Хранитель

— С чего же начать рассказ?.. — задумывается Олег Иванович. — Написал этот образ русский иконописец Павел Николаевич Тихомиров. Он живет в Калифорнии. Написал по просьбе Ии Дмитриевны Шмит, в девичестве Подмошенской. Вы, наверное, не раз слышали эту фамилию — ее носит игумен Герман, друг и соратник о. Серафима (Роуза), издатель журнала «Русский Паломник». Детьми их увезли далеко от родины, спасая от большевиков.

Первый раз Ия Дмитриевна увидела икону во сне. Примерно в то же время она получила в наследство некоторую сумму денег, не слишком значительную, но достаточную, чтобы оплатить труд иконописца. Литографии, сделанные с образа, она продавала, чтобы помочь русским людям, попавшим за границей в трудное положение.

Несколько таких изображений игумен Герман (Подмошенский) привез в Россию. Одна из них попала в Рязань, в Свято-Никольскую богадельню. Там я и увидел икону впервые. Она была вставлена в киот и висела за свечным ящиком. Я попросил продать, но мне отдали ее даром. Дело в том, что я помогал своему товарищу доставить в богадельню коробки с духовной литературой. Книги передавались безвозмездно, и в благодарность нам вручили по образу.

Это произошло в 1997 году, 15 марта. Ровно восемьдесят лет спустя, день в день после того, как Государя заставили подписать акт об отречении. Но я считаю, что это не он отрекся от России, а Россия от него, заставив написать страшные слова: «Кругом измена, трусость и обман». Это трагическая дата, но в ней есть и толика утешения. Ведь 15 марта 1917 года была обретена икона Державной Божией Матери.

* * *

Полтора года икона Государя была у меня, и вдруг я стал замечать, что она становится какой-то другой. Сначала под правым глазом появилось пятно, будто это была кровь, потом — под левым. Краски потихоньку изменялись. Это меня взволновало, и 6 сентября 98-го года, в день Вознесения Христова, я принес его в храм Сретенского монастыря, где являюсь прихожанином. Положить икону на стол не мог, чтобы не смущать никого, ведь Государь не был прославлен. Поэтому держал ее в руках, в полиэтиленовом пакете.

И вдруг, совершенно неожиданно для меня, хор пропел тропарь Царю-мученику: «Царства земного лишенный…» и так далее. Как могло это произойти? По-видимому, певчих попросил об этом батюшка-иеромонах, который знал, что я приду с иконой. Но… все равно это до конца объяснить трудно.

В этот момент все и началось. Люди стали на меня оборачиваться, я не мог понять, в чем дело. Оказалось, что вслед за тропарем по храму разнеслось благоухание, а я из-за насморка был, возможно, единственным, кто этого не почувствовал. Всем было ясно, что это как-то связано со мной, вернее, с моим пакетом. Один из прихожан спросил: «Что там у вас, откуда этот запах?» «Икону держу, а запах, наверное, от кадила?» — говорю я, а в ответ: «Нет, это от вас». Тут я немножко рассердился, все еще не понимая, что происходит, и сказал, что нельзя во время службы разговаривать.

А между тем уже и священник на меня смотрит. После службы икону достали, благоухание стало еще сильнее, и пакет мой прихожане буквально на кусочки разделили, и, вы знаете, эти лоскутки до сих пор, по прошествии пяти с половиной лет, продолжают источать запах. Все были потрясены, а батюшка сказал: «Давайте мы у себя в алтаре икону подержим три недели, а потом посмотрим, что делать». В алтаре — неканонизированного святого? Ну, пожалуйста. Я даже обрадовался. Конечно, Государь должен быть в алтаре. Но когда три недели прошло, это меня уже не так радовало, как поначалу. Товарищи-прихожане расстраивались, что к иконе не подойти, говорили: «Нельзя икону запирать, пусть ее на аналой выставят». Меня это смущало, и когда срок, отведенный священником, прошел, я спросил: «Она по-прежнему благоухает?» — «Да, благоухает», — ответил батюшка. «И что же дальше будет? Может быть, на аналой ее выставить или с собой забрать?» Иеромонах сказал: «Сейчас, я проконсультируюсь». А вскоре вернулся и сказал: «Забирайте».

«Канонизация не-воз-можна!»

Надо сказать, что история нашего знакомства с Олегом Ивановичем Бельченко была довольно любопытной. Меня попросил найти его один православный человек, хотел пригласить вместе с иконой в Сыктывкар. Вопрос — как это сделать? Известно было, что хранитель живет в Москве и работает хирургом в 40-й больнице. Сведений вроде достаточно, но в больнице нам был дан от ворот поворот — Бельченко в отпуске и будет не скоро.

Тогда мне в голову пришла совершенно авантюрная мысль — попробовать найти Олега Ивановича по телефонным справочникам. Дикость замысла была в том, что людей по фамилии Бельченко с инициалами О.И. в Москве могло быть несколько сотен. Тем не менее, мы нашли его координаты с ходу, впрочем, на этом наша удачливость и закончилась. Хранитель, увы, уехал из города, и где искать его было, неизвестно…

На руках остался ненужный теперь уже телефон. Впрочем… так родился замысел встретиться с Олегом Ивановичем и записать историю чудотворного образа.

* * *

Та легкость, с которой я приближался к этому событию, может показаться немного ирреальной. На самом деле, не так все просто. Об иконе я не только много слышал, но и упоминал о ней не раз в своих материалах. Она была чудом не только потому, что мироточила.
Помню, какое отчаяние вызывали непрестанные задержки в работе Комиссии по канонизации. Какие-то высокоумные мужи, в том числе весьма сановитые, говорили, что Царя вообще нельзя прославлять — из его отречения, из-за того, что это некий политический заказ. Другие мужи — совсем неумные и несановитые — кричали, что Государя нужно причислять к лику святых только как «умученного от жидов», и никак иначе. Это вызывало судороги радости у противников канонизации. «Вот какое уродство скрывается за почитанием Царя», — говорили они.

Но я видел в течение многих лет, что для моих товарищей, для многих прекрасных людей, которых знал, все эти вопли и обвинения не имели никакого значения. Они любили Царя вовсе не из политических соображений. Просто благородный образ его был, быть может, самым дорогим, что оставил нам по себе жестокий ХХ век. Но, как сказал с болью один пожилой батюшка, горячо почитавший Царственных мучеников, «пока не вымрут те „комсомольцы тридцатых годов“, которые с приходом в Церковь не отказались от многих своих заблуждений, — канонизация не-воз-можна!»

В момент этого уныния и явилась неведомо откуда чудотворная икона Государя с надписью в нижней части образа: «Сия Икона Написана к Прославлению Царя-мученика в России». Триумфально прошествовав по одним епархиям, она была отвергнута другими, но с каждым днем этот ход захватывал новые сотни людей, которые узнавали друг друга, сплачивались. Икона истекала миром и убеждала даже скептиков, разумеется, тех из них, у кого имелись совесть и вера. Они вдруг осознавали, что Господь желает этого прославления. Забегая вперед, скажу, что среди тех, кто следил за судьбой образа, радовался чудесам, исходящим от него, был и Патриарх Алексий. Для этого требовалось мужество. Кажется, весь Синод был настроен против прославления… Поначалу.
* * *
Прошло несколько месяцев после того, как номер телефона Олега Ивановича Бельченко оказался у меня в руках, прежде чем я оказался по делам в Москве. Позвонил. Очень быстро, просто договорились о встрече. Нужно было доехать до ВДНХ, потом до пустого постамента, где стоял прежде памятник «Рабочий и колхозница», а оттуда до больницы было рукой подать.

…Олег Иванович вышел ко мне в халате и шапочке хирурга после тридцатичасового дежурства. Мне трудно представить, до какой степени он устал, сколько крови видел накануне. Но держался он мужественно, и я начал понимать, что за дело это такое — быть хранителем. Мы долго не могли найти места, где можно было бы побеседовать. Первая часть нашего разговора была записана в пустой палате, которую пришлось покинуть, когда туда принесли старика — нового пациента. Переместились в какой-то кабинет…

Носи ее по храмам

— …Жена испугалась благоухания, — продолжает Бельченко свой рассказ, — она у меня из Белоруссии, сказала: «Это какая-то радиация. Ты эту икону унеси куда-нибудь». Ну, какая радиация, что за ерунда. Одно смущало — непонятно было, как дальше вести себя. В это время в Москву приехал иеросхимонах Рафаил, с которым мы когда-то познакомились на Валааме. Я подошел к нему с просьбой: «Батюшка, определите судьбу этой иконы. Если велите отнести в какой-нибудь храм, отнесу, велите дома держать — буду дома держать».
Отец Рафаил долго смотрел на икону, по поводу благоухания так сказал: «Это такой вид мироточения. Капелька не успевает образоваться, испаряется, но запах остается. Ты не волнуйся, она еще замироточит, и зримо». А в ответ на мои сомнения заметил: «Ты не спеши, Олег Иванович, определять ее в какой-нибудь храм. Государь пока не канонизирован. Но тебе Господь подскажет, что делать с этой иконой. А если ты хочешь услышать мой совет, то носи ее по храмам и там, где согласятся ее возложить на аналой, на время оставляй».

Забегая вперед, скажу, что почти слово в слово это повторили потом отец Николай Гурьянов и отец Кирилл Павлов. Дали абсолютно тот же совет: там, где будет поклонение верующих, оставляйте.

И стала икона переходить из храма в храм. Поначалу, в октябре, мы занесли ее в Новодевичий монастырь, где настоятельницей была тогда покойная матушка Серафима (Чичагова). Она нас приняла, мы вместе пропели акафист Царю-мученику, помолились. А когда уходили, то я, по промыслу Божьему, забыл в обители дипломат. Вместе с двумя спутницами мы проделали большую часть пути к метро, когда одна из них сказала: «Знаешь, Олег Иванович, происходит что-то необычное. За тобой тянется шлейф благоухания». Мороз был страшный, но я так удивился, что мы остановились, вынули образ из пакета и увидели, что ее чехольчик весь пропитан миром. Тут догоняет нас монахиня, ей, бедной, с полкилометра пришлось за нами бежать, и первое, что говорит: «Я шла по запаху, благоухает от монастыря. Вы дипломат забыли».

Мы все были растеряны, решили вернуться. Матушка Серафима (в прошлом она была крупным ученым) посмотрела на образ и произнесла решительно: «Пусть меня режут на куски, но я буду свидетельствовать о святости Государя!» Попросила чехольчик на память, а взамен подарила вышитый рушничек. Она, и верно, потом свидетельствовала, ходила к митрополиту Ювеналию. Правда, первый вопрос, который задал ей владыка был таким: «А какой же вы акафист перед иконой читали?» — «Русской Зарубежной Церкви». Но все-таки чехольчик и убежденность матушки произвели на него впечатление.

* * *

Какое-то время образ хранился у одной из женщин, ходивших со мной в Новодевичий монастырь. 7 ноября я зашел к ней, спросил: «Сильно благоухает?» Услышал: «Теперь уже поменьше». Заходим в комнату, где икона, ничего себе поменьше! Подходим, а по иконе течет капля мира янтарного цвета… Сбылись слова отца Рафаила, что миро будет истекать зримо. Минут тридцать мы простояли на коленях, это было такое потрясение. Миро почему-то истекало не сразу сверху вниз, а сначала по горизонтали, против всех законов земного притяжения. Приехал по нашей просьбе монах с Соловецкого подворья и, собрав несколько капель, сказал: «Сегодня будет всенощная, я смешаю это миро с маслицем и буду им помазывать».

Спустя неделю образ был принят в храме Вознесения на Гороховом поле. Красивейшая церковь, где настоятелем был о. Василий Голованов. Почти ежедневно икона мироточила, перед ней читались акафисты, и так продолжалось несколько месяцев. Когда об этом узнал благочинный, то велел икону с аналоя убрать и акафистов больше не читать, а молиться за упокой Государя. В противном случае, объяснено было отцу Василию, он расстанется с должностью. С этого момента мы как бы перешли на нелегальное положение. При закрытых дверях в определенные дни собирались верные люди, и тогда икона выносилась из алтаря, возлагалась на аналой и снова звучали слова акафиста. Мироточение не прекращалось. Отец Василий поехал с рапортом к митрополиту Сергию Солнечногорскому, тот все передал Патриарху, и вскоре пришел утешительный ответ Святейшего: «Благодарение Господу, бывают такие чудеса. Просим сообщать и дальше о судьбе этой иконы».

Некоторые мои товарищи настаивали, что образ и дальше должен оставаться в этой церкви. Но мне было благословлено нести его по храмам. 28 февраля 1999 года — это был день Торжества Православия — состоялось перенесение образа в храм святителя Николая Чудотворца в Пыжах. Принять ее согласился с великой радостью отец Александр Шаргунов, человек, который, быть может, больше всех в России сделал для прославления Государя, выпустил пять или шесть книг о чудесах Царственных мучеников, а правильно сказать, об их любви к своему народу. Книги эти разошлись по всей стране, рождая ответную любовь.

Встреча образа в храме отца Александра превзошла все мои надежды. Принимали с колокольным звоном, постелили дорожку до ворот. Икона в этот день мироточила удивительно сильно, а служба была… я на такой литургии, если откровенно, не был ни разу в жизни. Настолько весь приход был един в своей молитве, душа пела от радости. Когда мы во второй раз привезли икону в эту церковь, то очередь желающих причаститься стояла от метро «Третьяковская» — а это приличное расстояние. Священники несколько часов помазывали народ. Море неразливанное было людей.

Исцеление полковника Вытягова

Вы знаете, наверное, что сейчас, как и в Смутное время, иконы чаще мироточат, чем в спокойные годы. В семнадцатом веке, когда страной правили самозванцы, происходило то же, что и ныне. Миром издревле помазывали для очищения и врачевания.

После храма святителя Николая икона побывала у отца Артемия Владимирова, потом перешла к батюшке Владиславу Свешникову, о ней заговорили по радио «Радонеж». Тогда-то и услышал об иконе полковник в отставке Александр Михайлович Вытягов. Участник Великой Отечественной войны, он имел много ранений, руководил кафедрой одного из военных вузов Москвы, потом ослеп — пятнадцать лет ничего не видел.

По просьбе полковника Вытягова его стали возить по храмам вослед за иконой Царя-мученика. Ее мироточение потрясло Александра Михайловича. Он не мог его видеть, но мог обонять. А когда образ приняли в храме Троицы-в-Хохлах, полковник попросил подвести его к настоятелю отцу Алексию со словами: «Вы знаете, я везде езжу за этой иконой и верю, что она меня исцелит». Отец Алексий просто, без промедления ответил: «По вере твоей и будет это». Подвел Вытягова к образу и накрыл его голову рушничком, пропитанным миром, быть может, тем самым, который нам подарила покойная матушка Серафима (Чичагова). Как вспоминал полковник, «какую молитву я при этом читал — не помню», но только на следующее утро он проснулся, оглядел комнату и закричал, так что к нему опрометью сбежались все домашние: «Я вижу».

Ему было тогда восемьдесят с лишним лет. Не знаю, жив ли он, или Господь его забрал к Себе. Это было первое исцеление от иконы, совершившееся по молитве Государя.

«Канонизация Государя состоялась…»

Быть может, это событие стало каким-то переломным. В июне 99-го образ вместе с другими чудотворными иконами облетел по благословению Патриарха всю Россию — самолет прошел над Минском, Киевом, Крымом, Чечней, Новосибирском, Камчаткой.

А в июле образ впервые покинул столицу не по воздуху. Мы отправились с ним в Ивановскую епархию. Вечером мы по просьбе владыки Амвросия поставили икону в домовой церковке — рядом с его кабинетом, и всю ночь он перед ней молился. И намолил такое мироточение, какое я видел впервые в жизни. По образу стекало двадцать струй. За ней в иконостасе стояла фотография Государя, она тоже покрылась миром. Перенесли образ в кафедральный собор. Владыка был уже там. Принимая образ, он громко возгласил на весь храм: «Канонизация Государя состоялась!» За этим последовали пауза и продолжение: «На небесах. И только человеческий фактор препятствует прославлению Государя на земле». Повторяю сказанное дословно.

* * *

Это было в начале июля. А 12 числа мы были в Тихоно-Луховском монастыре Ивановской епархии, откуда крестным ходом пошли в Ипатьевский монастырь Костромы. Икона стояла на носилках, которые мы несли по очереди. Сначала нас было человек тридцать, потом дошло до шестидесяти. Несли три образа: в центре — Державной Божией Матери, справа — Одигитрии-Путеводительницы, а слева — Государя.

Если бы вы могли это видеть! Мы шли по местности, где были разрушены храмы, это ужас — смотреть в пустые глазницы этих храмов, на их рушащиеся кровли, покосившиеся кресты. Кругом была бедность, магазины стояли пустые, после августа 98-го не на что стало покупать товары за границей, а сами мы их делать разучились. Это ударило даже по Москве, а провинция обнищала совершенно. Но нам отдавали едва ли не последние копейки на покаянные свечи. Мы шли через села, где сотни, тысячи людей выстраивались вдоль дорог. Над головами их проплывал помост с иконами, потом совершались крещения детей. Помню, один мальчик подошел к священнику, попросил: «Батюшка, научи меня какой-нибудь молитве, только самой короткой, чтобы я мог запомнить». Тот сказал: «Хорошо. Самая короткая: «Господи, помилуй». То, как относились русские люди к Царю, потрясло меня. Становились перед ним на колени, плакали, но этот плач не был… это были слезы радости. Именно тогда-то я понял, что в нашем народе генетически сохранилась память любви к Государю.

В одном из городков мы спустились в подвал Дома культуры набрать воды для молебна и нашли там портрет Царя. Он был написан, по-видимому, самодеятельным художником и весь покрылся плесенью, кроме лица и части мундира. Лицо было чистое. Там, в подвале, подобном ипатьевскому в Екатеринбурге, произошло это обретение.

Молитва врача

В глазах Олега Ивановича стоят слезы. Говорит простодушно:

«Иногда слышу «ваша икона», отвечаю: «наша». Мне сложно определить свою роль возле иконы, непонятно, почему мне она досталась. Не знаю.

Поначалу очень хотелось сложить с себя ответственность. Я схитрил в своем рассказе, опустив одну подробность. Вскоре после того, как икона начала мироточить, был создан попечительский совет из нескольких священников и мирян. Я был рад стать его рядовым членом, потому что боялся сам принимать решения. Но потом начались ссоры. Некоторые хотели оказаться во главе всего. Дальше — хуже. Оказалось, что за моей спиной начали совершаться какие-то дела. Я ведь не коммерсант, а на почитании образа, как оказалось, можно было заработать большие деньги. Для кого-то это оказалось слишком большим искушением…

И тогда я сказал себе: «Дал тебе Господь эту ношу — ты ее и тащи». Сейчас, когда какой-то доход накапливается от продажи маленьких иконок, заказываю большие и отдаю их в храмы бесплатно. Написать такую очень дорого. А так хорошо выходит. Вот и вся бухгалтерия. Когда призовут меня, то хоть этим… оправдаюсь. Одна надежда — на Божью Матерь. И на Царя. Ведь я верноподданный».

* * *

Его, Олега Ивановича, бедность незаметна, пока он в халате врача. О ней можно догадаться разве что по тому, как он говорит многозначительно о каком-то крупном промышленнике, что тот пожертвовал на икону аж сто долларов! В Москве даже для гувернанток и полотеров эта сумма — почти ничто. Но в деньгах, как я понял, Бельченко смыслит мало. Зарплата квалифицированного врача в России не располагает к глубокому знакомству с предметом.

Потом, уже в дежурке, когда Олег Иванович начнет переодеваться, нужда его бросится в глаза. На нем была изношенная водолазка. О ботинках с гордостью говорит: «Вот одна бабушка подарила. В них ее внук прежде ходил. Вырос, что ли? Хорошие ботинки ведь».

Его угол в кабинете густо завешен иконами, а молодые коллеги-медики с округлыми, довольными лицами, как у торговцев матрешками на Арбате, лениво над ним посмеиваются. Смотрят явно свысока. Меня это резануло. Олег Иванович делает вид, что не замечает ничего, говорит неуверенно, показывая на образа и пытаясь улыбаться: «Вот, воцерковляю молодежь потихоньку». Я подумал, может, и правда воцерковляет. Ведь однажды жизнь сотрет с них ухмылки, и тогда они будут хотя бы знать, как перекреститься.

* * *

Бельченко проработал хирургом 35 лет. Прошлой ночью было две операции, а одному тяжелому больному долго не удавалось поставить диагноз. Потом, наконец, и его прооперировали. Все трое остались живы. Но часто приходится врать безнадежным, что у них все в порядке, кричать на пациентов, чтобы поверили в себя. Это важно, ведь один Бог знает, как все в человеке поворачивается.

Олег Иванович вспоминает: «Раньше я был более самонадеянным. Вспоминаю, у одной женщины оказался перитонит — не осталось ни миллиметра здоровой ткани в брюшной полости. Я заявил на утренней конференции: «Эта женщина не имеет шансов». А она живет весь следующий день, мечется, хотя должна уже умереть. Что делать? Вскрывать полость, снова делать промывание? Завотделением спрашивает: «Ты уверен, что она обречена?» — «Уверен». — «Ну, тогда успокойся, все нормально. Резать нет смысла, без нас отойдет». А больная и на следующий день живет. Я говорю: «Нет, это неправильно. Раз человек не умирает, нужно бороться». Вскрывается брюшная полость — перитонит страшный, все бессмысленно, завотделением ругается: «Во что ты нас втянул. Дай человеку умереть, наконец». Но промыли, дальше лечим… Вы знаете, ведь эта женщина выжила.

И тогда я себе сказал: не твое дело определять, кому жить, а кому умереть. Ты имеешь профессию врача, вот и лечи, как научили тебя твои учителя, как подсказывает жизненный опыт, Господь. А бывает, что человек умирает. И ты мучишься — может, это твоя вина, может, неправильно назначил лечение. Идешь с этим на исповедь, а что сказать? Каешься, а ответа так никогда и узнаешь.

* * *

Перед операцией он всегда читает «Царю Небесный…», чтобы Святой Дух сошел. Врач должен быть прозорлив, но от природы он не таков. Остается молиться: «Господи, помилуй, Господи, помилуй, благослови… во имя пресвятых отцев наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас…» Потом сам перекрестится, больного перекрестит. Поясняет: «Даже если он другой веры — и иудеев, и мусульман осеняю знамением, все мы дети Божьи. Пусть Господь смилуется над заблудшими овцами, как когда-то над самарянкой. Она ведь тоже неправильно верила».

На стене в кабинете Олег Иванович показывает мне со счастливой улыбкой «Молитву врача XII века». Откуда взялась, сам не знает, но каждый день ее читает:

«Господи, не допускай, чтобы жажда наживы и славы руководили мной в практической работе. Укрепи силы моего сердца так, чтобы оно могло одинаково реагировать на страдания бедного и богатого, добро и зло. Помогать одинаково другу и врагу. Научи меня, Всемогущий, терпеливости и спокойствию, когда больной непослушен или оскорбляет меня. Сделай меня умеренным во всех суждениях и действиях. И пускай далеко от меня остается мысль о том, что я все знаю и умею».

В молодости он был атеистом.

— Мой дед был предводителем дворянства в Новомосковском уезде Екатеринославской губернии. А я вырос безбожником. Но в 70-е годы прооперировал одну матушку — супругу отца Николая Михнюка, который служит в Каменском. В знак признательности батюшка подарил Библию — тогда она была редкостью. И стал я ее понемногу просматривать…

Но настоящий переворот в Олеге Ивановиче произошел вот при каких обстоятельствах. Как-то он читал курс лекций в медучилище, рядом с храмом иконы «Нечаянная Радость». И однажды после занятий ждал троллейбус на остановке. На улице было морозно, троллейбус все не подходил, и Олег Иванович зашел в церковь согреться. Там было уютно. Свечи горели, тепло. К тому же он большой любитель хорового акапелльного пения, и когда услышал его в храме… его как током пронзило. Вдруг открылась разница между академическим исполнением на сцене и молитвенным. Это было в праздник Сретения. С тех пор Бельченко стал заходить в храм все чаще — слушать, как поют. Потом обращать внимание на то, что говорит священник, Библию внимательнее читал. К началу восьмидесятых годов осмелился первый раз перекреститься украдкой, чтоб никто не заметил. Давило воспитание.

Воспитание…

— Моей маме в 18-м году было 11 лет, отцу четырнадцать, — говорит доктор Олег Иванович устало, измотанность дежурством все-таки давала о себя знать. — Когда расстреливали Царскую Семью, они не могли стоять в подвале, но никто из нас не был и на Голгофе, что не мешает нам каждый день распинать Христа. Нас спрашивают, о каком покаянии перед Царем может идти речь? Но я был не просто безбожником, но воинствующим, имел пятерку по атеизму. Это мои пули — которые летели в Царя. И разве мы не верили клевете о Государе? Он, наш добрый, святой Царь, был прозван кровавым. А вы знаете, что ни на одном расстрельном документе нет его подписи. Потому что всех приговоренных по законам Российской империи, если к нему обращались за помилованием, он прощал.

Даже Каляева наша святая Елизавета Федоровна, мужа которой взорвал этот убийца, пыталась спасти. Уговаривала написать прошение к Государю, говорила, что он всех милует. Но Каляев отказался — этот подлюга… Господи, помилуй. Ох, извините ради Бога. Расстроился. Чем больше я узнаю о Государе, его семье, тем больше поражаюсь. Есть чудо Царской Семьи. Это был идеал, идеал. Где дети воспитывались и в кротости, и в благородстве. Государыня штопала штаны мужу. У Царя на лондонском счету осталось десять рублей после его смерти. Девочки — великие княжны — носили платья друг за другом. Каждая имела свое послушание в доме. Это чудо, чудо.

Доброе лицо Олега Ивановича сияет:

— Прославление Государя было для Бога не нужно, и для Царя не нужно. Это для нас… это нужно было для нас, понимаете?!

— В вашей жизни было много чудес, снов вещих?

— Нет, совсем ничего не было. Только одно чудо — я пришел к православию. А потом начала мироточить икона Государя. Почему у меня, не знаю. Жизнь моя какая-то нехорошая, семья распалась, дети выросли атеистами. Только-только поворачиваются к Богу. Бывает очень тяжело. Некие люди стали говорить, что я икону чем-то обливаю. Но ведь она и без меня мироточит. Иной раз ее месяцами не вижу, стараюсь держаться подальше, чтобы все увидели — я здесь ни при чем. Пожаловался отцу Николаю Гурьянову. Батюшка вскинулся: «И ты еще смеешь жаловаться! Находясь при такой святыне, смеешь жаловаться. А ты знаешь, сколько на брата Иосифа Муньеса хулы было? Не смей больше жаловаться». Я подумал: и верно, какой я идиот!

Ипатьевский монастырь

А теперь закончим рассказ о первом крестном ходе с образом Царя-мученика. Пять дней шел ход из Ивановской епархии в Кострому. Бельченко вспоминает:

— В центре Костромы есть женская обитель, где хранится домовая икона рода Романовых — Федоровской Божией Матери. Когда подошел к ней, образ Государя у меня в руках был совершенно сухим. И я взмолился: «Божья Матерь, яви чудо, замироточь Сама, чтобы показать святость Государя. Чтобы все увидели, кто он для Господа». Это было, наверное, дерзостью… Стою, плачу и вдруг вижу, какими глазами священник, стоящий рядом, смотрит на икону Царя-мученика.

Оказывается, она замироточила. Божия Матерь все-таки явила чудо, но по-Своему. И это было только начало. На следующий день пошли в Ипатьевский монастырь, откуда вышла на служение Отечеству династия Романовых. Нас сопровождали милицейские машины с мигалками, народу было очень много. Когда подошли к Волге, в монастыре начали бить в колокола. Монахи вышли навстречу, у многих вокруг лица были мокрые. Мы плакали и пели, я думал, что вот так же русский народ мог ныне встречать потомка Государя — своего законного правителя. И какой была бы тогда наша Россия? Но у Государя не осталось потомков. Зашли в Троицкий храм с его прекрасными фресками. Служило девятнадцать священников. Такого мироточения я не видел никогда. По всей иконе, по всей ее ширине волнами шло миро.
Петербург

Все больше людей узнавало об образе Государя. Крестный ход из Ивановской епархии в Кострому стал, быть может, переломным моментом. Или это произошло позже? Открывалось, что почитание Царя носит, действительно, народный характер, если, конечно, говорить о православном народе.

Многие противники канонизации были убеждены, что борются с царепоклонством, что им противостоят какие-то дикие ревнители с искаженным церковным сознанием. Олег Иванович Бельченко и люди, подобные ему, доказали, что это не так. Они увидели в Царе-мученике образ милосердия, благородства, жертвенности. И чем ярче это открывалось, тем ближе мы подходили к прославлению Государя.

* * *

После Костромы чудотворная икона Государя побывала во многих епархиях. Предоставим слово Олегу Ивановичу Бельченко:

На острове Залит у старца Николая

— В Петербург нас пригласил отец Александр Захаров. Девятнадцать батюшек захотели принять образ в своих храмах, но когда владыка Владимир узнал об этом, то последовал запрет. Только один священник отменил приглашение. Я не сужу его. Послушание выше молитвы — он не нарушил ничего… Государь не был прославлен. А восемнадцать человек продолжали стоять на своем. Наверно, только совесть человека может дать ответ, как ему поступать в подобных ситуациях. Отца Александра после этого сняли с настоятельства и куда-то сослали. Но сейчас он, кажется, снова в Питере.

Встречали икону 10 тысяч человек. Я сам не присутствовал, дежурил в больнице, а когда услышал эту цифру, то не поверил. Подумал: «Ну, может быть, 5 тысяч, это еще как-то понять можно, а больше… Врут, пожалуй». Но потом увидел видеосъемку этого события и понял, что мне сказали правду, там было море людское. Одна женщина пожертвовала браслет, и это сразу нашло отклик. Люди отдавали перстни, кулоны, фамильное серебро. Было собрано более килограмма золота, а сколько серебра, не помню — очень много. Благодаря этому нам удалось заказать для образа драгоценный ковчег, усыпанный бриллиантиками. Это был вклад питерцев в почитание образа. Их любовь к Государю необыкновенна.

Когда покинули город, в Толгском, кажется, монастыре произошло удивительное событие. Одна женщина так спешила приложиться к образу, что попала под машину. Ее хотели на «скорой» отвезти в больницу, а она ни в какую: несите, говорит, меня к иконе. Женщину подняли, понесли, и когда возложили на нее образ, она встала с носилок. А ведь за мгновение до этого была обездвижена.

Прекрасно встречали Государя на Валааме, куда я смог все-таки вырваться из столицы. Когда подплывали на корабле «Игумен Дамаскин» и увидели Никольский скит, на острове забили в колокола. Весь берег был усеян паломниками, жителями, вышла вся братия во главе с архимандритом Панкратием. В руках встречающие держали иконы, фонарь… забыл, как он называется. Все радовались, и только один монах — иеродиакон Августин — смотрел на нас немного недоверчиво. Подошел, сказал: «Буду стоять возле иконы, пока не замироточит». Я развел руками, говорю: «Ты ведь можешь и месяц, и два простоять, а можешь и час». Тут никакой закономерности нет.

И вдруг видим, как он бежит за нами: «Олег Иванович, вернитесь, она замироточила». Инок был страшно растроган, говорил: «Мне, маловерному, такая милость!» И с тех пор буквально прикипел к иконе. Когда мы снова приехали в Петербург, отец Августин прибыл туда хоронить отца и почти не отходил от образа — это было для него большим утешением в горе. А икона в его присутствии снова замироточила.

Второй раз мы побывали в Питере уже после прославления Царя-мученика. День 7 ноября 2000 г. был объявлен в городе государевым. На вечерней службе в громадном Казанском соборе между людьми еще можно было протиснуться, хотя и с трудом. Но наутро там было не пошевельнуться. Владыка Владимир очень почтительно приложился к образу — так разрешилось то недоразумение, которое возникло при первом нашем посещении.

В третий раз мы побывали в Петербурге 17 июля 2001 года. В крестный ход от храма Спаса-на-Крови отправилось более десяти тысяч человек. Пели акафист, шел дождь. Я подумал, пока все приложатся к образу, вымокнут до нитки, но вдруг выглянуло солнышко. Движение транспорта на Невском проспекте полностью остановилось, но люди не сердились, а выходили из машин поприветствовать Государя. Когда десять тысяч петербуржцев встали на колени и запели «Царю Небесный…», у меня комок подкатил к горлу.

Украина

В Одессу образ отправился по приглашению митрополита Агафангела. Сопровождать его поехали два священника и мирянин из храма Сретенского монастыря Андрей Бурмистров. Он крупный такой человек, работает охранником. Дело в том, что мы всегда опасались покушения на образ и принимали какие-то меры. Конечно, верили, что Господь его убережет, но это не повод проявлять небрежение.

Прибыли на Украину в мае 2000-го, когда споры о прославлении Государя были в самом разгаре. А в Киеве владыку Агафангела поносили как сторонника москалей, но он не обращал на это внимания. Благословил провезти икону по храмам епархии, но настоящие торжества произошли в самой Одессе и были отмечены двумя замечательными событиями. В день Сретения Господня владыка Агафангел при большом стечении народа причислил Государя к лику местночтимых святых. В тот момент… на престол Иверского монастыря сошел благодатный огонь. Впервые не в Иерусалиме, не на Пасху, а на Малой Руси — в Одессе! Огонь спустился на антиминс при открытых вратах. Весь приход это видел, поначалу все решили, что в алтаре начался пожар, священники и диаконы выбежали с криком: «Горим!» Но это был не пожар — произошло событие поистине вселенское. Вскоре разобрались, в чем дело. Настоятель потом написал о чуде, и о нем узнали многие, но далеко не все православные, не говоря о неверующих. Что же должно случиться, чтобы люди уверовали? Государь, кстати, любил этот монастырь, делал в него вклады, навещал. А когда неподалеку было разбито летное поле, поднимался на колокольню наблюдать за первыми в России аэропланами.

После Одессы образ посетил еще несколько малоросских епархий. В Тульчинской, а это, между прочим, Западная Украина, произошло новое чудо. В сельский храм привели приложиться к нему женщину, пораженную особой формой рака. Когда кровь, которая должна протекать через печень, задерживается, в животе накапливается большое количество жидкости, она давит на диафрагму, и человек начинает задыхаться. Женщина дышала, как рыба, с большим трудом. Как только она коснулась образа устами, живот вдруг опал. Как врач, я не раз имел дело с подобным заболеванием, и мне особенно трудно было поверить в случившееся. При этой болезни в животе накапливается иногда семь, а иногда и до 20 литров жидкости. Куда она делась? Но несколько священников письменно подтвердили, что были свидетелями этого события. Они отправили свидетельство местному владыке, а он — в Москву, в комиссию по канонизации. Боли у женщины с тех пор совершенно прекратились. Она умерла спустя несколько месяцев, тихо почила в Боге.

Белоруссия

В тот же год мы ездили в Белоруссию. Это сказка. В одной из церквей батюшка встретил нас хлебом-солью, со словами, обращенными к образу: «Ваше Императорское Величество! Здесь собрались ваши верноподданные». Нас буквально пронзали эти токи любви к Царю. В храме святой великомученицы Варвары под Минском я не смог попасть внутрь во время богослужения. Можно было, правда, попроситься, меня бы впустили, но я попаду, а другой останется на улице. Поэтому решил постоять под окном. Вдруг выносят образ святой Варвары, а по ней текут две струи мира. Так бывало иногда во время наших поездок, когда вдруг не образ Государя, а храмовая икона начинала мироточить.

Вокруг народу все время было без числа: кто плачет, кто светится весь, одержимые кричат, хрипло, ужасно — не могут приложиться к иконе. А некоторые хоть и не кричали, но тоже не могли к ней подойти. Только они воздерживались по своей воле…

Охотнее других нам помогал в Белоруссии Леонид Иванович Калугин — директор знаменитого завода «Атлант», того самого, где делают холодильники этой известной марки. Леонид Иванович и сопровождал нас, и деньги давал из своего кармана, устраивал, кормил. Он — человек глубоко православный, при заводе прекрасный храм построил, много жертвовал на монастыри. Но повлекло его в недобрый час в политику — решил Калугин принять участие в президентских выборах. И хотя рейтинг он имел ниже, чем Лукашенко, но президент разгневался, пообещал его посадить. И посадил. Я Александру Григорьевичу не судья. Но что было, то было.

На мой вопрос: «В чем же вас обвинили?» Леонид Иванович ответил (когда все уже закончилось): «В том, что я деньги тратил не по назначению. Но все проводилось через директорат, делалось на законном основании». Когда пришли его арестовывать, начался обыск, а у директора крупнейшего предприятия дома шаром покати — диван старый и прочее в том же духе. «Где ценности?» — спросили следователи. А Калугин на красный угол показывает, говорит: «Вот у меня пять икон, а больше ничего нет». Иконы, действительно, были самой большой ценностью в его квартире. Вскоре Леонида Ивановича выпустили за отсутствием состава преступления, но ни одна газета не извинилась за всю ту грязь, которая была вылита на его имя.

Без Калугина нам стало труднее. Священники, которые должны были сопровождать икону, в некоторой растерянности отправились к митрополиту Минскому Филарету за благословением. Это было уже после прославления Государя. Но экзарх, по словам одного ходившего к нему батюшки, заявил следующее: «Вы рано радуетесь. Его (Царя — В.Г.) так же деканонизируют, как Анну Кашинскую».

Я был ошеломлен. Надо сказать, что почитание святой Анны действительно отменялось в XVII веке, потому что пальцы у ее мощей были сложены двуперстно, а не троеперстно. Но ведь ее же потом опять прославили! И как раз при Государе, но владыка об этом почему-то забыл… Они ждали и ждут своего часа, я уверен, что есть целая партия, которая желает деканонизации Царя. Быть может, Бог попускает им это, чтобы мы не теряли горения, не уставали чтить Царственных мучеников.

Не получив благословения, белорусские батюшки все равно отправились сопровождать образ. Я думаю, что это нельзя назвать ослушанием, после того как вся Церковь признала Государя святым. А до прославления было, конечно, еще тяжелее. Многие священники желали видеть образ в своих храмах, но побаивались. Один позвонил, научил нас, как к нему попасть. Прибыли мы, а он спрашивает: «Ой, что это? Икона у вас какая-то. Чья это? Государя! Ой, Государя, и какая же? Которая мироточит? Да что вы говорите? За что же это нам такая милость! Какое событие у нас. Икону привезли такого святого… хоть и непрославленного». Это он не столько для нас говорил, сколько для тех, кто любит докладывать наверх. Трудно ему было решиться, но, видно, тем дороже был для Бога этот поступок. Когда икону Царя-мученика занесли в алтарь, там замироточил храмовый образ. И люди потом в эту церковь, конечно, потянулись.

* * *

Но не все владыки так относились к Государю, как митрополит Минский. В связи с этим хочу вспомнить одного замечательного человека — архиепископа Максима Могилевского. Когда мы впервые приехали в Могилев, владыка лежал в минском госпитале, и нас приняли сестры Свято-Никольского монастыря. Они до двух часов ночи стояли у ворот обители с ветвями, ожидая нас. А утром, когда духовник монастыря отец Валерий занес образ в алтарь, оттуда раздался радостный возглас: «Она мироточит!»

Когда мы добрались до Минска, то пошли навестить владыку Максима. Это был четвертый или пятый день после того, как ему сделали операцию на сердце… У него было великое сердце… Архиепископ поднялся с постели, приложился к образу и отслужил молебен перед ним. За все время, что я работаю врачом, мне пришлось увидеть подобное только однажды. Обычно люди в этих обстоятельствах бывают едва способны пошевелиться, а тут молебен!

По благословению владыки мы пронесли икону по палатам. Когда начали прощаться с ним, произошел трогательный эпизод. Услышав, как прозрел по молитве к Государю полковник Вытягов, старенький архиепископ удержал образ, который уже хотел передать нам. В тот момент мы заметили, что он замироточил, а владыка говорит: «Извините, но я тоже плохо вижу» и, пальчиком коснувшись мира, перекрестил глаза. Вот истинно русский человек. Он вырос в стране, где столько грязи было вылито на Государя, но остался незапятнанным.

Когда мы последний раз приехали в Могилев, архиепископ Максим не смог прийти в храм и попросил: «Принесите мне икону, я устал очень». Мы зажгли свечу в фонаре, взяли хоругвь и отправились к владыке. На улице было ветрено, накрапывал дождь, и свеча погасла. А мы все люди некурящие — зажечь нечем. Стоим, обсуждаем, что делать. В этот момент свеча зажглась сама.

Мы не сразу осознали, что именно в Могилеве, где располагалась ставка Государя, началась его Голгофа. Владыка Максим много сил положил на то, чтобы на месте ставки построить монастырь во имя Царя-мученика. Перед смертью добился разрешения на этот труд, но не успел начать строительство. Впрочем, есть надежда, что его мечта осуществится. Когда мы ехали на Афон (до этого еще дойдем), то Брестский архиерей, желая воздать почести образу, попросил нас заехать. Это был день его прощания с епархией. Именно он и сменил архиепископа Максима на Могилевской кафедре.

Франция

Вскоре после прославления Государя началось долгожданное сближение с Русской Церковью За Границей. Иные спрашивают, так ли оно необходимо. Но через это мы соединяемся и внутри себя, отвечаем на вопросы, которых не обойти.

Во Францию я поехал по приглашению Лесненского монастыря, названного так по имени каменного чудотворного образа Божией Матери, очень почитавшегося Государем. Община Лесненской обители во время гражданской войны покинула Россию и долгое время обреталась в Сербии. А когда и там пришли к власти коммунисты, перебралась в одно местечко — километрах в 150 от Парижа. Вся русская эмиграция собирала для нее средства, в результате удалось приобрести под монастырь прекрасное имение. Оно занимает большую поросшую лесом территорию, там есть прекрасный сад, разбиты огороды. В имении был даже храм, правда, католический, но его превратили в православную церковь.

С этого места и началось мое знакомство с Западной Европой, вернее, с русским зарубежьем. Мы прибыли туда с отцом Сергием, священником из Подмосковья. Подарили инокиням пятнадцать-двадцать небольших иконок Государя, и одна из них замироточила. Это произвело такое впечатление, что сестры целую ночь не спали, молились.

Из монастыря мы позвонили владыке Амвросию Женевскому, стороннику митрополита Лавра (выступающего за сближение Русской Церкви За Границей с Московской Патриархией). Узнав, что мы находимся в Лесненском монастыре, владыка попросил дождаться его — пообещал немедленно выехать из Швейцарии. И, действительно, он скоро к нам присоединился. Причем приехал не один… привез великую святыню — первообраз иконы Курской Божией Матери «Знамение», хранительницу русского зарубежья. Так что, когда началось богослужение, рядом лежали три чудотворных образа: Курская, Лесненская и Царя-мученика. Я никогда не забуду этого волнующего момента.

После службы разговорились с владыкой Амвросием. Что меня удивило: у него вместо одной ноги протез, но это не мешает ему стремительно передвигаться по Европе, где в его ведении находится несколько стран. Но не все русские приходы ему подчиняются. Часть из них выступает против сближения с нами, поэтому владыка не смог меня благословить к ним съездить, сказав: «Понимаете, ситуация очень деликатная. Меня обвиняют некоторые священники, что я хочу вести диалог с Москвой. И если я вас сейчас куда-то направлю, это будет им козырем. Куда захотите, туда и поезжайте. Я не буду возражать».

А надо сказать, что нас очень хотел принять в Париже отец Вениамин Жуков.

В кругах православной русской эмиграции это имя хорошо известно. В начале восьмидесятых годов батюшка на собственные средства построил первую в мире церковь Царя-мученика. Известна она еще и тем, что там хранится тот первообраз Государя, списки с которого можно увидеть во многих красных углах на Руси. Находится эта церковь примерно в 20 км от Парижа, где отец Вениамин, в основном, и живет. Долгие годы он проработал инженером в одной фирме и лишь недавно вышел на пенсию. Это распространенное за границей явление, когда священник совмещает, подобно апостолу Павлу, мирской труд со служением Церкви.

Когда он позвонил в Лесненский монастырь и начал, было, убеждать приехать к нему, я сказал:

— Не нужно меня уговаривать, я еще в Москве решил побывать у вас, поклониться вашей иконе Царя-мученика. Немыслимо, чтобы два образа, хранителями которых мы с вами являемся, не встретились.

В Париже батюшка окормляет храм Всех святых, в земле Российской просиявших, там мы и договорились его застать. В аэропорту Шарля-де-Голя взяли напрокат машину и долго плутали по городу, не в силах понять, где находимся. Наконец, позвонили отцу Вениамину с просьбой поспешить к нам на выручку. И вот я стою в одиночестве (о.Сергий куда-то отошел), останавливается машина, из которой выходит человек с вопросом: «Вы Олег Иванович?» — «Я, а как вы узнали?» — «Французы не носят бород». Он тоже, кстати, с бородой, седой, очень благообразный священник, потрясающий, неистовый батюшка. Я видел, как он говорит проповедь о наших новомучениках и плачет. И приход ревет. Я всей душой полюбил этого человека.

Нам нисколько не мешало то, что он принадлежит как раз к той группе в Европе, которая не поминает митрополита Лавра и подчиняется епископу Варнаве Каннскому. Слава Богу, у нас, русских, эти разделения часто не влияют на человеческие отношения. Например, незадолго перед поездкой я получил заказ приобрести облачение для владыки Варнавы, пошитое в мастерских Патриархии. И, честно говоря, не очень хорошо разбираюсь во всех этих спорах. Но когда узнал, что отец Вениамин выступает против сближения с Московской Патриархией, не мог не спросить:

— Отчего же так? Ведь большевизм закончился, открываются храмы, монастыри, в храме возле моего дома не то что в двунадесятый праздник, даже по воскресеньям не втиснуться. Так что пришлось искать церковь подальше, но побольше.

— Понимаете, в чем дело, — отвечал отец Вениамин. — Для диалога нужно слишком многое, прежде всего, уважение к собеседнику. Но ведь к нам не пришлют Вениамина Владивостокского, Амвросия Ивановского, Мельхиседека Брянского, Агафангела Одесского — то есть тех владык, которых мы уважаем, и готовы с ними объединяться хоть завтра. А пришлют Кирилла Смоленского, которому мы не доверяем, или таких гонителей Государя, как Филарета Минского, Николая Нижегородского и так далее. Вы с ними предлагаете вести диалог?

— Мне все равно, — махнул я рукой (хотя, конечно, больно было все это слышать. И понимать, что в словах отца Вениамина немало справедливого). — Я принадлежу к Московской Патриархии и приезжаю к русским православным людям, а не к «ветвям» Церкви.

А батюшка:

— Но разве я плохо тебя принял? Или со священником, который с тобой приехал, не так обошелся? Нет, у меня тоже нет никаких претензий к тем православным людям, с которыми мы веруем в одно и то же. А вот что касается администраторов…

В этот момент наш диалог, к большому стыду моему и огорчению, получил некое продолжение. Дело в том, что сразу по приезду я позвонил епископу Сергию, который окормляет русские приходы Константинопольской Церкви в Париже, и епископу Иннокентию из нашей Патриархии. Там стояли автоответчики, я представился, объяснил, что привез мироточивый образ Царя-мученика, чтобы русские люди могли к нему приложиться. Спросил, как бы все это лучше устроить.

И вот, пока мы говорим с отцом Вениамином, звонит владыка Сергий и говорит: «По ряду обстоятельств мы не сможем принять у себя икону». То есть отпадает самый большой русский храм за границей — собор Александра Невского. Что такое? Понять не могу.

— Это из-за разногласий между Константинополем и Москвой, — поясняет отец Вениамин, — у них конфликты в Эстонии и на Украине.

В этот момент позвонил наш епископ Иннокентий, но здесь вышло еще хуже. Слышу:

— Вы знаете, мы не можем принять вашу икону, поскольку наши верующие не хотят принимать ее.

У меня просто челюсть отвисла. Даже если никто из русских людей не захотел видеть икону, то ведь вы, владыка, голосовали на Соборе за прославление Государя. Так когда же вы были неискренни, тогда или теперь?

— А во-вторых, — продолжает владыка, — так не делают. Почему вы не обратились ко мне сразу по приезду?

— Как это сразу, — не могу понять, — я ведь только что приехал?

— Но вы были в Лесненском монастыре?

— Да, однако в Париже-то я первый день.

Продолжать разговор было бессмысленно. Мы расстались, как говорится, не слишком довольные друг другом. В этот момент отец Вениамин рассмеялся и сказал:

— Теперь ты понял, Олег Иванович, почему мы не хотим объединяться? Они ведь не владыки, они — дипломаты.

* * *

Что я мог на это ответить? Стоит ли обо всем этом писать? Мне не хотелось бы, чтобы меня сочли за какого-то оппозиционера. Вернее, мне-то все равно, но вдруг это повредит иконе.

— Не знаю, — признался я, — едва ли. Ведь вы, Олег Иванович, не делаете никаких выводов, не осуждаете никого. Просто рассказываете, как все было. Кто любит Церковь и верен Патриарху, тому будет больно, но рана эта исцелится памятью о дивных владыках, подобных архиепископу Максиму Могилевскому. А кто не любит… ничего нового они здесь не найдут. Вам понравилась Франция?

— Я не заметил ее. Едем на машине, мне говорят: «Посмотри направо, там собор Парижской Богоматери». — «А это я знаю — Эйфелева башня. Остановите машину». Голову поднял, посмотрел, опустил. А так я видел только наши храмы. Дочь потом вздыхала: «Тебя нельзя выпускать за границу». Она — франкофил, язык знает, ей нравится все французское, так что ее можно понять. Последним впечатлением от этой страны стало богослужение в том месте, где сходятся Франция, Германия и Швейцария. Там стоит храм отца Владимира Шибаева — священника Константинопольского Патриархата. Когда я ему сказал о том, как мы пообщались с владыкой Сергием, батюшка ответил: «Меня это совершенно не волнует. Вы приедете?» — «Конечно, приеду». Из трех государств к нему раз в неделю съезжаются русские люди. Они ждут выходных, чтобы услышать, наконец, родной язык. Некоторые эмигрировали, будучи атеистами, а стали верующими людьми. Они поняли, что православие — это родина, которая везде будет с ними.

И я тоже понял, что наша вера — это самое большое чудо, которое есть в мире. В церкви у отца Владимира поет на службе не хор, а весь храм. Я смог пропеть только первые слова, а потом слезы потекли. Это все было таким нашим, будто и не уезжал никуда.

Бельгия

В Брюсселе есть чудный русский храм Иова Многострадального, где захоронены мощи Царской Семьи — те косточки, пепел, который собрал следователь Соколов. В каком месте они погребены, настоятель отец Николай Семенов ответить не смог, сказал, что этого никто не знает. Еще там есть шинель Государя. Обыкновенная солдатская шинель. Единственное отличие — добрые люди подбили ее овчинкой изнутри, чтобы Государю было не так холодно. И еще там стоит его стул. Простой венский стул. Даже адвокаты средней руки предпочитали в то время более оригинальную мебель. А Государю было на нем удобно, у него такой же был в Царском Селе. Стул пробит пулей. Какой-то матрос, узнав, что он государев, расстрелял его.

Отец Николай так же, как и батюшка Вениамин, подчинялся владыке Варнаве. Узнав, что мы во Франции, позвал к себе. Обзвонил паству, сообщив радостную весть: «К нам везут мироточивый образ Государя». Но одна женщина, баронесса Ирина Пален, сказала, что для нее это событие не представляет особого интереса. «Тогда приди просто так, чтобы поддержать приход», — попросил отец Николай. Она пришла. Отслужен был молебен, прочитан акафист. Я раздал всем маленькие копии с иконы, получила свою и баронесса. А храм там необычно устроен: окна высоко, щелевидные, в церкви полутьма, только свечки горят, лампады. Когда вышли наружу, дело шло к полудню. И вдруг Ирина Пален увидела, что по ее маленькой царской иконке стекают две благоуханные струи мира. И она как встала на одном месте у калитки, так и стоит. Мы успели сходить к отцу Николаю, попили чаю, а баронесса не может стронуться с места и уже никуда не спешит, как в начале молебна. Меня к ней подозвали. Баронесса спрашивает: «И что же мне теперь делать?» — «Отнесите ее обратно в храм, — отвечаю я, — а я дам вам другую».

Потом, когда мы вернулись в Париж, отец Николай звонил, рассказывал добродушно: «Меня Пален просто замучила, все время повторяет: «Я Государю не верила, а теперь верю, он для меня самый близкий святой, я всегда ему буду молиться».

Афон

Это произошло в 2002 году. Товарищи пригласили меня вместе с образом совершить паломничество на Святую гору (самому мне с зарплатой врача далеко не уехать). Добирались мы через Румынию, Сербию, Македонию, потом Грецию проехали, и вот Афон. Побывали там в десяти обителях, и в каждой после вечерней службы икона Государя мироточила.

Сначала мы, конечно, посетили наш русский Свято-Пантелеимов монастырь. Потом сербский, греческие. Принимают монахи так: приносят водички прохладной и эти, как их там называют, из виноградного сока делают — пастилки, лукум… Самый вкусный лукум делают в скиту святой Анны. Кроме того, сербы достали вино из своих подвалов, узнав, кто мы такие, а греки предлагали по маленькому стаканчику водки, кажется, анисовой (я не пил, не знаю, как на вкус).

Икону нес все время отец Игорь Латушко, благочинный из Минской епархии. Он с ней не расставался, хотя было иногда тяжело — мы шли пешком по горам. Там есть такси, могут подвезти, но это не для русского человека — по Афону на такси кататься. «Батюшка, — говорил я, — давай помогу». Но нет, он и вещи свои несет, и икону на шее в холщовом мешке с крестом.

Любопытным оказалось посещение лавры святого Афанасия. Нас встретил монах — тоже Афанасий, русский по национальности. Но на монаха он был не очень похож — крутой такой, как у нас говорят, не тихий. Услышав об образе, начал сердиться, говорить, что, мол, много тут авантюристов приезжает с чудотворными иконами. К ним и вправду кто-то приезжал, наговорил с три короба, а все оказалось липой. И вот он, обжегшись на молоке, решил на нас подуть. Я спрашиваю: «Зачем вы так?» Он: «Я не вас имел в виду». И смотрит недоверчиво. В этот момент отец Игорь говорит, глядя на икону: «А она мироточит». — «Никто ее при вас не обливал?» — спрашиваю я монаха. «Нет», — отвечает. На лице явное замешательство.

Взобрались мы и на вершину Афона, там, на высоте 2033 метра, икона тоже замироточила. Метрах в четырехстах ниже есть домик с церковкой, где останавливаются на ночь те, кто готовится к восхождению. Здесь можно попить чай, многие оставляют продукты для идущих следом. Это очень приятно — ощущать православное братство. На самой вершине — крест, храм, есть книга записей для посетителей. Почти вся она заполнена отзывами на русском языке. Есть немного сербских, болгарских надписей. На латыни нет практически ничего. Туда вообще мало кто поднимается. Тяжело очень, но при нас восходил один японец — наша группа спускалась, а он поднимался. Мы его не раз перед тем видели на службах, удивлялись, глядя, как он стоит, внимательно слушает. Дело в том, что он был некрещеным. Увидев, как образ Царя-мученика мироточит, японец спросил, можно ли приложиться. Мы ответили, мол, пожалуйста и объяснили, что в Японии тоже есть православные храмы.

В греческих монастырях нас встречали по-разному. Больше всего запомнилось, как в Каракале к нам подошел серб и спросил по-русски, что у нас за икона. Отец Игорь вынул ее из мешка, по ней текло миро. Это был единственный случай на Афоне, когда она замироточила днем — в результате весь монастырь сбежался смотреть, оставив послушание. Мы, вообще-то, зашли туда только водички попить, но услышали: «Мы вас никуда не отпустим. Оставайтесь ночевать». Иноки занесли икону в храм и остаток дня возле нее провели, и вечер, и уж не знаю, смогли ли от нее оторваться ночью.

* * *

Пока шла вечерняя служба в Каракале, Олег Иванович Бельченко вслушивался в незнакомые слова. У греков все немного по-другому. Что-то узнаваемо, что-то нет. Например, праздничная икона возлежит на аналое не перед царскими вратами, а где-то сбоку. Но для Царя-мученика было сделано исключение. Монахи вставали перед ним на колени, а далее произошло то, что поразило русского врача до глубины души, чего он никогда не забудет. При перечислении имен святых прозвучало вдруг: «Базилевс Николас Романов».

Пока будет стоять Афон, это имя будет повторяться в обители, как не исчезнет и вкус мира на губах греческих монахов. Не понадобилось споров, комиссий, десятилетий безбожия и самоистребления для того, чтобы поверить… Может быть, потому, что все самое страшное мы вынесли на себе. Чтобы дать миру нечто важное и нужное ему, в том числе это имя: Царь Николай Романов. Он учил нас, не лукавя, а на своем примере, как жить и умирать в век всеобщего отступления. Образ его покоится ныне в центре Москвы в храме святителя Николы в Пыжах. Время от времени он по-прежнему мироточит.

N461 — конец марта