 |
| Свято-Филаретовский православно-христианский институт, официальный сайт | Александр Буров | 18.02.2004 |
«Кифа»: Отец Георгий, Вы приняли участие в расширенном Всезарубежном пастырском совещании на тему «Путь Русской Зарубежной Церкви в прошлом и будущем». Что Вы можете сказать о проблемах диалога между двумя частями Русской церкви, которые выявило это совещание?
— Многие опасаются того, что диалог с зарубежниками, а тем более объединение с РПЦЗ, активизирует фундаменталистски настроенные круги нашей церковной общественности. Однако общение с представителями РПЦЗ, среди которых так называемые фундаменталисты отнюдь не являются безусловно доминирующей группой, убедило меня в том, насколько не похож наш доморощенный, несущий на себе неистребимую печать советской идеологической нетерпимости «фундаментализм» от подчас содержащего элементы фундаментализма церковного консерватизма зарубежников. Потому что на самом деле их фундаментализм — это как традиционализм митрополита Антония (Храповицкого). Он в общем и целом не похож на тоталитарный стиль мирочувствия, даже не мировоззрения, наших фундаменталистов, у большинства из которых просто нет никакого отточенного, последовательно продуманного мировоззрения. У них преобладают какие-то эмоциональные реакции, я бы сказал, комплексы и набор каких-то «православнообразных» лозунгов: «ересь экуменизма», «ересь сергианства».
«Кифа»: По некоторым из опубликованных в печати сообщений о Всезарубежном совещании можно было представить, что такая же реакция была и там, например, на доклад о. Николая Артемова.
— Так это была реакция 20−30 человек. Причем в этой группе, которая даже сидела все дни совещания за несколькими отдельными столами, как раз и преобладала атмосфера «советской» нетерпимости, и это объяснимо. Потому что в этой группе задавали эмоционально-мировозренческий тон наши перебежчики, т. е. люди с чисто советским мироощущением.
«Кифа»: А вообще сколько было человек на этом совещании?
— Около 170 человек, а всего у них 230−250 священников по всему миру. Поэтому мы могли делать выводы об общем состоянии умов. При этом следует подчеркнуть, что священники старшего возраста оставляют, как правило, более серьезное впечатление и в плане своей образованности, и в плане отношения ко многим проблемам.
У меня часто возникало впечатление, что церковнославянские тексты зарубежников выглядят лучше, чем некоторые наши новосоставленные литургические тексты, ибо культура церковнославянского языка не примитивизировалась в РПЦЗ так значительно, как у нас. У них сохранилось чувство стиля, присущее тому богословию начала века, которое и в своих фундаменталистских проявлениях, как у Антония (Храповицкого), и в либеральных, как у «парижской» школы, все-таки имело иной уровень, чем богословский «политпросвет», которым руководствуются наши доморощенные фундаменталисты. Клирики РПЦЗ, конечно, во многом люди более толерантные, чем многие представители нашего духовенства, просто в силу того, что они живут в иных условиях, у них более спокойная, свободная жизнь, пребывание среди инославных заставляет их быть более открытыми и более уверенными как в самих себе, так и в силе Русского Православия.
Вот два примера. Мне было высказано удивление со стороны зарубежников, что в нашей церкви часто раздаются голоса, призывающие государственные власти запретить деятельность тех или иных сектантов. Они мне говорили: «Как вы можете призывать вчерашних безбожников вмешиваться в религиозные дела? Ведь они сегодня запретят сектантов, а завтра будут запрещать вас. Вы говорите, что Россия страдает от засилья сектантов. Так вот мы живем в стране, которую сектанты создали, в Америке, мы в этой стране живем в условиях отделения церкви от государства и очень этому рады. Нам в голову не приходит обращаться к госчиновникам, в основном, протестант-ствующим сектантам, хотя они в своей политике и стараются проводить принцип безрелигиозности, чтобы они решали за нас наши задачи. Мы научились здесь сами защищать себя от сектантов. При этом если кто-то уходит из нашей церковной жизни, то эти люди, как правило, уходят просто в религиозный агностицизм. Крайне редки случаи, когда от нас кто-то уходил в баптисты или пресвитериане. К нам гораздо больше приходит протестантов, чем от нас уходит к протестантизм — почему же вы этого не добиваетесь? А у вас многие уходят к баптистам, к иеговистам». Вот такого рода взгляд имеют те, кого мы воспринимаем как фундаменталистов, взгляд весьма даже либеральный.
Другой момент, тоже очень показательный. Когда они говорили о недопустимости экуменизма, т. е. не только молитвенно-евхаристического общения с инославными, но и каких-то глубоких контактов, по ходу разговора можно было задать вопрос: «Вы что же, считаете, что католики и протестанты будут в геенне огненной гореть?» — «Да, нет, мы же не идиоты, чтобы такие выводы делать. Их Господь будет судить. Мы не хотим проповедовать учение об „апокатастасисе наоборот“ для кого-то». В то же время их, условно говоря, единомышленники у нас с чисто советской доверчивостью, тупостью и мировоззренческим инфантилизмом скажут: «Да, конечно, и протестанты и католики будут в геенне огненной гореть. А если этого не будет, если все неправославные не будут гореть в геенне огненной, то мы тогда и православными быть не хотим!» Это уже влияние того исторического опыта, который есть у них. Поэтому если бы наши доморощенные фундаменталисты столкнулись бы с подлинными фундаменталистами зарубежническими, они были бы очень разочарованы. Они бы их, весьма разнообразных по своим личностным чертам, наверняка зачислили бы или в категорию «либералов», или в категорию «модернистов», и даже в категорию «кочетковцев».
Еще один вопрос, который мне приходилось слышать от них: «К нам приходит большое количество людей, сейчас приезжающих из России, из которых кто-то крещен в младенчестве, кто-то в зрелом возрасте. Когда бы из них кто ни принял крещение, в перестроечное время или в другое, они все дремучие, они все невежественные. Как вам удается крестить миллионы людей, их никак не катехизируя? Зачем вы это делаете?» Естественно, у них ситуация другая. У них православные — либо выходцы из семей православных, для которых православие в эмиграции стало вообще квинтэссенцией жизни, которые дабы остаться русскими, посещают с детства приходские школы параллельно со своими средними школами и естественно формируются достаточно четко в плане катехизационном. Это действительно мыслящие христиане. Либо выходцы из протестантов, получившие протестантскую катехизацию, что-то осознанно восприняли, переосмыслили и пришли в церковь. Конечно у нас ситуация другая. Мы объясняли зарубежникам, что у нас многие священники не могут и не хотят заниматься катехизацией, ибо вся жизнь их прошла без катехизации. Можно сказать, что некоторые из них и сами нуждаются в катехизации.
Политическое кредо зарубежного духовенства — антикоммунизм. Даже монархизм сейчас, особенно благодаря эмигрантам второй волны, отошел немного на периферию. Да, к монархии там все относятся уважительно, но для них первоочередной проблемой является антикоммунизм, и с этой точки зрения все, что в истории нашей церкви предполагало не то что компромиссы, а какой-то легальный диалог с коммунистическим государством, вызывает у них гипертрофированно резкую реакцию.
Но, когда начинаешь с ними аргументировано говорить об этом, когда зарубежники узнают, что диалог с государством вели и антикоммунисты, те же самые иосифляне, которые не исключали при определенных условиях легального существования церкви, когда они узнают, насколько эфемерной была надежда на длительное существование у нас катакомбной церкви, когда они узнают, что, оказывается, не было массовой поддержки народом церкви гонимой, народ страдал, видя гонения на церковь, но активно за нее не выступал, когда им становится известной жуткая статистика, говорящая, что подавляющее большинство подследственных, в том числе и священнослужителей, давали признательные показания, многие из них вдруг понимают, что в тех условиях единственным способом сохранить даже не свою семью, а своих прихожан был поиск каких-то компромиссов с властями. Их ригоризм по отношению к «сергианству» начинает понемногу спадать, ибо обусловлен часто незнанием фактов.
«Кифа»: Поднималась ли на этом совещании тема Поместного собора 1917−18 года?
— В своем выступлении я упоминал о том, чем РПЦЗ может быть для нас полезна. В частности, я говорил о том, что зарубежники смогли в большей степени реализовать Определения о епархиальном управлении и о приходском управлении Поместного собора 1917−18 годов. Другое дело, что нельзя сказать, что у них это все последовательно реализовано. Где-то больше, где-то меньше, но, во всяком случае у них этот опыт был более значителен, а, во-вторых, именно в условиях пребывания в современном плюралистическом, секуляризованном обществе массового потребления, в том обществе, к которому идет и наша страна, они смогли выстоять, выжить, смогли приобрести опыт существования именно в этих условиях. Для нас это тоже интересно и важно, потому что нам это все еще предстоит. И с этой точки зрения я считаю, что опыт и Русского экзархата Вселенского патриархата, и Сурожской епархии, и Зарубежной церкви более соответствует нормам Поместного собора 1917−18 годов.
С этим они соглашались, но при этом говорили: «Почему же вы за эти годы не попытались в полной мере реализовать эти принципы в своей жизни?» На что я отвечал, что обстоятельства развития церковной жизни в предшествующие десятилетия были таковыми, что у нас действительно складывалась исключительная вертикаль церковной власти без всякой горизонтали, причем вертикаль, которую постоянно жестко держали в руках светские власти. Когда светские власти перестали вмешиваться в церковную жизнь, возникла ситуация, когда в условиях всеобщего распада, в т. ч. и церковного, как например на Украине, усилилась охранительная тенденция усилить вертикаль власти как гарант сохранения церковного единства. Это с одной стороны. С другой стороны, зарубежники мне сами говорили, возвращаясь к проблемам о наших выходцах в Америке: те, кто начинает ходить в наши приходы, приходят, чтобы психологически адаптироваться в незнакомой англоязычной стране. Но самое главное, те, кто все-таки начинает причащаться, поражают своим потребительски безответственным подходом к приходской жизни. Они придут, поставят свечку, причастятся и уйдут. У них нет абсолютно никакого, даже предположительного представления о том, что после литургии у прихода есть какие-то свои дела: и благотворительные, и социальные, и просветительские. У них в этом потребности нет. Для них приход — это место, куда приходят «удовлетворить свою индивидуальную потребность», причаститься-исповедоваться и уйти.
Это показывает, что, увы, общинная жизнь у нас в России не сложилась. Это одна из проблем. Не сложилась отчасти по объективным причинам, потому что государственные власти в советское время десятилетиями препятствовали любым формам церковной жизни, кроме богослужебной. Сложилось поколение священников, которое ничего кроме требоисполнительской богослужебной деятельности не хочет делать в отношении своих прихожан. Они формируют себе подобных священников из числа молодых, которые приходят в церковь, когда уже можно что-то делать, и нам эту инерцию очень трудно преодолеть. В результате возникает мысль о том, что только епископ может в конечном итоге подтолкнуть приходы к общинной жизни. А епископ, на самом деле, тоже не в состоянии преодолеть эту инерцию, характерную для основной массы духовенства. Почему, собственно, общение с ними для нас и полезно? Потому что их опыт создания приходских общин может быть нам чрезвычайно полезен именно сейчас. Хотя я подчеркивал, что, на мой взгляд, было бы важнее им с нами объединиться уже в 1990-м году, когда их приглашали на собор по выборам нынеш него патриарха, когда рушился коммунистический монолит и церковь оказывалась совершенно свободной. На мой взгляд, церковь у нас была совершенно свободна при монголах, при Временном правительстве и при первом президентстве Ельцина. Вот тогда можно было очень много творить и импровизировать. Но вы к нам не пришли тогда. И у нас движение пошло вроде бы верно, но настолько медленно, настолько извилисто, что сейчас нельзя сказать, что наша приходская жизнь, общинная жизнь значительно активизировалась. Согласитесь, что у нас есть активные приходы, которые все-таки не разгоняют власти за то, что там есть какая-то приходская община. Но эти приходы вряд ли составляют даже 1−2% от общего числа приходов.
«Кифа»: У нас зато монастыри поддерживают, а не общины.
— Да, проблема монастырей для РПЦЗ очень больная. Но заслугой зарубежников является то, что они оказались единственной русской церковной юрисдикцией за границей, где есть какая-то реальная монастырская жизнь. Это признают все — и Американская автокефальная церковь, и евлогиане.
«Кифа»: У нас-то была взята линия на организацию именно монастырей. Причем иногда даже доходило до коллизий — чтобы создать монастырь реальная живая община должна была «освободить помещение», которое сама же открывала и благоустраивала.
— У нас было две серьезных ошибки. Это наряду с созданием монастырей даже там, где никаких условий для этого не было, аналогичное создание семинарий. В результате у нас появилось весьма много весьма условных монастырей и семинарий, которые не являются ни монастырями, ни семинариями в полном смысле слова. Я могу на примере образования это констатировать. Сейчас усилия Учебного комитета направлены на то, чтобы наши комиссии, которые ездят и дают аккредитацию духовным семинариям, крайне редко это делали. Сейчас этому процессу решили положить конец.
«Кифа»: Что это для них значит — реализовывать решения собора?
— Активизировать приходские общины.
«Кифа»: Т. е. местная соборность в первую очередь?
— Конечно, при том, что у них пятнадцать епископов — им легко проводить свои соборы. Они проводят архиерейские соборы достаточно часто. Епископ вынужден постоянно считаться с этими приходскими общинами. Он постоянно в контакте с ними работает. Поэтому на уровне епархиальном его общение с духовенством формализованное или не формализованное — это составная часть их жизни. Он просто не рискнет идти против мнения большинства своих священников и мирян.
А на самом деле это как раз облегчает и положение самого епископа. Ему не нужно брать бремя лишней ответственности. Нам нужно найти механизм переходного периода, когда постепенно приходы, братства научались бы брать на себя ответственность.
«Кифа»: Они информированы о конфликтных ситуациях в нашей церкви?
— Думаю, что нет. Я от них ничего не слышал, в частности, про историю с о. Георгием Кочетковым, может быть, потому что для них о. Георгий Кочетков «модернист», «обновленец», но эта тема не звучала.
«Кифа»: РПЦЗ существует, грубо говоря, до возможного Поместного собора?
— Да, в котором их представители примут участие.
«Кифа»: Но сейчас, после Архиерейского собора 2000 года, возможность проведения такого Поместного собора крайне мала.
— Они готовы к тому, что это мог бы быть архиерейский собор, не обязательно поместный.
«Кифа»: Они на этом не настаивают?
— Не настаивают. Другое дело, что у них вообще вопрос о каком-то административно-каноническом объединении считают вопросом, который будет подлежать обсуждению еще очень не скоро. Сейчас все упирается в одно — восстановление евхаристического общения. Для них это реальная проблема. У них ведь только с Иерусалимским патриархатом такое общение сохраняется.
«Кифа»: Это реально в ближайшее время?
— Я не думаю, что визит митрополита Лавра восстановит это общение. Мы уже перешли со стадии ознакомления друг с другом к стадии каких-то деловых переговоров, но это только начало.
