 |
| Русская мысль | 12.03.2004 |
— Владыка, прежде чем начать обсуждать результаты «круглого стола», не могли бы вы рассказать о себе, о вашем пути к православию?
— Я родился в Бельгии (в ее фламандской части), в ревностной католической семье. Сейчас мне 57 лет. После прохождения службы в армии я с разрешения моего отца приступил к учебе, желая стать католическим священником. Это было после Второго Ватиканского собора. Я предпочел бы не говорить об этом периоде — он был для меня трудным… В это время, Божией милостью, познакомившись с украинцами-униатами в Бельгии, я через них открыл для себя православие.
В январе 1974 года я стал активным прихожанином православной церкви в городе Гент, где богослужения совершались по-фламандски. Разумеется, после моего обращения я оставил обучение в католической семинарии и поступил учиться в Лувенский университет. После его окончания я был рукоположен во диакона владыкой Георгием (Тарасовым), который тогда возглавлял нашу Архиепископию. Это было в октябре 1975 года. В июне 1976 года им же я был рукоположен во священника с назначением меня в небольшой нидерландский приход в городе Маастрихте. И именно в этом городе я также начал работать преподавателем, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
К тому времени, благодаря украинцам, я понемногу стал изучать церковно-славянский язык. А потом при помощи, тогда еще диакона, будущего архиепископа Сергия (Коновалова) значительно свои знания углубил. Позднее я был переведен в русскую церковь в город Льеж, в которой стал настоятелем по благословению владыки архиепископа Георгия (Вагнера) незадолго до его кончины. С приездом новой волны русских, украинцев и грузин я снова взялся за изучение церковно-славянского языка в Лувенском университете. Однако до сих пор русским языком я владею пассивно, так же, как и церковно-славянским, то есть все понимаю, читаю, даже разбираю Типикон, но русской разговорной речью не владею, хотя очень желал бы этого. Ну, а помимо того, свободно говорю по-французски, по-немецки, по-английски, по-голландски…
Затем по благословению владыки архиепископа Сергия (Коновалова) мне довелось стать благочинным приходов в Бельгии, Германии и Голландии. И вот теперь я стал архиепископом здесь, в Париже.
— Каковы были ваши отношения с покойным архиепископом Сергием (Коноваловым)?
— Владыка Сергий был моим отцом, братом и наставником, как и владыка Георгий (Вагнер). Но он был, можно сказать, и моим учителем. Он был живым примером человеколюбия, любви и послушания, а ведь это так важно для пастыря, да и вообще в работе на ниве церковной. В своем церковном служении — ведь я служил в священническом сане больше 25 лет, до того, как стать епископом, — я стремился идти именно этим путем, в частности старался действовать в согласии со своим епархиальным архиереем и всегда следовать его наставлениям, в преданности ему и послушании.
Вообще должен сказать, что я как бы избалован милостью Божией! Без ложной скромности могу подтвердить, что незадолго до смерти владыка Сергий, как бы предчувствуя, что я могу стать его преемником, беспокоился за меня, как меня воспримут люди. Ведь я не русский, а фламандец. Правда, он тоже русским был лишь наполовину — мать у него была голландка. Но вот это его беспокоило. Однако на всё — воля Божия!
— Продолжаете ли вы диалог с Московской Патриархией, начатый владыкой Сергием?
— Да, безусловно. Владыка Сергий начал этот диалог, и, надо отдать ему должное, в то время, когда он стоял во главе нашего церковного удела, было полностью восстановлено евхаристическое общение между нашей Архиепископией и Московским Патриархатом. Буквально на днях я сослужил с преосвященным владыкой Иннокентием Корсунским, правящим архиереем епархии Московской Патриархии во Франции. И вообще к сослужению священников обеих епархий канонических преград больше нет. Однако после известного письма Московского Патриарха Алексия II от 1 апреля 2003 г. обстановка несколько изменилась, я бы сказал — обострилась. И это обстоятельство, честно говоря, осложнило продолжение диалога.
— Не могли бы вы немного подробнее рассказать о письме из Москвы, полученном в Париже по факсу, а также о письме-ответе вам митрополита Антония Сурожского (Блума) буквально за несколько недель до его кончины?
— После получения этого письма посредством факса — прием, который, кстати, как-то не соответствует принятым формам церковного общения, — я действительно посетил владыку Антония в Лондоне, как мудрого собрата, как человека, известного своей бескомпромиссностью в вопросах совести и которому все мы полностью доверяли. А ведь письмо Патриарха было адресовано и ему. И ему же Святейший предлагал возглавить проектируемый митрополичий округ. В то время владыка уже был очень тяжело болен. Мы открыто беседовали с ним, и он дал мне несколько важных советов, которые я не побоюсь повторить.
Но сначала о самом письме из Москвы. Я всегда с большим уважением и любовью относился и продолжаю относиться к великой Русской Церкви. Однако, признаюсь, я не понимаю, как можно было прислать нам такое предложение о возвращении в лоно Русской Церкви, «матери-Церкви», да еще в нелегкий для нас момент — после смерти нашего архипастыря и еще до избрания его преемника?
Впоследствии мне стало известно, что инициатива этого письма исходила не от самого святейшего Патриарха Алексия II, подписавшего его. Да простят меня, но лично я воспринял это письмо как посягательство на единство нашей Архиепископии, могущее внести в церковное тело раскол! Простите меня, это было неприемлемо! Надо отметить, что в то время моя кандидатура не была даже еще окончательно выставлена. Как вы знаете, правящий архиепископ у нас, согласно решениям Московского собора 1917−1918 гг., избирается епархиальным съездом, состоящим из клира и мирян, представителей от приходов. Вот тогда-то ныне покойный митрополит Антоний позвонил мне в Маастрихт и в своей беседе со мной, а потом и в письме настоял на обязательном выдвижении моей кандидатуры, а также предостерег, сказав, что пока еще не время для каких-нибудь перемен, так как в первую очередь должно быть восстановлено доверие и не должно быть никаких нажимов. Значит, пока надо оставаться в лоне Константинопольского Патриархата. И это говорил старейший иерарх Русской Православной Церкви.
Потом, став уже избранным правящим архиереем, я отправил личное письмо на имя Святейшего Патриарха Алексия II с изложением моего мнения обо всем том, что случилось до и после моего избра-ния в связи с его письмом от 1 апреля. Ответа на мое письмо до сих пор не последовало.
— Почему, по вашему мнению, возникла такая неоднозначная ситуация в связи с предложением Патриарха Алексия об объединении православных приходов русской традиции в Европе в состав единого Митрополичьего округа Московской Патриархии?
— Простите меня, но тогда я был очень удивлен и даже уязвлен таким предложением. Я никак не мог понять, как российская Церковь-мученица, после стольких гонений и страданий, смогла пойти на такой шаг, который, чреват ненужными раздорами в церковном теле. Это то, что я постарался высказать в моем первом обращении к епархии от 1 мая прошлого года — уже после моего избрания. Позже я ездил в Польшу, потом в Константинополь, а также в Лондон к покойному митрополиту Антонию, и везде я слышал слова предостережения относительно предложений, выдвинутых в письме от 1 апреля.
Я также узнал, что в основном это письмо от имени Московского Патриарха было большей частью подготовлено здесь, в Париже. Я прощаю всех, кто так или иначе был причастен к этому делу, так как думаю, что все действовали благонамеренно, на благо Церкви в Западной Европе, как им кажется. В конце концов, в то предвыборное время это письмо, хотя и было персонально адресовано архиереям епархий русской традиции в Европе, было обращено и к народу с целью объединения русской диаспоры в лоне Московского Патриархата. Я понимаю, что Русская Церковь такую задачу может для себя считать первостепенной. Но проблема развития православной Церкви в Западной Европе тоже существует, и это касается не только русских, но и румын, и сербов, например, и, конечно же, чистокровных французов или бельгийцев, ставших православными, и всех потомков различных эмиграции, которые стали гражданами тех стран, которые приютили их родителей. Так что я думаю, что для нас сейчас первосте-пенный вопрос заключается в том, как канонически обустроить Православную Церковь — «Единую, Святую, Соборную и Апостольскую» — здесь, на Западе, как идти вперед к созданию настоящей местной Церкви. Рано или поздно этот вопрос предстоит решить. И решать его надо соборно. На Русской Церкви, как и вообще на всех других поместных Церквах, лежит тут большая ответственность.
— Кому принадлежит сама идея проведения «круглого стола»?
— Вы, вероятно, будете очень удивлены, но я узнал об этом начинании лишь незадолго до его проведения и когда о нем уже было объявлено. Стало быть, идея проведения такого «круглого стола» — не моя. Это мероприятие было организовано вне рамок Архиепископии. Организацией встречи в основном занималось некое движение «Православие русской традиции в Западной Европе», движение «анонимное», т. е. докладчики — лица нам известные, но кто организатор, кто является ответственным за это движение, мы не знаем! И как это вяжется с православной экклезиологией и церковными канонами, тоже не ясно!
На самом деле в моих планах — совместно с преосвященным владыкой Иннокентием и с его согласия начать проводить встречи учрежденной нами двухсторонней комиссии для изучения создавшейся проблемы в наших межцерковных отношениях. Я очень надеюсь, что именно так можно будет найти путь к взаимопониманию. С одной-единственной целью — жить полнотою православия и совместно свидетельствовать о православии в тех странах, где Господь нас призывает нести наше церковное служение.
— Что значит для вас историческая концепция места Русской православной Церкви в Западной Европе, сформулированная митрополитом Евлогием?
— Здесь необходимо отметить, что, когда после революции первая волна эмиграции оказалась в изгнании, она, во-первых, надеялась на скорое возвращение на родину, а во-вторых, в полной нищете и без поддержки от кого-либо она начала создавать свои приходы во Франции, в Бельгии, в других странах — просто потому, что для нее немыслимо было жить и воспитывать детей своих вне Церкви. Православие было средоточием эмигрантской жизни.
Однако такие светочи Церкви, как митрополит Евлогий, или крупные богословы, оказавшиеся за рубежом и создавшие так называемую «Парижскую школу» в стенах Свято-Сергиевского богословского института, увидели в этом пребывании на чужбине не только данную Богом возможность свободно развивать церковную жизнь и богословскую мысль, но также и возможность свободно и плодотворно свидетельствовать о православии перед всеми людьми, живущими в этих странах. И как только стало ясно, что возврата на родину в скором будущем не предвидится, с этого момента русские православные люди, осознавая непреложное значение веры своей и живого Предания Церкви, стали, с одной стороны, свидетельствовать о своей вере перед западными христианами и даже перед нехристианами, а с другой стороны, стали возникать у нас православные приходы на французском, немецком, голландском, английском языках. Однако начало всему этому было положено именно здесь, в Париже!
Так что можно утверждать, что все эти приходы порождены русской церковной эмиграцией.
Но в наши дни в Париже, а еще больше в Москве, иногда плохо представляют себе жизнь этих чисто западных или смешанных приходов, где совершается богослужение не только на церковно-славянском языке, а также на местных языках. В Париже есть люди, бережно хранящие свою русскость, русскую культуру, свободно говорящие по-русски во втором или даже в третьем поколении, — честь им и хвала! В наших условиях я бы даже сказал, что это граничит с подвигом. Но, согласитесь, это ведь небольшое меньшинство. И, слава Богу, есть у нас еще русскоязычные приходы. Но надо отдавать себе отчет в нашей ответственности за нерусских православных, а также за своих собственных детей и внуков, часто недостаточно владеющих или вовсе уже не владеющих русским языком (не говоря уж о церковно-славянском).
Между прочим, об этом заботился уже приснопамятный митрополит Евлогий в конце 20-х годов прошлого столетия. А Московская Патриархия (да простит меня Господь, я не хочу осуждать ее) на данный момент ведет довольно националистическую политику, что и настораживает многих православных как нерусского, так и русского происхождения. Я так чувствую. Я не могу найти этому объяснения. Однако в Евангелии сказано о спасении всех народов, независимо от языковой принадлежности, и сказано тоже: «кесарево кесарю, а Божие Богу».
Это отнюдь не снимает вопроса о пастырском окормлении новоприбывающих иммигрантов, и опять-таки — не только русских, но и украинцев, и грузин, и румын, и сербов, и болгар… В нашей Архиепископии больше половины приходов уже нерусские, но любой приход, на каком бы языке в нем ни служили, имеет место в нашей епархии. Между прочим, не в этом ли проявляется подлинная традиция русского православия? Не так ли поступал будущий святой Патриарх Тихон в бытность свою архиепископом Северо-Американским?
Со своей стороны, повторяю, я рад, что изучил церковно-славянский язык, что продолжаю в нем совершенствоваться, каждый день на нем читаю, на нем совершаю богослужения. Я много езжу по приходам нашей Архиепископии, разбросанным по разным странам: был недавно в Швеции, в Норвегии, в Италии. И я вижу, как везде расцветает церковная жизнь. Повсюду я слышу просьбу: «Владыка, останемся там, где мы есть, потому что мы здесь свободны!». А свобода — это еще и ответственность!
В рамках Константинопольского Патриархата наша Архиепископия располагает самой широкой автономией. Никто не вмешивается в наши дела. Никто нам не препятствует служить на церковно-славянском языке или на любом другом, проповедовать на русском языке или на местном, пользоваться старым или новым календарем. Мы устраиваем нашу церковную жизнь согласно определениям Московского собора 1917−1918 гг. И мы находимся в тесном общении со всеми православными других национальностей, проживающими на той же территории. Например, во Франции я участвую в Постоянном совещании православных епископов всех юрисдикций, в котором от Русской Церкви, естественно, принимает участие архиепископ Иннокентий. Все это соответствует православному учению о Церкви, как и нашим нуждам и нашей ответственности. Я — свободен и за это несу ответственность!
— Как вы отнеслись к высказанному во время дебатов Никитой Струве мнению, что «в настоящее время тело Церкви в России больно»?
— Никита Алексеевич свободно высказал свое мнение, и высказал его ответственно. Я все же хочу сказать, что это человек, сделавший в самые тяжелые времена и продолжающий делать очень много для русской культуры, для Русской Церкви. Это человек, который любит Русскую Церковь и, говорю я это без всякого преувеличения, жизнь свою отдает на служение Русской Церкви и русской культуре. Он знает положение изнутри, имеет постоянные контакты с компетентными людьми в России, часто сам туда ездит. Я же, со своей стороны и по своему положению, также располагаю информацией от духовенства из России о состоянии Церкви. Мне вспоминается, что еврейскому народу понадобилось 40 лет, чтобы добраться до Земли Обетованной, хотя расстояние от Египта до Израиля не такое уж большое. Но должны были смениться поколения! Это нам урок. Сейчас в России идет постепенное и во многом замечательное возрождение Церкви в труднейших условиях постсоветского общества. Но должно еще пройти определенное время. А пока, и это очень печально, присылаются вот такие письма раздора. Жаль, так как Русская Православная Церковь этого не заслуживает.
— Что вы думаете о положении православных русских церквей в Западной Европе?
— Вы знаете, в последнее время в Испании, в Италии, в Бельгии, во Франции и в других странах большой приток русских, и они большей частью стремятся посещать церкви, где богослужения полностью совершаются на церковно-славянском языке, а проповеди читают по-русски. И это нормально, и добро пожаловать! Мы стараемся оказывать им самый радушный прием. Но есть и другие, западные верующие, которые тоже приходят к нам. Мы стараемся сохранять русские традиции, но мы же не русская колония. Мы — во Франции. В Бельгии, в Брюсселе, у меня однажды вышел разговор с ответственным клириком Московской Патриархии, с которым я в дружбе. Я ему сказал, что наше отличие состоит в том, что я здесь, в Западной Европе, нахожусь у себя дома, в то время как он и иже с ним — наши гости. Вот в этом-то и вся разница! Это в некотором смысле характеризует и нашу Архиепископию.
— Каким вы представляете будущее Русской православной Церкви в Западной Европе?
— Я убежден, что мы должны продолжать следовать нашему призванию, жить и, Бог даст, развиваться, существовать так же, как мы существовали до сих пор. То есть созидать Тело Христово, возрастать в святости, во взаимной любви «в меру полного возраста Христова», как говорит апостол. Мы должны продолжать катехизацию, находить пути благовествования евангельского в современном мире, быть примером, находить взаимопонимание с другими православными Церквами, продолжать крепить местное православие. Наша Церковь бедна — беднее, чем в России. Но всё в руках Божиих! Нашей Архиепископии я обязан тем, что я смог приобщиться к православию. Я сын этой Церкви, в которой уже скоро год как служу предстоятелем.
Беседу вела Магдалина Чернетская, Париж
№ 8 (4493), 26 февраля — 3 марта 2004
-----------------------------------------------------------------------
«РУССКАЯ МЫСЛЬ» N 9 (4494) 4 — 10 марта 2004
Внимательно прочитав в газете «Русская мысль» № 8 (4493) интервью Высокопреосвященнейшего архиепископа Команского Гавриила, Экзарха Вселенского Патриарха, который выразил в нем свое видение насущных церковных проблем, считаю необходимым внести ясность относительно того, где он говорит (цитирую): «на самом деле в моих планах — совместно с преосвященным владыкой Иннокентием и с его согласия начать проводить встречи учрежденной нами двухсторонней комиссии, для изучения создавшейся проблемы в наших межцерковных отношениях».
По этому поводу я должен, со своей стороны, сказать о том, что на нашей совместной встрече 27 ноября прошлого года мы имели с владыкой Гавриилом разговор о наших проблемах, связанных с окормлением русскоязычного населения на территории Франции, и пришли к выводу, что мы здесь должны во имя блага людей координировать наши усилия и помогать им там, где не хватает, священников, служащих по церковно-славянски и говорящих по-русски. Так, например, для общины в Монжероне с согласия Высокопреосвященнейшего архиепископа Гавриила регулярно посылается священник нашей Корсунской епархии (Московский Патриархат). В таком же духе мы, озабоченные сохранением наших добрых, братских отношений, договорились действовать и тогда, когда возникают и другие проблемы локального характера. Для их решения было предложено создать совместную, двухстороннюю рабочую группу.
Чтобы придать действенность этому делу, в письме от 12 января 2004 г. я предложил владыке Гавриилу регулярно встречаться, чтобы обсуждать проблемы текущей церковной жизни, а когда между нами будет полная ясность позиций друг друга и взаимопонимание, подключить затем и рабочую группу для изучения сложных проблем и внесения конкретных предложений. Таково мое понимание смысла создания совместной рабочей группы, призванной помочь решению пастырских прежде всего задач.
Что касается переговоров и обсуждения проблем между Русской Православной Церковью (Московский Патриархат) и Архиепископией русских православных церквёй в 3ападной Европе (Константинопольский Патриархат), это не лежит в сфере моих обязанностей как епархиального архиерея, и на это никто меня не уполномочивал и не благословлял, равно как и создавать для этих целей комиссию.
С уважением, архиепископ Корсунский
Париж, 27 февраля 2004 г.
--------------------------------------------------------------------
«РУССКАЯ МЫСЛЬ» N 9 (4494) 4 — 10 марта 2004
Письмо в редакцию
В один из вопросов, поставленных редакцией владыке Георгию в ходе его интервью (см. «Русскую мысль» от 25 февраля), вкралась досадная неточность: в своем кратком выступлении на французском языке на собрании, посвященном вопросам Архиепископии, употребив выражение «русская церковь больна» — это выражение в самой России очень распространено, как в церковных, так и в политических кругах, — я отнюдь не имел в виду церковное тело как таковое, а тот перегиб властного начала над соборным, который за последние годы утвердился в центральной администрации и в некоторых епархиях. Как я сказал на собрании, пока Патриархия не вернется к духу Собора 1917 года, установившего соборное начало в противовес авторитарному, подчиняться канонически Московскому Патриархату несвоевременно. Гораздо большую пользу мы можем принести русской Церкви, оставаясь от Патриархата независимым. Уж не говоря о том, что всякое изменение статус-кво (т.е. уход от Вселенского Патриархата) повлекло бы за собой раскол в Архиепископии, что означало бы её конец.
Никита Струве, Париж
