Гибрид мессы с триллером

Фильм-убийца уже на наших экранах

Сегодня «Страсти Христовы» вышли в наш прокат. Возможно, от всего уставшая Россия полюбопытствует и быстро забудет очередной триллер от Гибсона. Но наверняка кто-то вслед за арабскими экстремистами порадуется тому, что «с евреев наконец сбросили маски». А возможно, для кого-то этот сеанс станет последним. Потому что на наш экран выходит фильм нового для кино жанра — фильм-убийца, на счету которого уже несколько человеческих жизней.

Если кто думает, что «Страсти» — честный акт духовного исследования, он заблуждается. Это успешный коммерческий проект, задача которого — сделать деньги, очень много денег. Для этого у Мела Гибсона два верняковых козыря: отличная школа шокового кино, пройденная им в фильмах «Безумный Макс», «Смертельное оружие» и «Храброе сердце», и тема, которая заведомо привлечет в кинотеатры миллионы зрителей. Причем заметим, новых зрителей.

Что, в сущности, произошло? Уже много лет кино ориентируется на молодых, ими делая свои рейтинги. На «Страсти Христовы» устремились все возрасты и народы, и это такой ресурс для кинокасс, о каком можно только мечтать. Для верующих герой картины — объект религиозного поклонения, основа основ веры и, для многих — самой жизни; они все это воспримут очень серьезно. Людей, далеких от церкви, привлечет базовый культурный миф, который веками был источником вдохновения для художников, литераторов и музыкантов. Обе категории людей — а это практически все население Земли — стремятся увидеть новое, да еще обрамленное таким скандалом, воплощение последних часов Христа. Смотреть пошли даже те, кто кинематографом интересовался редко.

В результате, при всей монотонности фильма, — сенсация, рекордные потоки зрителей. Многие из них прежде брезговали хоррорами, и все фирменные приколы типового ужастика — с кровью-кетчупом, вытекшими глазами, страшными рожами сатаны и человеческой плотью, превращенной в сырой бифштекс, — увидели впервые. Они потрясены, они воспринимают накрученное зрелище как реальное историческое происшествие и как некий художественный подвиг. Хотя здесь просто стандартная для кино спецтехника, но в предельной концентрации: полтора часа истязаний в подробностях, более напоминающих порнофильм для садомазохистов.

Картина делит зрителей на два лагеря, в зависимости от веры или неверия. Для христиан ее герой априорно объект поклонения, им не нужны художественные обоснования избранности героя, а значит, они не требуют от фильма характеров и судеб — им достаточно иконописного облика искусно загримированного Джеймса Кавизеля. Они ощущают мучения Христа как собственные, страдают по-настоящему, и, как мы знаем, уже есть первые жертвы этого кощунственно натуралистического богословия.

Для людей неверующих сухого остатка меньше: им, безбожникам, обязательно нужно понять, за что высокопарному герою такая ненависть и такая любовь народа. Картина Гибсона для них — всего лишь ожившее, но тем не менее статичное полотно неумелого копировщика Караваджо или Микеланджело — в ней нет предыстории и нет развития. А если и возникают картинки былой жизни Христа, то они даны в традициях сусальных иллюстраций к Закону Божьему: мол, когда Христос был маленький, с курчавой головой, он перед едой мыл руки. Из художественных образов в фильме впечатляет только один: образ нерассуждающей рабской толпы, которая вечно распинает и линчует своих освободителей, и, лишь уничтожив, начинает оплакивать. Из героев картины сравнительно живым кажется Понтий Пилат, ошарашенный кровожадностью людей, остальные безлики и картонны. Сцена, где по требованию осатаневшей оравы прокуратор освобождает убийцу Варавву, но отдает на распятие Христа, могла бы стать метафорой человеческой истории, но это уже выходит за рамки коммерческих планов Гибсона, он этим не интересуется. Он делает фильм гипнотический, фильм-ритуал, гибрид мессы с триллером, а христовы заповеди, в которых весь смысл искупления, дает в упрощенном «дайджестовом» варианте.

И это тоже выдает аттракционную природу фильма, который весь стоит на одном-единственном трюке, а когда трюк окончен, пора торопиться к финалу.

Теперь попробуем абстрагироваться от канонического контекста и проследить сюжет, каким он дан в фильме. Некий бородач выдает себя за пророка и почему-то требует к себе особого внимания. Выскочку бьют каменьями: люди не любят назиданий, а власть имущие не хотят ею делиться. Но его упрямство распаляет толпу, и она бородача долго, сладострастно убивает. Кто этот человек и на каком основании претендует быть духовным поводырем — ответы нужно искать в Евангелии, но не в фильме. Фильм, где экранизирована самая интеллектуально бездонная книга человеческой истории, вообще не склонен ни над чем думать. Гибсон делал триллер — единственное, что он умеет делать, — а «жанру действия» мысль только мешает.

Так, по незнанию азов или, скорее, намеренно Гибсон нарушил важный закон искусства: художественное впечатление не равно жизненному. Оно может быть даже более сильным — но иным по природе. Эстетическое переживание — работа ума и души, оно не имеет ничего общего с шоком от натуралистического зрелища. Но только на шоке строятся «Страсти Христовы». Здесь искажена природа даже самого Евангелия: принципиально скупое на картинность, оно не стремится нас ужаснуть физиологическими подробностями и тем более — не смакует страдания Христа. В мессе-триллере от Гибсона эти подробности составляют суть, и в его пастве разум и логика уступают место слепым эмоциям. Никто в угаре даже не заметит, что количества вылитой на мостовую крови хватит на десяток Христов, а раны, нанесенные ему уже в первые минуты, несовместимы с жизнью.

Таким образом, фильм этот — не более чем пустой сосуд, который каждый наполняет своим содержанием. Но во всех случаях просмотр возбуждает и легализует только самые темные порывы. Садомазохист получит мощную порцию тайного кайфа. Кто-то в стране победившего криминала воодушевится техническими деталями изобретательно поставленных пыток. У антисемита возникнет повод поделиться нахлынувшим с единомышленниками (в США, по опросам зрителей фильма, антисемитизм уже заметно возрос; в Египте запрещен мультик «Принц Египта», показавший христианского пророка симпатичным парнем, но фильм про истязание Христа принят очень благосклонно). Мирный верующий, если уцелеет, испытает благоговейное чувство прикосновения к мощам, только данным в роскошном цвете и в шикарном «долби». Фанатик-экстремал еще больше распалится: телевизионная хроника озверелых толп слишком буквально повторяет мизансцены «Страстей Христовых», чтобы поверить, будто здесь обошлось без идейного и эмоционального плагиата. Уже зафиксирован случай, когда молодой англичанин после просмотра «Страстей» особо жестоким способом убил свою беременную подружку. Впечатлительные уйдут вконец подавленные, травмированные пережитым. И уже три человека скончались во время сеансов от сердечных приступов.

Подвиги фильма-киллера, боюсь, еще только начинаются. Ведь он как слон в посудной лавке: огрубил, свел к идее примитивной вендетты взрывоопасную субстанцию религиозной веры, веками стравливающей ослепленных. Завет Христа о прощении врагов своих в финале звучит куда менее выразительно, чем полуторачасовой акт истязаний. После такого фильма самый естественный порыв — искать врагов и страшно им мстить. «Страсти Христовы» самим отбором выразительных средств провоцируют религиозную ненависть, поэтому я понимаю тех людей в Голливуде, которые теперь отказываются подавать Гибсону руку — как профессионалу и как человеку.

Россия приобщается к безумию: «Страсти Христовы» на наших экранах. Просмотр опасен для жизни в буквальном смысле слова.