Тайна святого яйца

Многие обычаи пришли в православие из глубины веков

Празднование Пасхи — обычай древний, таинственными нитями с нами связанный, о самых важных вещах говорящий — о жизни и о смерти, в их нерасчленимом единстве. Ведь все обряды, сохранившиеся в нашей коллективной памяти, повествуют о том, как душа человеческая идет «путем зерна» — странным путем, не всегда приятным, но необходимым, чтобы наконец воскреснуть. Главный символ Пасхи — яйцо. В нем теплится новая жизнь, оно и есть — семя обновления. Освященное яйцо, как встарь, так и ныне, полагается съесть первым, придя от заутрени. Яйца всех цветов радуги раздаривают соседям, родным, нищим — кому придется. И, уж разумеется, яйцо, будучи великим символом воскресения, чего только не умело, о чем только не радело.

Например, в Ярославской губернии издавна считалось, что пасхальные яйца могут тушить пожары. Поэтому христосовальные яйца хранили за иконами, в красном углу, а чуть где-нибудь наметится пожар, сразу хватали и бежали с ними к горящей избе — кидать в огонь. А вот в Харьковской губернии думали по-другому: достаточно три раза обойти с яйцом вокруг дома (не своего, конечно, а соседского, горящего) — и пожар самоликвидируется. Кроме того, пасхальные яйца славились своими целебными свойствами: ими лечили любые болезни, да и умываться в пасхальную ночь советовали особой водой — на яйцах настоянной. Воду потом выливали, а яйцом, извлеченным из оной, гладили щеки, чтобы стать покрасивее и поздоровее.

После зимних холодов наступает праздник — первый выгон скотины в поля. Ведь застоялась, матушка-кормилица, в хлеву. Для русского мужика скотина в каком-то смысле будет поважнее даже детей. Дети еще народятся, а скотина издохнет — что делать прикажешь? Вот и бытовал обычай: гладить коров по хребту яйцом, чтобы не болела и шерсть гладкой росла. С крашеным яйцом выходили искать заблудившийся в лесу скот — и, что самое интересное, находили.

Яйцо — штука могущественная, загадочная. Как верно выразилась писательница Надежда Лохвицкая (Тэффи), «к ему в нутро не залезешь». Оно — словно та самая таинственная нить, что связывает воедино землю и небо: символ воскресения новой жизни. А жизнь, по древнему народному верованию, никогда не прекращается, не убывает. А если и убывает на время, то восстанавливается потом. Плавно течет она к своему увяданию, а потом набирает сил и выходит из-под земли веселая, нарядная, в весеннем уборе.

Поэтому и живы в тысячелетних сказках образы живой и мертвой воды. Казалось бы — к чему вода мертвая, раз есть живая? Ан нет: мертвой водой побрызгаешь на разрозненные куски мертвого тела, оно и срастется. Все фрагменты, которые доселе виделись как бы поодиночке, порознь, вдруг слились в общую картину, образовали единое тело. И тогда и только тогда приходит черед живой воды — брызнешь ею и целое оживет. И развеселится душа — ведь она восстала к жизни в полноте, в целости, в сохранности.

Поэтому и ищет разбросанные по всей земле куски тела божественного Озириса его сестра и возлюбленная Изида — она собирает бога воедино, соединяет то, что было разорвано, разрушено, разбито. Ведь только целое способно жить и творить. А уж потом приходит черед воскресения.

Поэтому и ходили люди в былое время на тихие деревенские кладбища и огромные городские — и ходят до сих пор — сразу после Пасхи. Этот обычай не устарел и никуда не исчез, даром что нынче мало кто сможет объяснить, почему едет он навестить могилы родных и близких именно в это время и везет узелок со снедью. На деревенских погостах и в наши дни могилы пестреют крашеными яйцами — это священная трапеза, их приносят и оставляют в дар. Тут же у ограды притулилась пустая бутылка водки — вечный символ российского горя и радости.

Катание яиц еще сто лет назад было одной из любимых пасхальных мистерий: их катали с бугорков и пригорков, чтобы оплодотворить землю, катали по озими в поле, чтобы урожай был хорош, катали и по могилам — когда приходили «похристосоваться» с умершими, пригласить их на пир, ведь пир — главный символ жизни. Позже катание яиц по земле превратилось в одну из забав, в веселую игру с уговором — если катившееся яйцо ударялось о другое, на земле лежавшее, то играющий становился законным владельцем обоих.

Главным днем поминовения усопших, общей с ними тризны была Радуница — вторник на Фоминой неделе. Приходили на кладбище с вином, пекли для этого дня пироги и сдобу, садились вокруг могилы — и начиналась трапеза. Покатают яйца, напомнят о воскресении и общей, нераздельной жизни всего мира — ведь все живы, все на пиру вместе. Потом яйца зароют или покрошат птицам. Иногда принимались причитать по умершим — делать «оклички». Усопших угощали на совесть и угощались сами, а по окончании трапезы просили простить, если что не так: «Не поминайте лихом! Чем хата богата, тем и рада!» Веселье на кладбище могло продолжаться аж до ночи, а потом шли по домам или в трактир — дальше праздновать. Нечего и говорить, что духовенство Радуницу осуждало — еще древние русские проповедники очень неласково отзывались о подобных праздничных пирах.

Символы обновленной, воскресшей души — зерно, появившееся из забирающей жизнь и питающей земли и красное пасхальное яйцо — проходят через все весенние праздники. Поэтому в четверг седьмой недели после Пасхи, когда празднуется Семик — окончание весенних полевых работ, девушки подбрасывают яйца вверх, «чтобы лен лучше рос». На Троицу полагалось завить березку, а после изжарить яичницу и тут же съесть ее.

Вообще же подбрасывание, качание и подпрыгивание еще в древнейшем магическом сознании обозначали рост. Движение вверх помогает росткам вытянуться, посевам приняться, пробить толщу земли и выбраться наружу. Именно поэтому без качания на качелях не могло обойтись никакое празднование Пасхи — впрочем, магическое назначение качелей было уже мало кому понятно. Зато в песнях нет-нет да и проглянет что-то смутное, какое-то эхо древнее, вроде «сначала покачаешься, потом и повенчаешься» — дескать, качели стоят у истоков счастливого брака.

Так что все эти подбрасывания и покачивания разных пасхальных персонажей — от яиц до людей — обозначали главным образом плодородие и помощь в обретении новой жизни. Вот и в песне про весну-красну поется:

А вясна-красна что ты вынясла?
Коробей яиц, хлеба булочку.

Вот и «выносит» весна нам хлеб — колосья, проросшие зерна. Из смерти вырастает жизнь. Потом она снова исчезнет, заснет, оцепенеет — до следующей Пасхи. Для всех нас, живущих во времени, этот круговорот неизменен. Как поется в другой, более современной песне: «…то берег, то море, то солнце, то вьюга, то ангелы, то воронье…» Наверное, именно такими словами — или примерно такими — думают зерна, падая в черную землю. И в этой амбивалентности бытия есть что-то таинственное, могучее и одухотворяющее, необходимое для жизни, как в сказках живая и мертвая вода.