. Дома — всегда только по-русски. Кроме того в четверг и воскресенье все они ходят в русския школы, кот. в большом количестве организованы здесь с тем расчетом, чтобы каждый ребенок в любом квартале Парижа мог сам пешком дойти до школы. Там преподается полный курс русской литературы, истории и географии. На все каникулы и на все лето большинство детей едет в лагери и детские колонии для русских детей. Да — теперь кроме русских школ, почти во всех лицеях (так зовутся здесь гимназии) преподается русский язык в качестве „второго языка“, т.к. полагается всем учащимся изучать два иностранных языка. Почти все берут английский и русский (я говорю о русской молодежи), но часто это делают и французы. Но французы до смешного мало способны к языкам, в отличие от англичан и, в особенности, от немцев, не говоря о русских.
— Известно еще то, что А.В. Ельчанинов был великолепнейшим педагогом по призванию. Дети его окружали и любили с самой его юности. Они с ним попросту дружили, а он любил их. Также есть сведения, что остались некие записи или наброски о принципах преподавания и воспитания о. Александра. К сожалению, до сих пор эти основы не известны никому. Что Вы знаете об этом?
— Систему православного воспитания Александр Ельчанинов прорабатывал вместе с отцом Павлом. В 1918 году он прислал из Тифлиса моему деду свой план организации православной гимназии, в основу которой были заложены четыре начала: „земля, античность, национальность и православие“. Вот как в письме отцу Павлу от 21 апреля этого года он раскрывает эти пункты:
“ I В основе большинства изучаемых наук и быта школы лежит практическая работа над землей и обработкой ея продуктов. Поэтому школа должна быть непременно не в городе, в местности пригодной для разнообразных культур…Это же предполагает, что воспитанники живут в школе, что неизбежно кроме того во всякой школе, ставящей себе и воспитательные задачи.
II Второй цикл наук располагается вокруг понятия античности (Египет и Греция и Библия), лежащей в основе европейской и русской культуры…
III Третьей основой школы будет понятие русской национальности, которая объединит преподавание русского языка, литературы, истории… изучение народного языка, мировоззрения и фольклора, с практическими работами по собиранию и изданию материалов.
IV Завершением этих трех отделов жизни и изучения явится православие, с одной стороны как воспитывающая сила (Церковь при школе, православный уклад школьной жизни, участие в богослужении), а с другой как итог и вершина изучения античности и народа…»
К работе в такой школе А. Ельчанинов предполагал привлечь и общего с Флоренским учителя Г. Н. Гехтмана, и своих московских друзей, и своих собственных учеников. Учитывая политические обстоятельства (напоминаю, идет 1918 год), он предлагает придать делу вид кооператива. Удивительным образом то, что не случилось в Сергиевом Посаде, А.В. Ельчанинов реализовал во Франции, куда привели его эмигрантские пути. В первые годы эмиграции, поселившись на юге Франции, А. Ельчанинов занимался сельским хозяйством, был окружен учениками и друзьями, а затем принял священство по благословению отца Сергия Булгакова. Эти идеи реализуется сейчас и у нас, в России. Мой сын Василий, художник, преподает живопись и иконопись учащимся воскресной школы храма Преподобного Марона в Старых Панех. Мой внук десятилетний Иван учится в православной гимназии «Радонеж» на юго-западе Москвы, причащается почти еженедельно, а его мечта — стать алтарником.
— Что сталось с семьей о. Александра после его кончины? Как устроилась их жизнь дальше?
— Мне снова хотелось бы предоставить слово Тамаре Владимировне, которая так написала о себе и своей семье в 1967 году:
«…У меня трое детей (сын и две дочери и 10 внуков). Это большая радость, но радость вместе с болью, т.к. трудно радоваться одной. Я живу памятью моего мужа, почти его присутствием, как он мне обещал. Само горе о нем полно света…»
Беседовал Сергей Архипов
