 |
| Православие.Ru | Наталья Нарочницкая | 03.05.2004 |
— Разнузданность и бестактность антирелигиозных выпадов и издевательств в наших СМИ — это, не что иное, как наследие большевизма. На столь любимом нашими либералами Западе никто не посмеет даже при самом скептическом или враждебном отношении к религии таким неуважительным тоном писать, тем более говорить с экрана, например, о католической Церкви. Даже атеисты. Хотя религиозные категории там не слишком присутствуют в общественно-политических понятиях, нападки, антирелигиозная лексика просто неприличны, как неприлично говорить, что я людоед. Это показатель общей и политической культуры. Культура есть вообще обуздание страстей, побуждений, грубости, развязности. Она создает великие табу, которые большевизм постарался уничтожить. Но, скажем, мы не говорим об институте материнства неуважительно, не глумимся над отцом, хотя прекрасно известно, что отнюдь не каждая мать есть сосредоточие одних достоинств и добродетелей, и вообще все люди грешны. Тем не менее, человек, который стал бы поносить сам институт материнства, оказался бы изгоем в обществе: его бы никуда не пригласили, с ним было бы неприлично быть в одной компании, перед ним бы закрылись двери всех респектабельных гостиных.
Общее духовное и политическое бескультурье, конечно, проявляется как в сознании, так и в поведении, но это внешняя сторона дела, а, по сути, продолжается воинствующее богоборчество. И сколько бы враждебные деятели ни прикрывались тезисом, что они, якобы, критикуют лишь непривлекательные, с их точки зрения, фальшивые проявления новой религиозности, на самом деле, их больше всего беспокоит и волнует сам факт появления этой религиозности, а вовсе не его формы. Скажем, они часто издеваются над, якобы, исключительной обрядовостью нынешней неофитской веры. Но рассмотрим церковный обряд даже с точки зрения неверующего человека, не желающего вникать в его глубокий внутренний смысл и значение. Даже в таком обряде, самом по себе, нет ничего плохого. Тем более что вся жизнь человеческая состоит из обрядов. Мы приветствуем человека — говорим «здравствуйте», мы уступаем место старшему, мы устраиваем совместную трапезу в момент радости или горя — это один из древнейших человеческих ритуалов, мы помещаем в рамку фотографию любимого человека на стене, на письменный стол. Все это обряды, ведь можно высмеивать и это. Сам по себе обряд — это абсолютно естественная форма выражения человеческого отношения.
Даже если полагать, что у неофитов нет внутренней подлинной веры, лишь истовая радость от исполнения обряда, правда кто посмеет утверждать, что знает что у них в душе, ведь и Савл стал в одночасье Павлом, все равно, максимум, что это может вызвать — ироническую, но добродушную улыбку, а тут мы видим не иронию, а сарказм, и не добрый, а злобный.
— Значит, причины, на самом деле, не в презрении к обрядовости, а в другом?
— Да, в другом. Православная вера, бывшая в течение столетий главной нравственной скрепой и нравственной движущей силой нации, подвергается изощренному ехидству либералов совсем не случайно. Обращение все большего количества людей к вере, возвращение к истокам, по мнению наших либертарианцев, как я их называю, усиливает способность русских как явление мировой истории и культуры к самостоянию, освобождает их от раболепного и бездумного следования доктринам, чуждым России и губительным для ее самостоятельного будущего. Индивидуалистическое начало, на которое так рассчитывают либералы, сразу умеряется чувством ответственности за все и вся, возникает некий иммунитет против разложения и расточения всего преемственно русского, рождается естественный импульс продолжать себя как носителя русского религиозного и культурного начала, наконец, возникает более острое чувство протеста против порока и бесчестья. И именно это и вызывает такую бешеную ненависть.
При этом совершенно ложны обвинения в нарушении принципа отделения Церкви от государства. Не вызывает сомнения, что в современном обществе Церковь не участвует в назначении министров, государство не участвует в назначении епископов, Церковь не указывает, какое количество денег нужно отпустить на строительство или на армию. Также человек любого вероисповедания одинаково подлежит действию закона.
Но, тем не менее, Церковь не может отделиться от народа и от общества, иначе она перестанет быть Церковью, потому что ее прямое назначение помогать в спасении души человека. Как общественный институт, даже если его оценивать с точки зрения неверующих, Церковь дает нравственную оценку всему тому, с чем стакивается человек в жизни на личном, семейном, общенациональном, политическом, общегосударственном уровне. Церковь не приказывает, как поступить, она указывает, скорее, что праведно, а что неправедно. И тот внутренний барометр, который появляется у верующего человека, помогает ему ориентироваться.
Я еще не видела ни одного человека, который бы стал хуже, после того, как он пришел Церковь. Конечно, это не делает безгрешным, но я убеждена, что любой человек, хоть немножечко, но становится лучше, чаще задает себе вопрос о том, зачем он живет, больше переживает свои поступки, задумывается о нравственном их содержании, а не только о целесообразности. Он думает не только о нужном, но о должном, не столько о правильном, сколько о праведном. И уже это очищает человека и пробуждает в нем чувства добрые. При этом он вовсе не становится несвободен, как утверждают невежественные богоборцы. Но он осознает, что хотя он и волен как угодно прожить свою жизнь, но «внезапу Судия приидет и коегождо деяния обнажатся». Это очевидные вещи…
— Ну, видимо, не для всех….
— В том-то и дело, что для всех, что и вызывает ненависть. Такие люди непригодны для их исторического проекта для России, иначе и не было бы глумления и истерического противоборства. Продолжающаяся уже в течение многих лет травля Церкви, которая идет то от лица СМИ, то от имени разных ультралиберальных кружков и «школок злословия», имеет волнообразный характер. Она то ослабевает, то снова усиливается. Сейчас мы видим новую волну ожесточенной агрессии против Церкви, наверное, потому, что по последним опросам, Церковь пользуется наибольшим доверием людей, к вере обращается все больше народа. Такое ощущение, что это уже необратимый процесс, и наши отъявленные западники понимают, что возвращение к своим истокам, восстановление преемственности сознания, соединение этих первооснов с устремленностью в будущее укрепляет Россию, ее дух, ее положение в мире. Им все труднее внушать, что наш исторический проект и смысл исторической жизни, который русские интуитивно сформулировали именно на основании православной картины мира, — бесплоден и никуда негоден, от него надо отказаться. Но народ, у которого нет истории, не имеет и будущего.
— Не кажется ли Вам, что сходство либералов с атеистами по отношению к Церкви, борьба и тех и других с Церковью, делает их весьма похожими друг на друга. И рьяно выступающие против тоталитаризма либералы оказываются не меньшими диктаторами, чем их предшественники. Сейчас они пытаются удержаться именно тоталитарными методами, но не за счет силы физической, как это было раньше, а за счет информационного подавления.
— Да, это очень верное замечание. Мне уже давно кажется, что воинствующая либертарианская идеология — именно, я настаиваю, либертарианская, — по сути своей, наиболее тоталитарная идеология, не терпящая рядом с собой никаких иных мировоззрений. Классический либерализм был сам гоним вначале и поэтому провозглашал плюрализм. Либертарианство — это его сегодняшняя стадия вырождения, это провозглашение абсолютной суверенности личности в любых ее самых экстравагантных и даже отвратительных проявлениях.
Грех объявлен равночестным добродетели, красота — уродству, извращение — норме, все это, якобы проявление индивидуальных склонностей свободного индивида. Внешне это преподносится именно как плюрализм, вы, якобы можете иметь любые взгляды. Признать относительность всех истин — вот кредо современного либерала. К такому концу пришел либерал с его первоначальным лозунгом Французской революции: «laissez passer, laissez faire» — «пропустите всюду, не мешайте действовать!», «что не запрещено — дозволено». В материалистическом сознании это понималось лишь как лозунг буржуазии, которой мешали сословные препоны для экономической деятельности. Но это куда более широкое заявление, ломающее не экономические, но нравственные препоны. С этим ключом «свобода» — в том числе совести — это не бесспорное право на творчество и сомнение, это признание порока и добродетели, истины и лжи, добра и зла равночестными.
Это ли не задача врага человеческого, и не об этом ли идет спор уже две тысячи лет? В ответ на любое твердое суждение нравственного порядка либертарианцы всегда говорят: нет истин, фактически повторяя Понтия Пилата. Это он, когда Спаситель сказал: «Я затем пришел в мир, чтобы свидетельствовать об Истине», цинично пожав плечами, сказал «Что есть истина?». Что же, Пилат, глядя на нынешних либертарианцев, мог бы быть сегодня очень доволен…
Здесь надо заметить, что российские западники всегда подбирают западные учения не тогда, когда они находятся в расцвете, а когда они уже приходят к вырождению. Конечно, классический либерализм возник тоже на основе критики грехов и несовершенств и католической религии, и инквизиции, и сословного общества, и неравенства людей перед законом, но либералы прошлого, воспитанные еще в классической культуре, готовы были за свои идеалы отдавать жизни на эшафоте. Вера, Отечество, долг, любовь, та же свобода — для либерала прошлого было выше физической жизни.
— Ну, сегодняшние либертарианцы говорят нам, что нет таких идеалов, за которые стоит отдавать свою жизнь.
— Да. И это подрыв всей человеческой культуры. И, конечно, это извращение глубоко христианского понятия о бесценности, неповторимости человеческой жизни, о невозможности для христианина другого человека использовать, как вещь, их этического равенства перед Богом. Но готовность к самопожертвованию, надмирные идеалы — это то, что отличает человека от животного, у которого есть только инстинкт самосохранения и продолжения рода. Получается, по их логике, мученики за веру, те, кто отдал свою жизнь за Отечество, кто не предал своих товарищей под пытками и не выдал военную тайну, кто погиб, спасая другого — все они заблуждались и напрасно страдали. Безусловно, в христианской культуре человек — выше любого иного творения и не может быть сравним с вещью. Если в горящем доме оказалось бы картина Рафаэля и ничтожнейший человек, для христианина нет сомнения, что спасать нужно человека. Однако почему человек спасает другого, погибая сам? Способность к самопожертвованию — основа человеческого общежития.
Либертарный «гуманизм» III тысячелетия на деле есть торжество дехристианизации и дегуманизации человека, ибо человек и гуманизм только там, где дух выше плоти. Для христианина Вера, Отечество, честь долг, любовь — все метафизические ценности всегда были выше земной жизни, что и показал Спаситель своей Крестной Жертвой, и в Евангелии сказано: «нет больше той любви, как если кто душу свою положит за други своя». Однако это не только дехристианизация, но и полная дегуманизация и бестиализация человека, ибо даже малая пташка бросается грудью на коршуна, чтобы защитить своих птенцов.
Человек без когтей и клыков встал над природой не потому, что создал оружие, а потому, что для него смысл жизни, идеалы, ценности, стремление к миру иному, что поднимало его над соблазнами мира сего, были важнее ее продолжительности. «Лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор» — это Ш. Руставели. Без самопожертвования оказались бы невозможны даже простейшие формы человеческого общежития, ибо мать не закроет собой дитя, муж отдаст жену на поругание насильнику, друг не заступится за друга, никто не бросится в горящий дом, страж порядка не сдержит убийцу, государство, Отечество некому будет защищать, как и свободу его граждан от преступников. Сама столь ценимая человеком свобода невозможна без самопожертвования: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них готов идти на бой». Это И. В. Гёте — венец Просвещения, родившего, среди прочего и либерализм.
Для либертарианцев, получается, все это было предыстория, в которой не было «цивилизации» и «свободы». Но для христианина, верящего в бессмертие души, подобные доктрины — это абсурд, подрывающий первоосновы бытия!
— Когда в стране началась перестройка, в прессе, да и в художественной и научной литературе, писали массу гадостей про Великую Отечественную войну и тех, кто в ней погиб, смеялись над их подвигами. В школьных учебниках успели написать, что если бы нас завоевала фашистская Германия, это было бы лучше для России!
— Это вакханалия духовного самоубийства и мародерства! Жертвенная борьба за Отечество в Великой Отечественной войне до сих пор периодически подвергается осмеянию и злобному развенчанию. Нам все время подсовывают факты, что там были заградотряды и, мол, люди шли вперед только из чувства страха. Возможно иногда случалось и такое, но это ничего не меняет… Но на своей земле против чужеземцев любой народ воюет только и только за свое Отечество, какие бы символы не были на знаменах. И готовность к самопожертвованию не измеряется никакой ценой!
— Да, нам все последнее время говорят: ах за что воевали?! Вон, мол, как плохо потом было жить!
— А подвиг тем и отличается от рассчитанного риска, что он совершается не за цену и не по рациональным соображениям! Какой-нибудь канатоходец, который за деньги пробует перейти пропасть и потом получает гонорар, не вызывает у нас восхищения, хотя он очень рискует. А когда человек бросается в горящий дом, чтобы спасти ребенка, — это подвиг, потому что здесь есть готовность к самопожертвованию. Но для того, чтобы такие человеческие побуждения по-прежнему были идеалами, нужно быть верующим человеком, верить в бессмертие души, верить, что есть Божий суд, «есть грозный Суд, он ждет! Он недоступен звону злата, и мысли, и дела он знает наперёд», — как писал Лермонтов. Мы знаем, как велика инерция этих ценностей. Даже люди воспитанные в атеизме в XX веке, не нуждались в объяснении, как именно должен поступать человек. Вообще впечатляет, насколько инерция добра сильнее зла, велика она и сегодня, несмотря на все попытки развенчать добро, превратить всякое понятие долга в вексель, который может быть измерен и заменен денежным выражением.
Вообще, без веры нет нации. Что на самом деле, делает из народонаселения нацию? Именно общий дух, миросозерцание, общие представления о добре и зле, общие исторические переживания. Когда этого нет, нация атомизируется на индивидов, объединенных только отметкой в паспорте. Распадается как раз то самое гражданское общество, о котором нам столько уже сейчас напето… И сама эта тема, мне кажется, нуждается в серьезном развенчании. Сама по себе это категория очень важная — это гармония между «я» и «мы». Она была искажена в коммунистическом обществе.
— В сторону «мы»?
— Да, в сторону коллективизма, когда «мы» довлеет над «я». Но либеральная система опрокидывает эту схему, сохраняя изначальную порочность самого противопоставлении этих категорий, потому что «я» и «мы» существует неслиянно, но и нераздельно, и принадлежность к целому становится источником ценностей, которые создают уже личностные качества, которых бы у личности не было, если бы она не была частью этого целого.
Кстати, Левицкий, один из последних философов русского зарубежья в книге «Трагедия свободы» пишет об этом. Он высоко оценивает гражданские свободы, но указывает на изначальный порок триады «свобода, равенство, братство» — она во всеединстве не может быть реализована без Бога. Потому что либеральная свобода без нравственных ориентиров несовместима с братством. Ведь нет никаких критериев, как нужно поступать с ближним. Тем более что критерии либерал себе назначает сам, ибо нет никаких истин… Левицкий показывает, как в марксизме и в близких коллективистских учениях, тоже безбожных, акцент делается на братстве, но понимается оно не как общечеловеческое братство в Боге, а скорее как классовое по материальному признаку. Либералы же основной акцент делают на свободе. Но сам Левицкий считает, что будущее человечества и не в коллективизме, и не в индивидуализме, а — он предлагает термин, конечно, условный — в персонализме, то есть в личностном. Ведь личность это нечто большее, чем индивид, и в личности императив свободы может быть соединен со служением ценностям нравственно-религиозного порядка. Кстати, Декарт, основоположник рационалистической философии, еще сохранял рассмотрение категорий свободы с абсолютно христианским пониманием. Он даже писал в «Первоначалах философии»: «Воля настолько свободна, что ее нельзя принудить ни к чему, но она руководствуется теми понятиями о добре и зле, которые в ней заложены».
— Да, напрашивается вопрос — Кем заложены?
— Для блестящего логика было бы совершенно естественным разложить все по полочкам и ввести критерии, если бы они не были для него ясны. Он был правоверным католиком, абсолютно верующим человеком. Он говорит о четких «представлениях о добре и зле, которые были в нас заложены и подтверждены, когда поколебались через христианское Откровение. Конечно, эти темы имеют философскую подоплеку, которую не каждый человек понимает. А нам подается внешний довольно примитивный прием: люди, в свое время намучавшиеся отсутствием внешней свободы в коммунистическом обществе, с радостью восприняли ложную трактовку гражданского общества. И только сейчас начинают понимать, что главным идеалом была провозглашена несопричастность к делам своей нации, к своему Отечеству, к своему народу — дух отщепенства, как сформулировал это Петр Струве в сборнике «Вехи». Но ведь это чистый большевизм! Мы видим дикую смесь крайнего либертарианства с большевистским нигилизмом по отношению ко всему русскому и православному.
— Это считается прогрессивным….
— Вообще, постсоветское российское западничество являет собой сочетание всех худших сторон всех потоков западничества в русском сознании: это раболепство перед Западом, свойственное петербургской культуре XVIII века, это буквально истерическая ненависть ко всему русскому и православному у раннего пламенного большевизма, который постигал свое единственно верное учение в женевских кафе, и примитивное, но уже не наивное, а воинствующее невежество во всем, что находится за пределами исторического материализма, свойственное периоду коммунистического застоя. Как правило, люди, глумливо и самоуверенно рассуждающие о вере и о Церкви, воспроизводят примитивные клише в лучшем случае, из «Большой советской энциклопедии» советского периода. Мне всегда хочется спросить их: «Вы так цените свободу, что же вы ею не воспользовались, когда она появилась? Что же не прочли все то, что было заперто от нас, и не обосновали свое суждение? Что же вы продолжаете говорить все то, чему вас учили в тех самых большевистских учебниках, которые вы так поносите»?
Заметьте, что и в советском периоде истории они поносят в основном державные моменты, а вовсе не суть марксистской идеологии, потому что она во многом ими же воспроизводима в новом либеральном исполнении. Потому что и марксизм, и либерализм, в сущности, это две ветви философии прогресса, и они гораздо ближе в общефилософских категориях друг другу, чем христианскому взгляду на мир. Для христианина конечные цели коммунизма и либерализма кажутся совершенно одинаковыми — это безнациональное, безрелигиозное, глобальное сверхобщество под глобальным управлением, только у марксистов движущей силой является класс, а у либералов — индивид, вот и все. А конечный итог — един!
— Как Церковь должна вести себя в такой информационной и идеологической ситуации? Какой должна быть информационная политика? Не замечать? Миссионерствовать? С какими слоями работать? Или работать с властью, чтобы через власть обновить элиты и этим повлиять на медиа-среду, которая от них зависит?
— С одной стороны, я не считаю, что с большинством из тех, кто поносит веру, Церковь и церковную иерархию, нужно обязательно полемизировать, откликаться на каждое их оскорбление — Бог поругаем не бывает, зато «Вишь, Моська, знать она сильна, что лает на слона…» Тем самым мы придадим этим отщепенцам большее значение, чем они имеют, пусть иссякнет их грязный ручей сам по себе. Но противопоставить этому можно действительно миссию, проповедь, разъяснение. И пора это делать активно, совершенно независимо от их глумлений. Как известно, собака лает, а караван идет. И собака все громче лает…
— а караван идет все дальше и дальше…
— Караван идет стремительно. Я сама была изумлена цифрами, которые я услышала в программе у С. Шустера, что уже 90 с лишним процентов населения отождествляет себя с Православием. Отождествляет, хотя бы, как с культурной традицией, а культурная традиция — это все формы выражения внутренней картины мира. Культура в философском понимании не сводится к области литературы, изящных искусств или науки, но является порождением и продуктом человеческого духа, отражением в жизни и деятельности человека и его историческом акте осознанной системы ценностей. Как таковая, культура зиждется на определенной философской основе и отражает определенную интерпретацию смысла и путей человеческой истории и собственного места в ней. Христианство в целом явило миру невиданный уровень достижений во всех областях человеческой деятельности. Но христианская культура поражает не только многообразием форм и проявлений, но, прежде всего, уникальной этической цельностью. Все проявления человеческой жизни, все общественные институты и установления наполнились единым нравственным содержанием.
Почему человечество явило столь разные системы человеческих обществ, такие разные культуры, разные цивилизации? Оттого, что у них совершенно различная религиозная картина мира, которую они получили из воображаемого или истинного Откровения. У них совершенно различные представления о Творце и твари, о конечности или бесконечности человеческой жизни, души, о долге и смысле жизни человека на земле. Все это рождает разную этику взаимоотношений мужчины и женщины, родителей и детей, отношение к праву, к государству, по разному трактуется назначение власти, ее права и обязанности, все это порождение различных представлений о мироздании, а все многообразие человеческое культуры и есть ее проявление. И если говорить о гармонизации отношений между цивилизациями, то у христиан здесь накоплен наибольший опыт, потому что для христианина только добровольное принятие истины имеет ценность. И особенно в Православии мы видим, в историческом сравнении, конечно, наименьшие попытки кого-либо когда-то насильно обратить в свою веру. Можно привести лишь считанные примеры из истории расширения Руси, частные, осужденные самой Церковью, например, при взятии Казани. Поэтому тезис «бей неверных» чужд христианину.
Вера дает человеку смысл его исторической жизни, побуждает его задумываться над сопряжением своей личной жизни с той общей задачей, которую человечество получило от Бога, ему, поэтому, свойственно не просто так прожить свою жизнь, удовлетворяя свои потребности, но и самому ее оценить, оправдать в собственных глазах на основе критериев нравственных. Именно человек один из всех живых существ имеет такую вещь как история, о которой спорят и которую переписывают. И даже не верящим в Суд Божий небезразлично, как оценивают их деяния. Интуитивно они знают, что судимы-то они будут по делам своим.
— Да, ведь если нет Суда Высшего, чего бы, казалось, беспокоиться?
— Тогда бери от жизни все, живи настоящим. Нам в рекламе это и внушают. И все же, как бы не удручали нас проявления порока, большинство людей до сих пор все-таки стремятся соответствовать нравственным критериям. И если бы этого не было, мы бы давно стали друг друга есть. Никакая разветвленная система права не удержит человека от преступления, если в нем изначально нет грани между грехом и добродетелью. Большая ошибка воспринимать корпус права, законодательство, совокупность правовых норм как источник нравственности и морали, ибо любая система права изначально зиждется на понимании тождества греха и преступления. И прежде чем определять меру вины и меру наказания, нужно считать этот поступок плохим, грешным, а значит, представление о грехе все равно берется из нравственного канона, который в свою очередь формулируется из религиозного канона.
— Да, и, кроме того, ведь законодательство берет за норму нижнюю допустимую планку человеческого поведения.
— Конечно, норма есть всегда компромисс между нравственным каноном и обстоятельствами. Именно поэтому честный человек заканчивается гораздо раньше, чем вступает в силу уголовное право, а благородный человек еще раньше, а уж святой человек вообще больше всего на свете боится совершить какой-то грех и испытывает себя в буквально каждом своем побуждении. Нам же стали внушать, что ты честный человек раз не совершил нечто такое, за что полагается 10 лет тюрьмы. Но правовая норма — это всегда компромисс между нравственной нормой и обстоятельствами.
— Да, если не убиваешь, значит, уже молодец…
— Горе тому государству, в котором человек не совершает преступления только из страха перед уголовным наказанием. На самом деле, такое общество не может существовать! Никакой полицейский не может его защитить, потому что сам полицейский будет порождением общества, в котором утрачено понятие греха и добродетели. И те, кто по неразумению поддается на ложные, коварные тезисы о том, что вера лишает человека свободы, просто не понимают, что они рубят сук, на котором сидят. Не говоря уже о том, что только люди, пришедшие к вере или никогда не отступавшие от нее, понимают, какая перед ними открывается бездонная духовная свобода. И свободен человек становится от действительности, которая может поработить. «И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Эта внутренняя свобода и дает возможность к самостоянию.
У меня иногда такое ощущение, что отъявленные либертарианцы — постсоветские западники — это, как раз, самые несчастные, наиболее травмированные коммунизмом и тоталитаризмом люди, потому что у них никогда не было этой внутренней свободы. Интеллигенция была проутюжена историческим материализмом и научным коммунизмом гораздо в большей степени, чем народ, который, может, и остался без должного образования в вопросах веры, Библейской истории, тем не менее, сохранял внутреннюю свободу, и коммунизм шел как бы мимо него. А вот эти жертвы тоталитаризма как раз наиболее травмированы, потому что у них никогда не было — и это чувствуется — внутренней свободы.
— Ни внутренней свободы, ни любви к Отечеству, ни культуры…
— Ни корней. Вообще, постсоветский либерализм, или, вернее, либертарианство, — не имеет корней даже в русском дореволюционном либерализме, потому что все российские либералы и даже марксисты, хотя и были в массе своей неверующими, были воспитаны в цельной православной культуре и в глубоком проникновении в культуру западноевропейскую, которая в своей основе тоже апостольско-христианская. Но наши отъявленные либертарианцы не имеют никаких генетических или преемственных связей, они полностью оторваны и от православной культуры, и от западноевропейской.
Я даже в книге своей «Россия и русские в мировой истории» саркастически замечаю: бьюсь об заклад, что все чубайсы-немцовы-хакамады «Фауста» вообще не читали, так, знают только по упоминаниям, и они никогда не догадаются, что пролог к нему — это пересказ в художественной форме книги Иова. И что Пушкин, когда писал свои строки «Здесь барство дикое, без чувства, без Закона» имел в виду вовсе не конституцию — правовую норму, а закон нравственный, Закон Божий. И писал он слово Закон с большой буквы. И только в послереволюционных изданиях стали писать это слово иначе. И поэтому к ним стократно применимо определение Сергия Булгакова той несложненькой философии истории среднего русского образованца начала века: все, что было до Просвещения — это варварство, а потом воссияла цивилизация — материализм, атеизм, триумф науки, добавим атрибуты современные — гражданское общество, права человека, материальные блага. Булгаков обращал внимание, что такая философия — это плод всего лишь одной небольшой ветви величественного древа всей европейской культуры, у которой кроме других многочисленных ветвей к тому же есть и корни, а корни эти — христианство. Они своими здоровыми соками до последнего, во всяком случае, до современного Булгакову времени, в значительной мере обезвреживали те ядовитые пары, которые отдельные плоды излучали. Но он обращал внимание на опасность того времени, когда эти идеи будут вырваны из всего комплекса, в том числе и христианских идей, и будут насаждаемы в культурной пустыне.
— Это про наше время, как раз, и сказано. Именно это мы и имеем!
— Да, мы видим, что эти люди настолько оторваны от любой культуры, что они даже не понимают, что породило великую европейскую культуру, что двигало той Европой, которая явила миру величие в свое время. Все успешные великие государства и культуры созданы не общечеловеками, не гражданами мира, которые, видите ли, не знают ни одной абсолютной истины, а именно героями, страстотерпцами, которые готовы за свои идеалы и за свои Отечества отдать жизнь. И как раз сейчас мы можем говорить о духовном упадке европейской цивилизации. Такое утверждение вызывает насмешки, потому что судят-то они только по критериям материальным: где ровненькие газоны, где больше компьютеров, там и успех. Европейские либералы консервативного толка с тревогой трубят о том, что Европа становится гигантским чужим оргпроектом, и, в общем-то, перестает быть субъектом культуры. Америка, например, совсем перестает с ней считаться.
— И отказ об упоминании Христианства в конституции объединенной Европы — тоже ведь признак духовного нездоровья…
— Это страшно. Кстати, в качестве ценностей во всех современных европейских документах определяются только права человека и свобода. Но главный-то вопрос, для чего даны права человека? Да, нам права нужны, безусловно. Но это всего лишь инструмент, функциональная возможность исповедовать какие-то ценности, и если их нет, значит, вы провозглашаете право не иметь вообще никаких ценностей?! Это ли не философия конца истории, истории без всякого нравственного целеполагания. Так какие же идеалы теперь у Европы? Те, что у Чингисхана? В его завещании написано, что высшее счастье — это гнать перед собой своих врагов, это грабить их имущество, любоваться слезами их жен и дочерей. Или те, что у Платона — «возвращение на свою звездную родину», или те, что в Нагорной проповеди — «алкать и жаждать Правды»? Отсутствие ценностей — это тупик человеческой цивилизации! Это философия конца истории. У меня много знакомых среди европейских интеллектуалов именно христианско-консервативного толка, традиционных католиков, которые не приняли капитуляции II Ватиканского собора перед идейным багажом Французской революции. Они с такой надеждой смотрят на Россию, мне даже неловко становится, ведь можем не оправдать… У нас в этом году Пасха совпала, и я поздравляла своих знакомых — австрийскую семью. Они мне сказали, что в XX веке христианский дух России был подвергнут цепям, а дух латинский Европы — соблазну. И оказалось, что цепи меньше изменили душу человека в России, чем соблазн разложил душу в Европе. И поэтому они полагают, что Россия может спасти мир, ей Богу, так и говорят! Но мы редко увидим такие цитаты или ссылки в нашей прессе, мы не прочитаем о таких людях, их конечно немного, но гораздо больше, чем можно подумать.
— Наоборот, нам пытаются показать, что в Европе есть только безрелигиозная культура…
— То, что происходит в Европе вызывает глубокую тревогу. Наши либертарианцы засмеялись бы над этим, опять, мол, Россия думает кого-то спасать… Вообще, христианин задумывается об общих движениях человечества. И то, что происходит в России, — это не какое-то отдельное изолированное явление. Просто в России наиболее ярко, болезненно, ломко и драматично проявляются и библейские пророчества о человечестве, и грех, и, наоборот, духовный всплеск в стремлении грех преодолеть. Россия — фокус мирового движения, поэтому Россию нельзя вырывать из этого контекста. И многие на Западе понимают, что было два пути: у западного христианства — искушение, у восточного — Православия — гонения. И они эти пути прошли по-разному, а конец-то маячит один — история без нравственного целеполагания. В конечном же итоге общий либертарианский проект приводит к упадку и концу. Но сегодня Запад сам построил свой материальный рай на Земле, и с тревогой и беспокойством, как и всегда, смотрит на нашу огромность, на нашу способность выстаивать в испытаниях, которые, может быть, казались бы не по плечу другим народам, и наш вечно самостоятельный поиск смысла бытия…
— Да, от чего нас хотят отвратить. Говорят, мол, Запад уже все нашел, пора идти за ним…
— А я вот все дивлюсь: как же вместе с Западом измельчало и изменилось российское западничество. Если в XIX веке русские западники, восхищенные улыбкой Джоконды, жаждой познания Гёте и блеском рационалистической философии склонились перед обаятельной триадой «свобода, равенство и братство», то сегодня тот российский либерал и западник XIX века с ужасом не нашел бы ничего из того, что его тогда привлекало, лишь следы ростовщика во всем и везде. «Былое и думы» Александра Герцена уже пронизано недоумением и раздражением, потому что он увидел сытого и пошлого бюргера в каждом из своих идейных учителей — социалистов Европы. А сегодня нам сознательно предлагают, нам — России, которая выстояла перед мощным натиском католицизма с его огромным культурным импульсом, выстояла против сумрачного германского гения, — нам предлагают теперь капитулировать перед попсовой Америкой! Да, это мощная материальная цивилизация, очень сильная, но это цивилизация без культуры как порождения духа.
Но что делает их сильными? Среди прочего, это религиозность, куда большая, чем в Европе и поэтому вовне они вовсе не либералы и не плюралисты, а ярые патриоты. У них есть идея «нации-искупительницы», есть изначально заложенный мессианизм. И это оправдывает и экспансию, и внешнеполитическую идеологию обоснования агрессии — что-то вроде: «Мы управляем вами, поскольку это в ваших же интересах, а кто этого не понимает — есть зло, подлежащее уничтожению, ибо американская система высшая по отношению к другим». Кстати, по их кальвинистскому учению и развившемуся из него историческому сознанию, доказательством такой высшей предназначенности является земной успех и богатство. Что может больше противоречить Евангелию, где говорится как раз о том, что изначально заложена в человеке греховность, и преодолевать ее можно только с Божией помощью, преображаться, и процесс этот — бесконечный? Поэтому любой, кто побывал в Америке, видит эти противоречия, хотя там тоже много людей, которые стараются жить по-христиански.
— Наталия Алексеевна, давайте еще немного поговорим о России. Как должны строиться отношения государства и Церкви? Должно ли быть признано Православие государственной религией? Должен ли быть принят закон о государственных религиях?
— То, что Православие должно быть выделено государством, я считаю совершенно необходимым, хотя не готова сформулировать, как это должно выглядеть. Дело в том, что в России Православие играло государствообразующую роль. Тем не менее, никто не принуждал народы, которые были втянуты в орбиту русского проекта, переходить в Православие, никто не вмешивался в их внутренние уклады, они молились своим богам, и, в то же время были частью общности. И это, кстати, не мешало межрелигиозному миру, наоборот. Давайте сравним исторический опыт XX столетия и предыдущего развития России. Когда, например, Запад в лице поляков бесчинствовал в Москве, охваченной великой смутой, входя конными с оружием в кремлевские соборы, в Казани были живы те, кто помнил довольно жестокое покорение Иваном Грозным Казани. Но татарские старейшины собрали средства и людей, и послали на помощь — кому? — Минину и Пожарскому! Это факт. Вместе били Наполеона, и никогда не было никаких взаимных погромов. Имеется колоссальный, невиданный в истории положительный и конструктивный опыт сосуществования государственной религии — Православия — и других вероисповеданий. Конечно, полностью безгрешным, идеальным, лубочным он быть не может. А XX век, когда сначала большевики, а потом либертарианцы принуждают фактически все народы отказаться от собственного духовного наследия ради абстрактно общечеловеческого, мы как раз и увидели очень много накапливающихся межнациональных проблем, потому что плоть и кровь разъединяет, а дух — объединяет.
Но на самом деле, все, что произошло в период коммунистического государства, в наибольшей степени ударило по Православию. И поэтому сегодня поднятие статуса Православия, государственная поддержка, даже материальная, были бы только восстановлением исторической справедливости. Потому что марксистская доктрина обрушилась именно на все то, что составляло основу православного русского духа, из всех общеобразовательных программ с особым тщанием изымалось все, что несло хоть какой-то отпечаток православного взгляда на мироздание. В то время как народам окраин академики создавали письменность и Университеты, поднимали национальные эпосы, была запрещена до 30-х годов вся русская классика, остро ставившая нравственные дилеммы именно в православном ключе. Церковь была полностью ограблена, уничтожена. А духовные центры, скажем, мирового ислама, находились за пределами России. И когда это стало возможно, они щедро направили свою поддержку возрождающемуся исламу на территории России. Но Русской Православной Церкви, на самом деле, помочь некому, кроме самого государства. В то же самое время введено понятие традиционных религий. У меня есть некоторое сомнение в отношении некоторых из них, насколько они традиционны…
— Буддизм?
— Да нет, я о других, но пусть их… Проблема — не в них, а в нас самих. Но бесспорно исламские народы в течение нескольких веков участвовали в сотворчестве и становлении России — той империи, обломки которой мы стараемся восстановить. Исламские народы — автохтонное население и они наши собратья и сограждане, поэтому, безусловно, здесь государство не может отречься. Убеждена, что православные не только должны иметь право, но и обязательно должны осваивать свою православную культуру в школах, и наши мусульмане имеют право на изучение основ исламской культуры. Если они не будут ее изучать, к ним придут ваххабиты и будут преподавать им совсем другую интерпретацию Корана, чем каноническая. Мы видим, к чему это приводит.
Все же потуги все это запретить направлены в первую очередь против Православия. Потому что те, кто борется в основами православной культуры сегодня, понимают, что Православие было тем духовным стержнем, который сформировал Россию, ее культурно-исторический тип, то, чем она стала в мировой цивилизации. Им хочется это уничтожить, поскольку из марксизма они оставили главные идеи, в частности, движение мира к единой цивилизации, просто подменили коммунистическую формацию либерально-западнической. Но сама идея линейного прогресса осталась без изменения. А значит, нужно лишить Россию ее преемственных духовных основ, с которыми она опять выстроит нечто неожиданное, затупив нож, которым ее собирались резать по живому. Так ведь в определенной мере произошло на русской почве с марксизмом. Поэтому очень важно, необходимо преподавание основ православной культуры.
Дело в том, что не бывает культуры, не основанной ни на какой религиозной основе. И то, о чем мы говорили в начале, те различия в представлениях о Творце и твари, о смысле человеческой жизни, о том, как ощущается долг человеком перед Богом и людьми, все это закладывается верой, а потом уже из поколения в поколение передается вне осознанного отношения к религии. Нужно обязательно добиваться преподавания этой дисциплины, а принцип отделения Церкви от государства сохраняется полностью. Он реализуется в том, что эта дисциплина не входит в обязательный список для получения лицензии о среднем образовании. Есть многие западные страны, которые нам сейчас представляют как эталон, в них преподается и Закон Божий, если 25% учащихся хочет его изучать, причем — за счет муниципальных или государственных средств. Но не навязывается тем, кто не хочет. Этого и нужно добиваться. Мне кажется, что при правильной постановке вопроса здесь не будет коллизий.
— Кто должен добиваться? Должны ли православные активно добиваться выполнения своих требований, в том числе, введения основ православной культуры в школу?
— Безусловно. Добиваться этого нужно. Нужно писать и выстраивать отношения с Министерством образования и науки, и депутаты здесь должны объединиться и поставить этот вопрос. Преподавание основ православной культуры вооружает человека внутренним инструментом для распознавания разных подмен, он становится менее подвержен воздействию политтехнологий, у людей есть как бы внутренний барометр, они распознают, где есть грех, где есть подмена. Это инструмент для распознавания всяких разных лжеучений. При постижении православного взгляда на мироздание неизмеримо углубляется как ретроспектива, так и перспектива любой темы и любого предмета для обсуждения.
— Сейчас вообще школу пытаются свести к чистому образованчеству…
— Человек прикладной, гомо экономикус! Ему нужны только практические навыки для приспособления к жизни. Это страшная тенденция. Изъятие классики из сегодняшних общеобразовательных программ после запрета Закона Божьего после революции, довершило оскудение. Ведь классическая литература основана на переживаниях героя как воплощенного долга, в ней остро ставились нравственные дилеммы. Имея классическую литературу, даже не читая Евангелия, человек невольно в опосредованной форме постоянно соприкасается с нравственным выбором и христианским ответом. Неслучайно Г. Федотов, философ-эмигрант, остро откликавшийся на нюансы и новые акценты в советской идеологии написал в середине 30-х годов, когда была реабилитирована русская классика: «Россия спасена! Несколько страниц Пушкина, прочитанные новыми советскими поколениями стоят больше тонны газеты «Правда». Для России отказ от Закона Божия имел катастрофические последствия, потому что, при, безусловно, большей грубости и необузданности нравов и отставании культуры быта, что мы не можем не замечать, устремленность даже простого человека в мир иной и страх Божий от оскотинивания удерживала. На Западе же эту роль скорее выполняет уже несколько веков порядок, цивилизованность. Но сейчас там порок проявляется в других областях.
Человек везде грешен, разные соблазны имеют большую силу, поэтому образование, конечно, не должно быть отделено от воспитания. Когда вы человеку безнравственному, не имеющему ориентиров добра и зла, даете максимальные навыки приспособления к этой жизни, где сильный поедает слабого, вы делаете его еще более опасным, особенно при провозглашении тезиса: «Что не запрещено — дозволено». И скоро, слова о том, что мать свою убивать нельзя, надо будет вносить в конституцию. Если этого нет в конституции, значит все можно? До чего дошел Запад: в Германии людоеда, причем не сумасшедшего, невозможно осудить, потому что в конституции нет статьи за людоедство! Я скажу: грош же цена тогда всем правам человека! Потому что все это прах по сравнению с тем, что затрагивает фундаментальную основу нашего бытия — кто мы, звери или люди? По сравнению с этим, то, как мы устраиваем свою жизнь и свои отношения, становится вторичным. Это казалось первичным, пока сохранялось христианское толкование того, что такое человек. В строительстве царства человеческого мы дошли до того, что вершиной всего стала благоустроенная несопричастность во вселенской борьбе добра и зла.
— Сегодня очень остро стоит проблема самосохранения государства перед лицом угроз и внутренних, и внешних, а как таковой государственной идеологии у нас сегодня нет. Какая она должна быть? Должна ли она формулироваться на основе Православия? Должна ли Церковь активно участвовать в формировании этой идеологии?
— Обязана. Церковь не может уклониться, потому что ее прямое назначение быть столпом и утверждением истины, гласом религиозной совести, который дает нравственную оценку всему, с чем сталкивается человек и человечество. Если она уклонится — это уже будет не Церковь. Нужно отойти от этих клише «демократия», «права человека"… Вернее, просто отделим кесарево от Богова… Давайте о том, что человеку важно, скажем другими словами.
В России будущее за теми, кто обязательно будет утверждать свободу человеческой личности, но не отделять свободу внутреннюю от внешней, и не будет изымать ее из вечной дилеммы добра и зла, греха и добродетели. Это и есть христианское толкование свободы, в котором абстрактный индивид, утративший сопричастность семье, нации, станет личностью. Свобода с восстановлением христианского чутья к злу и его источнику восстановит чувство личной и соборной ответственности за себя и каждого, за своих поруганных соотечественников и единоверцев, за русский народ и его жизнь в Боге и на земле.
Хватит с ложной стыдливостью обходить тот факт, что русский народ это основатель и стержень российской государственности. Другие народы, чье право на самобытность мы, православные, как раз готовы отстаивать перед либералами, вошли в русский проект, причем вошли осознанно в русское православное царство, а вовсе не в какое-то абстрактное общечеловеческое государство. От такого народы бы в ужасе отшатнулись как от дьявольского изобретения. И пока стержневая роль русских не подвергалась сомнению, тогда и цвели на этом древе пышным цветом все другие народы, которые осознанно связали с русским народом свою судьбу и сохранили ему верность. И это не означает никакой межнациональной розни, наоборот! Выживет русский народ, сохранит он себя как преемственный субъект истории и культуры, тогда и расцветут на этом древе все другие народы Российского государства.
— Наши правые господа вряд ли согласятся с этим проектом…
— Давайте же, наконец, подвергнем полному уничижающему и философски точному разбору тезис нынешних либералов, что они, якобы правые, а левые — это марксисты. Понятие правые и левые — это понятия из 25 главы Евангелия от Матфея, когда на Страшном Суде Господь отделяет козлов от овец — козлы по левую руку, а овцы — по правую. «Тогда скажет Царь тем, кто по правую сторону Его: «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от основания мира. Ибо голоден был Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и напоили Меня; странником был, и приняли Меня; наг, и одели Меня; болен был, и посетили Меня; в тюрьме был, и пришли ко Мне». Тогда ответят Ему праведные: «Господи, когда мы Тебя видели голодным, и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда же мы видели Тебя странником, и приняли? Или нагим, и одели? Когда же мы видели Тебя больным или в тюрьме, и пришли к Тебе»? И ответит им Царь: «Истинно говорю вам: сделав для одного из братьев Моих меньших, вы для Меня сделали».
То есть правыми в Евангелии названы те, кто обул, одел и накормил ближнего, а значит, сделал это Господу. Поэтому правое — это социальная роль государства. Она недвусмысленно вытекает из Евангелия как явление правого, праведного характера и является правой именно в евангельском смысле. Но наши-то либертарианцы именуют себя правыми только по критерию отношения к средствам производства, как в историческом материализме и научном коммунизме! Так что из-под пальто от Versace у Чубайса торчит сюртук Карла Маркса!
Не отношение к средствам производства, а отношение к иерархии ценностей определяет принадлежность к левому — лукавому, нечестному, или правому, праведному, правильному. Воинствующий эгалитаризм в духовной сфере, который исповедуют наши либералы, — явление такое же левое по своей сути, как и марксизм, который к концу ХХ века свелся к редукции эгалитаризма всего лишь в материальную сферу.
Будущее России откроется, когда мы поймем, что настоящее правое, праведное, — это, безусловно, свобода, в том числе свобода в творчестве, экономической деятельности предпринимательства при религиозном понимании того, что тот — правый — это тот, кто обул, одел и накормил ближнего, преломил хлеб с обездоленным не по принуждению, но по велению души. Национально-консервативная идея, идея солидарности нации вытекает из евангельского толкования правого. Я думаю, о будущем России можно будет говорить тогда, когда мы не постесняемся говорить о своей воле к историческому бытию, к восстановлению триединства духа, души и тела нации — веры, культуры и национальной по духу государственности. Не надо бояться этих слов, они никому не угрожают. Наоборот опыт XX столетия, безрелигиозный и безнациональный — привел к вакханалии порока, к жестоким конфликтам между деградировавшими нациями, уже не ведающими подлинных ценностей, не знающими, за что они, а ищущими лишь, против кого они. Нет! Огромная, многоукладная Россия не может быть без великой идеи и уверенности в себе и своей исторической ценности. У большого государства должна быть большая идея.
— Какая нам идея нужна, Наталия Алексеевна?
— Вера, надежда, любовь. С Божьей помощью и общенациональным сверхусилием многое возможно. Все возможно! Обретем Веру — будет и понимание вечного Отечества. Обретем Отечество — будет подлинная нация, получившая Дары Святого Духа, и претворяющая Их в собственном неповторимом творческом историческом акте. Обретем Нацию — будет и Держава!
С Наталией Нарочницкой беседовала Анна Гальперина
