 |
| Православие.Ru | Артемий Ермаков | 21.04.2004 |
К середине XVII столетия московские духовные власти увидели, что в связи с оживлением политических и торговых связей западная граница становится прозрачной. А значит, предстоит отразить нашествие протестантских и особенно католических миссионеров, уже давно и плодотворно работающих в Литве и на Украине. И тут они с ужасом выяснили, что русское духовенство к этому совершенно не готово. Веками на Руси вырабатывался тип деятельного подвижника-святого, доказывающего веру делами рук своих. Были еще герои — мученики за веру. Но для приезжих иностранцев, да и для подрастающей городской молодежи этого было уже недостаточно. В самом деле, не станешь же назначать штатного чудотворца или страстотерпца в каждый город. Необходимо, чтобы все священники или хотя бы настоятели крупных соборов были в состоянии не только прочитать католику православный Символ Веры, но и отстоять его, показав при этом свою эрудицию и общую культуру. Таких людей в русской церкви было не так уж много.
Картина просвещения России XVII века, вообще, представляется очень пестрой. На древнем новгородском Севере грамотных больше половины даже среди крестьян, вот разве пришлют иногда из столицы не умеющего писать воеводу. В Сибири же на высокие государственные должности порой назначают разбойников и убийц, лишь бы читать умели. За вторую половину столетия Печатный двор в Москве издал больше трехсот тысяч букварей ценой в одну копейку. Но они то тысячами расходятся за несколько дней, то лежат на складе годами. Счет государевым приказным чиновникам писцам и дьякам идет уже на тысячи, и буквы в документах давно уже не печатные. Вот только документы эти замучаешься читать: одни и те же буквы в соседних словах написаны по-разному, да и сами слова выдают писавшего с головой. Если везде «о», то писец северного рода, если «а» — южных кровей.
Дело осложнялось церковным расколом. Плохо продуманное и спешно проведенное исправление древнерусских духовных книг оттолкнуло от церковного начальства людей, воспитанных на русской книжной традиции. Иван Неронов, Аввакум Петров, Федор Благовещенский — лучшие начетчики среди москвичей, все они оказались раскольниками. Вместе с ними, чуя несправедливость церковной реформы к русскому языку, ушли в раскол многие грамотеи. Реформу, в конце концов, завершили, но церковь нажила себе множество новых противников, пламенных агитаторов, хорошо знавших и книги и Россию.
В такой обстановке государство уже не могло оставаться равнодушным. Угроза положению Православной церкви воспринималась как угроза существованию самой Руси. Времена Смуты все еще хорошо помнили. По инициативе и на деньги ближнего государева боярина Федора Ртищева в 1649 году в Андреевском монастыре на Москве-реке (он и сейчас стоит там же, недалеко от здания президиума Российской Академии Наук) основывается первая на Руси богословская школа. Во главе ее становится выпускник Киевской Академии, несколько лет проведший в Греции, Епифаний Славинецкий. История того времени довольно скудна на описания характеров. Мы знаем, что Епифаний до раскола входил в «Кружок ревнителей древнего благочестия», где был дружен и с Аввакумом, и с будущим патриархом Никоном, и с молодым царем Алексеем Михайловичем. Школа его занималась фундаментальным переводом Ветхого Завета с греческого языка на славянский, она же в 1663 году подготовила первое относительно полное печатное издание Библии в России. Через руки Епифания прошло множество церковных книг, назначенных к исправлению. И он, как мог, старался смягчить последствия раскола. Рядом подрастали ученики, уже способные разобраться и в летописном, и в печатном деле. Переводы богослужебных книг увеличили обращение к иностранной литературе — сперва художественной, а затем и научной. Андреевское братство было переведено в Чудов монастырь в Кремле, но затем, с падением Никона пришло в упадок.
Сам Епифаний прожил в Москве долгую жизнь до 1676 года. Русский церковный историк Антон Карташев называет его «живой академией православных наук» (вспомним, что Пушкин писал о Ломоносове). Действительно, на Руси это, пожалуй, первый тип серьезного ученого, работавшего одновременно над многими проблемами, ведавшего книгоизданием, создавшего первый словарь церковных терминов и двуязычные словари для переводов. Он первый стал снабжать печатные духовные книги авторским предисловием. Его рукой переведены и обработаны учебники по географии (с изложением системы Коперника) и анатомии человека, а также написано множество праздничных молитв и канонов, похвальных слов. Но самым популярным трудом Епифания в XVII веке стало «Гражданство обычаев детских», книга, содержавшая правила воспитания детей и их поведения в обществе. Она пользовалась вниманием русских людей до конца следующего столетия.
В 60-х годах XVII века соперником Епифания выступил выдающийся книжник, один из первых русских поэтов и драматургов Симеон Емельянович Петровский, известный нам как Симеон Полоцкий. Он тоже окончил Киевскую Академию, но был выходцем из Белой Руси. Симеон встал во главе школы Заиконоспасского монастыря на Никольской улице. Это была уже настоящая школа с постоянными учениками, набранными из молодых подьячих разных приказов. Государство всерьез взялось за плановую подготовку грамотных чиновников. В школе преподавалась русская грамматика, математика и латинский язык. Официальное изучение латыни породило в Москве большие споры. Против католической ориентировки образования выступили Епифаний и его ученики. Как грибы растут созданные ими «альтернативные» школы: при Печатном дворе (с преподаванием греческого), при церкви Иоанна Богослова в Китай-городе (с преподаванием риторики). Симеон смотрел на это спокойно. Его задачей было общее распространение просвещения, как церковного, так и светского.
Пример московскому люду преподал и сам царь Алексей Михайлович, пригласивший Симеона воспитывать своих старших сыновей Алексея и Федора и обучать их иностранным языкам. Училась у Симеона и их сестра Софья, будущая правительница России. Сейчас трудно что-то сказать о подробностях этой учебы, но современники вспоминают, что она была «приятной». Для своих воспитанников (а иногда и вместе с ними) Симеон перевел и переложил стихами около десяти книг, которые вошли в золотой фонд художественной литературы предпетровского времени. Его ученик Карион Истомин стал автором букваря, по которому учились Петр I и Ломоносов. Симеон умер в 1680 году, оставив Заиконоспасскую школу в наследство Сильвестру Медведеву, автору первого на Руси научно-исторического исследования о московском стрелецком восстании 1682 года.
Все эти и другие начинания в области школьного дела завершились созданием 1687 году «Славяно-греко-латинского училища», называвшегося потом Академией. Во главе первого высшего учебного заведения Москвы и России встал ученик Епифания Евфимий (уже коренной москвич). Программы академии разрабатывали братья Иоанникий и Софроний Лихуды, приглашенные из Греции. Позднее их посты заступили Федор Поликарпов и Иван Головин. Через Академию всякому свободному человеку открывалась дорога к высоким государственным постам.
Но это через пятьдесят лет. Тогда Петр I и его сподвижники, заковав Московскую Русь в петербургский обруч Империи, объявят ее «царством темноты и невежества». А пока надо выучить тех, кто даст книги в руки Петру. Через век Ломоносов подарит Москву университетом. А пока Москва готовится к встрече Ломоносова. Через полтора столетия Карамзин напишет «Историю государства Российского». Ныне же время сбора летописей, переписки сводов, поновления икон. Не всем собирать урожай — кому-то и сад посадить.
Нужно немного подробнее рассказать и об еще одном человеке, потрудившемся для российского образования. Друг и ближний боярин Алексея Михайловича Федор Михайлович Ртищев был воистину удивительным человеком. Его биография напоминает своей тишиной жития многих русских святых. Человек, проведший всю свою жизнь (1625−1673) при царском дворе, Ртищев никогда, например, не мстил своим врагам. Некто Иван Озеров, при его содействии получивший образование и высокий пост, пытался затеять дворцовую интригу против него. Ртищев, будучи его непосредственным начальником, не воспользовался своей властью, но почти десять лет пешком ходил по вечерам к его двери, пытаясь примириться с упрямым подчиненным. Сопровождая государя в польском походе, он, единственный из всего двора, с больными ногами ехал на коне, предоставив свою карету раненым. Он первый устроил в Москве на собственные деньги приют для вытрезвления и излечения пьяных и богадельню для вдов. На свои деньги выкупал узников из долговой тюрьмы и воинов из татарского плена. В голодные годы посылал нуждающимся городам бесплатные обозы с продовольствием. К своим крепостным крестьянам относился бережно, стараясь не обременять их работами и оброком. Перед смертью, выпустив на волю всех дворовых, слезно просил наследников не обременять крестьян «ибо, — говорил он, — они нам суть братья».
Ртищев не обладал никакими особенными государственными талантами, однако славился своей справедливостью, и поэтому разные области Руси, даже вольнолюбивое казачество, время от времени просили пожаловать его к себе на воеводство. В ожесточенных церковных спорах времен раскола он один сумел сохранить дружеские отношения со всеми противниками. В его доме дольше всего в Москве продолжались прения о вере. Протопоп Аввакум, еще не впавший в ересь, одержимо громил латинский уклон Симеона Полоцкого, Симеон резко и насмешливо отвечал ему. Однако само присутствие хозяина не допускало превращения споров в нецензурную брань, как бывало на площадях. Счастье, что именно такой мирный, вдумчивый человек стоял у начала русской школы. Это позволило ей избежать и поверхностного фанатизма, и тщеславной напыщенности. Ртищев своей жизнью завещал ей негордое, сострадательное отношение ко всякому человеку, даже к идеологическому противнику.
Наступал XVIII век, и слово «просвещение» уже связывалось нашими образованными соотечественниками с философами Франции и Германии. Россия казалась им лежащей во мгле. Но мы знаем, что это неправда. Что у нас на Москве было собственное, не заемное просвещение, и во главе его, по словам историка Василия Ключевского, стояли «добрые люди Древней Руси».
