 |
| Известия | Сергей Нехамкин | 13.04.2004 |
Из обращения к президенту:
«Владимир Владимирович! Вы бываете в Китае. Вполне возможно, что съездите в город Циндао на берегу Желтого моря. С этим городом Россию связывает эпизод русско-японской войны 1904−1905 годов, когда в бухту был вынужден зайти эскадренный броненосец «Цесаревич"…
Броненосец «Цесаревич»
Сто лет назад поползла на восток география русских могил. Шла японская война, пополнившая отечественную историю экзотическими, недобро памятными названиями — Чемульпо, Цусима, Сандепу, Мукден… Циндао (тогда употреблялось написание «Цингтау») нет в этом списке, Циндао вообще был ни при чем: в этом приокеанском китайском городе под военно-морскую базу арендовали территорию немцы, соблюдавшие нейтралитет. Но не очень далеко располагалась другая база, арендованная русскими, — Порт-Артур.
В 1904-м Порт-Артур первым принял японский удар и потом держал долгую оборону. Там стояла 1-я Тихоокеанская эскадра. Когда по ней начала бить японская осадная артиллерия, стало ясно: кораблям надо идти на прорыв — сквозь минные заграждения, навстречу вражескому флоту. Утром 28 июля вышли в море. А днем разыгралось то, что историки назовут боем в Желтом море.
К тому времени уже погиб адмирал Макаров, потому командовал эскадрой контр-адмирал Вильгельм Карлович Витгефт. Он был на флагмане — эскадренном броненосце «Цесаревич». Одни говорят — мог бы руководить лучше, другие — сделал все возможное. Но никто не отрицает личного мужества контр-адмирала. Витгефт повел корабли в бой, хотя двумя днями ранее шальной осколок разворотил ему плечо; стоял под огнем; да и Цусимой эта битва для России все-таки не стала. Просто в той злосчастной войне все было против нас, в том числе и судьба. Японцы уже решили, что удержать русских невозможно, собрались отводить свои суда, но тут 12-дюймовый снаряд угодил в фок-мачту «Цесаревича» — а на нижнем мостике находился Витгефт. Командующего разорвало на куски (говорят, нашли только ногу), погиб или был тяжело ранен весь его штаб. Чуть позже, после еще одного попадания, броненосец потерял управление.
С большим трудом он добрался до ближайшего места, где мог рассчитывать на помощь, — в Циндао. Немцы боялись, что японцы ворвутся в порт, чтобы добить броненосец, потому поставили условие: «Цесаревичу» разоружиться, экипажу — интернироваться. Не дождавшись ответа на срочный запрос в Санкт-Петербург, начальник штаба эскадры контр-адмирал Матусевич (тяжело раненый), отдал приказ командовавшему кораблем старшему офицеру капитану II ранга Шумову разоружаться.
Витгефта (точнее то, что осталось) и других павших с почестями похоронили в море по пути в Циндао. Но на борту было еще 47 раненых, которых передали в местный госпиталь. Несколько человек потом умерли. Здесь их и похоронили. В Циндао тогда заходили и другие русские суда, участвовавшие в бою, там были свои убитые, свои смертельно раненые. Надо полагать, что эти люди тоже упокоились в Циндао.
Из обращения к президенту:
«На Международном кладбище появилась братская могила с большим красивым памятником. На нем была надпись «Доблестным защитникам Порт-Артура, скончавшимся в Цингтау, отъ эскадренного броненосца «Цесаревич».
Русская колония
Когда в 1898 году китайские власти передавали Циндао немцам в аренду на 99 лет, вряд ли кто-то предполагал, сколько за эти 99 лет всякого случится. Уже в Первую мировую войну японцы выбили немцев из города, потом Циндао стал китайским, потом опять японским, потом опять китайским, он был гоминьдановским и маоцзедуновским — чужая история. Но наша история бушевала неподалеку — и вышло, что после революции и гражданской войны в Циндао начали оседать русские эмигранты.
Из письма в «Известия» Георгия Алексеевича Амал-Топарх-Юрьева, выходца из циндаоской русской эмигрантской колонии:
«В Циндао жило много разного русского народу. Были и люди из «высшего света», были и простые казаки, волею судеб оказавшиеся сначала в Монголии, Синцзяне и Маньчжурии, а потом разъехавшиеся по всему Китаю. До 45-го года процветали «дворянские собрания» и разные монархические, фашистские и анархические группки. Знаю это по рассказам дяди и отца, главного объединителя просоветски настроенных русских. Была у нас школа, был советский клуб, разные устроения и т. д. Китайские власти разрешали русские школы, институты, техникумы, никого не заставляли говорить на своем языке. Безработицы среди русских не было — почти все имели если не высшее, то техническое образование, потому работали у китайцев или организовывали сами строительные, оформительные, издательские фирмы. Мало чем жизнь русских в Циндао отличалась от харбинской — за исключением величины колонии».
Софью Николаевну Игнатьеву, также приехавшую в 50-е в Россию из Циндао, я спросил, держались ли там наши друг за друга, было ли чувство, так сказать, национальной взаимовыручки. Подумав, она ответила, что нет, про общую спайку говорить трудно: разные взгляды, возрасты, уровень достатка. Правильнее сказать, что община состояла из компаний, вот в них дружба царила настоящая. И все же была дата, объединявший всех, — 28 июля, годовщина такого близкого от здешних мест боя в Желтом море. И была традиция собираться в этот день на Международном кладбище у памятника русским морякам. Приходили самые разные люди, погода обычно стояла замечательная, из церкви приезжал батюшка, служил панихиду, которую почтительно слушали даже атеисты. Смешно: говорят, что полное единодушие бывает лишь на кладбище. А здесь оно действительно возникало на кладбище, потому что именно на кладбище территориально располагался дорогой для всех «циндаоских русских» символ, потому что тут думалось не о том, что разъединяет, а о том, что объединяет. Как пишет Георгий Алексеевич, «каждый по-человечески понимал святость места».
Полковник Татаринов
Фигура, которую нельзя не упомянуть. То, что братская могила русских военных моряков имела достойный вид (а в давней исторической справке о Циндао отмечается: «Здесь похоронены немецкие солдаты, погибшие в 1914 году, и русские моряки. Кладбище красиво обустроено садовниками-ландшафтдистами и наполнено памятниками, созданными известнейшими европейскими художниками и скульпторами»), — заслуга предреволюционного военного агента (атташе) России в Китае полковника Александра Александровича Татаринова.
В истории русско-китайских отношений Татариновы — особая фамилия. Предок полковника — доктор Татаринов, врач и дипломат, исследователь китайской медицины. Известен, в частности, тем, что, перебравшись на старости лет в Пензу, привез с собой собранную в Китае богатейшую библиотеку, где, по преданию, была таинственная книга на сикритском языке (санскрите?) о том, как достичь бессмертия. Библиотека потом загадочным образом исчезла и до сих пор волнует умы кладоискателей. Полковник Татаринов — тоже персонаж для исторического романа. Между прочим, упоминается в допросах Колчака как человек, помогавший снаряжать белую армию. А до этого… Георгий Амал-Топарх-Юрьев, его племянник, пишет:
«Александр Александрович Татаринов — полковник Генерального штаба, военный атташе в Болгарии и Румынии во время Первой мировой. Был награжден орденом, денежной премией и яйцом Фаберже (стояло у него в кабинете на камине в Циндао) за успешное выполнение задания по привлечению Румынии на сторону Антанты. В Китае оставался военным атташе до 1922 года, когда туда прибыл полпред Ленина Лев Карахан. Он просил Татаринова продолжить работу «для советской власти», однако дядя наотрез отказался: к этому времени стали известны результаты работы комиссии, исследовавшей подробности убийства царской семьи, а дядя был частым гостем у них, последнюю Пасху перед революцией провел с ними. Татаринов получил предложение французского министра иностранных дел исполнять обязанности консула Франции в Китае, дал согласие и был таковым до 1946 года, когда вдруг скоропостижно скончался. Александр Александрович оставался патриотом Родины до последних дней. Помню, как во время войны я помогал ему переставлять на огромной генштабовской карте, свисавшей до пола с длинного 12-персонного стола, красные (наши) и синие (фашисты) флажки. Мне не забыть, как он, плача, перебегал улицу (мы жили напротив) и кричал мне и моим родителям: «Ларочка, Лёшенька, Юрка, наши победили!»
После отказа дяди сотрудничать с Караханом сов. посольство больше денег на ежегодное подновление и ремонт мемориала не выделяло. По дядиной инициативе мемориал в 24-м году окружили оградой, сделанной из 12-дюймовых снарядов с «Цесаревича» (весь боезапас капитан Д. Шумов по договору оставил в Циндао). Пожертвований с русской колонии, конечно, не хватало, и дядя оплачивал уход за братской могилой из личных средств».
Возвращение
Время начала исхода циндаоской русской общины — 1947 год: гражданская война в Китае кончилась победой коммунистов, стремительно менялась атмосфера, эмигранты вновь начали паковать чемоданы. Часть выбрала дорогу на США и Австралию. Часть решила возвращаться в СССР. Не то чтобы настолько распропагандировали их газеты вроде «Родина ждет!», просто было убеждение: мы — русские, а русским человеком можно быть только в России.
Еще одно письмо Георгия Алексеевича:
«…Мы вернулись в Россию через 10 лет после окончания войны. Те, кто поверил обещаниям быть нетронутыми и вернулся с первой волной репатриации, почти ВСЕ попали в тюрьмы, в подземные рудники Ухты и на Колыму. Все были обвинены в шпионаже: «Как можно жить среди японцев и не быть ими завербованными!» Наш дальний «боковой» родственник работал в Шанхае в советском Интуристе и, как мне через много лет стало ясно из речей «товарищей» на его похоронах, сделал для Родины не меньше, чем Зорге. Он был арестован японцами, провел 3 года в их застенках (…), пережил неописуемые азиатские пытки — через шланг в желудок закачивали нечистоты из параш — и другие, о которых рука не поднимается написать. Потом его обменяли на японского разведчика, и сам Берия в своем кабинете подписал «помилование» за «некоторые заслуги» — 20 лет лагерей без права переписки. Его реабилитировали в 1957-м и дали 2-комнатную квартирку на Первомайской ул. Беседуя с ним, я поразился полному отсутствию ненависти к «системе» и к тем, кто вместо наград загубил его жизнь и здоровье. Тихим голосом с легким грузинским акцентом Ираклий Васильевич пояснял, что «такова была историческая ситуация», что и при любой другой он бы делал то же самое ради Родины.
Мы возвращались с желанием «приложить все свои силы и знания на благо Родины (мы не писали — коммунизма!) в деле ее послевоенного восстановления». Мы бросали дома, друзей, любимые и привычные вещи, любимых животных, гигантские библиотеки (наша занимала две огромные залы)… Отцу — как высококлассному спецу — предлагали работу в ведущих портах мира, а он потащил семью (с нашего общего согласия) в Пермь. Он и умер-то 53 лет от роду, оттого что страдал из-за недоверия коммуняк.
Вы бы видели, что из себя представляла послевоенная страна!!! Полуголые в «тапочках» люди, жуткие очереди за едой, в магазинах — НИЧЕГО! К нам подходили и щупали нашу, поверьте, не княжескую одежду, были потрясены нашими шерстяными свитерами и обувью.
…И мы окунулись в работу. Поскольку я и отец знали разные языки, в том числе китайский, нас приняли на работу переводчиками в управление «Молотовстрой». За городом строилась огромная электростанция и нефтеперегонный завод, и туда приехали учиться разным рабочим специальностям 3000 китайцев, взятых прямо из деревень. Нам приходилось крутиться круглые сутки, переводя задания, претензии, присутствовать на хирургических операциях, помогая врачам определить, что с больным («Что с вами?» — спрашивает врач."У меня как кошка легла на грудь», — отвечает бледный крестьянин из Хубэя). Я счастлив, что поработал в «гуще рабочего класса», многое понял и многому научился. Наравне с ними делал фрамуги и дверные коробки, работал на фрезерных и сверлильных станках. Потом ушел в армию…»
Его дальнейшая судьба: радиоинженер, ученый-физик. Сейчас в Австралии. Нет, не политика, просто, по словам Георгия Алексеевича, «романтическая история»: после перестройки встретился с Машей, своей «первой и последней любовью», учились когда-то вместе в циндаоской русской «школе Общества граждан СССР». Она правнучка знаменитого славянофила Хомякова, ныне австралийка. Софья Николаевна Игнатьева — Соня из их же юношеской компании — сейчас живет в Челябинске. Кто-то в Киеве, кто-то — в Перми, кто-то — в США, в Канаде, во Франции. Связи не теряют и даже издают двумя десятками экземпляров совместный ежегодный сборник воспоминаний — не столько для себя, сколько для внуков и правнуков, потому что написанное остается…
Девять лет назад выпускники гимназии, уже немолодые люди, разбросанные по всему свету, решили встретиться и повидать места своей юности. Приехали в Циндао, пошли на кладбище поклониться памятнику, с которым столько связано. И тут выяснилось, что ни кладбища, ни памятника нет. Все уничтожено хунвейбинами в 1968-м.
Из обращения к президенту:
«С тех пор мы не теряем надежды установить в месте, где он был, памятный знак, символ того, что Россия помнит о своих воинах, оставшихся в далекой стране дружественного Китая навсегда».
Как ставятся памятники
— Тогда не только в Циндао кладбище снесли. А в Харбине? Харбин — это ведь не только белая эмиграция, русские там появились еще до революции — купцы, железнодорожники с КВЖД, казаки из охраны. Жили, рожали детей, умирали… В 1900 году поставили замечательную церковь. Сейчас — ни следа.
Это мне говорил Виталий Григорьевич Гузанов, к которому я обратился за консультацией: реально ли возродить памятник в Циндао? Гузанов, конечно, лицо неофициальное. А с другой стороны…
Он — военный моряк, потом стал писателем, работал в кино. Циндаоский памятник установлен в честь павших в японскую войну, а Гузанов — блестящий знаток этого периода и вообще русско-японских отношений. Его стараниями в Японии установлены три (!) памятника нашим знаменитым соотечественникам: первому российскому консулу в этой стране Ивану Гошкевичу, адмиралу Путятину и командиру броненосца «Пересвет» Василию Бойсману (тоже один из героев боя в Желтом море, умер в японском плену). Все, между прочим, ни копейки не взяв от государства.
— В одном случае помогал Российский фонд культуры, в другом — Союз обществ дружбы, был еще спонсор, бизнесмен Вилен Райцис. По памятнику Бойсману расходы взял автор Володя Мухачев, он не только скульптор и художник, но и предприниматель, кроме того — бывший моряк. А механика тут такая… Сначала надо обратиться в российское посольство в Китае, изложить суть дела. Там наведут справки — не против ли сами китайцы возродить мемориал? Допустим, не против. Идем дальше. В Циндао кто захотел памятник восстановить? «Группа товарищей»? Им нужно выбрать человека, который их будет дальше представлять. Он поедет в Циндао договариваться с местными властями. При себе должны быть письмо-просьба (лучше на китайском, но можно на английском и на русском) плюс эскизы будущего памятника (лучше несколько вариантов) с указанием всех размеров. В Циндао проводятся переговоры. Оговаривается масса вещей. Где памятник физически изготавливается — в России или, может быть, китайцы скажут, что сами готовы? Кто берет на себя изготовление собственно памятника, а кто — постамента? Земля под него выкупается или выделяется? Кто из местных чиновников назначается ответственным? Как информировать друг друга в случае внезапных проблем? Оговорили — подписали договор. В России (если решили, что в России) делается памятник. Надо найти скульптора. Понадобятся деньги. Я лично работал с разными мастерами, покойный Олег Комов денег не брал, считал, что не тот случай, но у кого-то иная логика: это мой хлеб. Но даже если скульптор от гонорара откажется, памятник-то надо еще отлить, доставить! Дальше — транспортировка. Тут многое зависит от размеров. Бюст Бойсмана мы везли обычным самолетом, по сути в мешке: он около 80 кг весил, а нас трое летело, так мы бюст как багаж трех человек оформили и доплатили немного. В Циндао, как понимаю, памятник надо будет доставлять пароходом через Владивосток. Ну, а на месте уже монтаж… потом открытие… Вы только одну вещь учтите. То, что я рассказываю, — из опыта моих отношений с Японией. У японцев врожденное почитание предков; мемориалы, кладбища — это прямо культ. «Нужен ли нам памятник каким-то русским?» — такой вопрос даже не вставал. А как в Китае — не знаю.
А как в Китае?
— Когда мы приезжали, ничего там не было, — сказала мне Софья Николаевна. — Голый склон горы. Кладбище на нем в девять террас располагалось, но террас уже не угадаешь — бурьян да кустарник. Вряд ли с той поры что-то изменилось. Там сопки, для строительства территория непригодная.
Что ж, если для строительства участок непригоден, значит, место не должно быть занято. И тогда возродить мемориал в принципе реально. Но кто-то должен взяться.
От нескольких человек из этой компании я слышал: кто-то из «циндаоских русских» виделся неофициально не то с мэром, не-то с вице-мэром Циндао, говорил с ним насчет кладбища. И якобы этот то ли мэр, то ли вице-мэр, молодой, умный, симпатичный китаец нового поколения ответил: «Нет проблем! Только начните». Был ли этот разговор — не знаю. Найти говорившего мне не удалось. Возможно — миф, но миф характерный, рожденный надеждой. Потому что вряд ли бывшие гимназисты сумеют сами сдвинуть дело с мертвой точки — люди это небогатые, да и возраст… Пока они просто пишут письма.
Из обращения к президенту:
«Владимир Владимирович! Куда мы только не обращались! К патриарху Алексию, в ведомство адмирала Куроедова, в Центральный военно-морской музей и др. общественные организации. Письма оставались или без ответа, или с моральной поддержкой нашего стремления».
В общем, вы поняли — уповают на Путина, больше уже не на кого. Собирают подписи под обращением к нему. Десяток уже набрали. Можете и вы свою поставить.
А можете не ставить — потому что Путин в стране один, забот у него выше головы и, боюсь, установка памятного знака в далеком китайском городе — не главная. Так что оставим Владимира Владимировича на крайний случай. Но если это история вас тронула — подумайте, чем можете помочь сами.
«Даже для потомков тех, кто был похоронен по морскому обычаю у этих берегов, будет место, где они могут помолиться об их упокоении».
