 |
| Русский журнал | Захар Гельман | 17.02.2004 |
Надеюсь, не надо объяснять, что в этом споре прокуратуры и художественной общественности я на стороне художественной общественности. Но мне кажется, что ею была совершена грубейшая ошибка. Она сама выбрала прокуратуру своим собеседником, отказавшись от диалога с православным обществом. Понятно, что с точки зрения православного глубоко верующего человека, не подвергающего сомнению ни христианские каноны, ни Российскую православную церковь, эти ребята, осуществившие погром, не вандалы, а молодцы. Да и право каждого человека иметь свои собственные, отличные от других, мысли по поводу Господа для них неочевидно. В то же время, если бы художественная общественность выбрала именно их, а не прокуратуру, для дискуссии, возможно, суда бы и не было.
Начнем с простого — с «погромщиков». Нарушили они закон? Наверное, да, — я в законах не очень хорошо разбираюсь. Оставляю я право за любым человеком нарушать закон, отстаивая собственные убеждения? Да. Бренер нарисовал на «Красном квадрате» Малевича зеленый знак доллара, отсидел за это. Его же художественная общественность не отказывается понимать только за то, что он нарушил Уголовный кодекс. Осмоловский в своих ранних перформансах не нарушал общественный порядок? Нарушал. В милицию его забирали? Забирали. Но вряд ли кто-то будет его за это осуждать. Поэтому я предлагаю тех православных, которые организовали погром, и тех, кто им сочувствует, а таких — увы! — много, считать не вандалами, а противоположной стороной, — и апеллировать не к суду, а к ним. Конечно, определенный дисбаланс в этот спор вносит то, что, похоже, на их стороне оказались спецслужбы, но диалог надо начинать, несмотря на это. Тем более что суд выкопал из каких-то неведомых нам глубин неведомых искусствоведов с учеными степенями, и мы можем обсуждать не только выставку, не только поступок юных адептов РПЦ, но и шедевр под названием «Заключение экспертов по уголовному делу #4616».
Конфликт между искусством и церковью имеет многовековую историю. Художник всегда — а не только современный художник-авангардист — старался нарушать каноны, старался найти свое видение фигуры Христа. Само понятие «духовность» для художника и для церкви имеет прямо противоположное значение. Для церкви это канон, священный текст, для художника — это поиск нового, нетрадиционного, личного. Обращаю ваше внимание, что, в конце концов, все эти споры были решены историей в пользу искусства. Священники, жившие во времена Микеланджело, заставили маэстро прикрыть наготу на фигурах плафона Сикстинской капеллы. Однако позже, с согласия церкви, записи были смыты. Церковь поняла, что сохранить первозданным замысел великого маэстро важнее, чем соблюсти «приличия». Картина Эдуарда Манэ «Олимпия» вызвала бурный протест религиозной общественности, и только предосторожности администрации Парижского салона не привели к тому, что она была разорвана. Сегодня «Олимпия» — признанный шедевр всей мировой культуры. Выпады со стороны христианских ханжей испытал на себе в свое время и основатель движения «Ар брют» («Грубое искусство») Жан Дюбюффе, столетие которого в 2001 году было отмечено выставками в крупнейших музеях Парижа, Берлина, Роттердама, Нью-Йорка. Очень многие произведения искусства, в которых присутствовали Христос, Мария, прочие религиозные персонажи, были вначале преданы анафеме, а потом приняты церковью. Что происходило? По моей версии, проблема в том, что сакральные для верующего предметы культа, а именно — иконы, формально похожи на произведения искусства. И поэтому первая реакция церкви — относиться к произведению искусства как к трансформации предмета культа. Но икона и произведение искусства, — хотя и то и другое может быть выполнено маслом, иметь форму картины, помещено в раму или оклад, — это разные вещи. Но, видимо, для того, чтобы картина могла доказать церкви свое право не быть иконой, должно пройти время. Тем же, кто сегодня повторяет ошибки своих предшественников, напоминаю, что история дала этому явлению термин — мракобесие.
Это что касается работ. Что касается их авторов — «людей, посмевших…» — далее по тексту любого из гневных заявлений в адрес современных художников. В свое время посмел Лев Толстой иметь свое мнение о Христе, о религии, о церкви, что не мешает ему быть и оставаться столпом мировой культуры. Посмели великие кинорежиссеры Пьер Паоло Пазолини («Евангелие от Матфея») и Жан-Люк Годар («Я хочу поприветствовать Марию») снять свои версии евангельских сюжетов — их опыт продолжили фильмы Скорсезе («Последнее искушение Христа») и Кевина Смита («Догма»). Ни одно из этих произведений, подвергшихся остракизму со стороны не только католической церкви, но и митингующих толп «оскорбленных верующих», не предано забвению современниками — напротив, несмотря на запрет к широкому показу, например, в Италии, они имеют широкое распространение на кассетах и дисках. Знаменитая певица Шинед О’Коннор во время выступления на MTV разорвала фотографию папы Иоанна-Павла II со словами: «Боритесь с настоящим врагом». Она имела от этого кучу неприятностей со стороны не только церкви, но и от религиозных фанатиков родной Ирландии, пережила нервный срыв, но продолжает выступать до сих пор. Наконец, анафеме подверглась и сама Мадонна, исполнив «Like a Prior» с эпизодом оживания статуи Христа и потеряв одновременно миллионный контракт от «Пепси-колы». Думается, что она в этом ряду не последняя. Таким образом, право человека иметь свое мнение историей утверждено, и даже право на кощунство. Ведь именно Пушкину принадлежит кощунственная «Гаврилиада». То, что преступно для монаха, может оказаться высочайшим достижением для поэта, музыканта, художника.
Следующий тезис касается уже больше современной ситуации и апеллирует не к исторической правде, а к нашему пониманию разницы между личностью человека и ролью, взятой на себя художником. Если артист играет бандита, убийцу, никому не придет в голову пытаться его посадить за убийство. Мы понимаем разницу между человеком и его действиями в реальной жизни — и актером, тем, что он делает, исполняя роль. Нести добро, мораль может произведение искусства, главный герой которого — злодей. Мы научились как бы воссоздавать эту невидимую стену между жизнью и искусством и понимать, что-то, что позволительно придумывать и реализовывать там, за стеклом, в сфере искусства, не позволительно здесь, в жизни. Почему, научившись видеть эту стену в театре, в кинозале, мы не видим ее в выставочном зале? Почему идентифицируем личность художника с тем, что он изобразил? По моему мнению, опять-таки, все происходит из-за формального совпадения картины и иконы. Но ведь точно так же совпадают — формально — бухгалтерская книга и рукопись романа: толстые, много листов бумаги, в переплете, но абсолютно разные по содержанию и, главное, несущие разную функцию книги.
И наконец, последний довод для нынешних и будущих погромщиков. Выставочный зал вовсе не обязателен для посещения глубоко верующим людям. Мир сегодня устроен так, что можно жить в рамках одной страны разным людям, с разными убеждениями, с разными традициями — и не пересекаться. Ведь научились же мы жить вместе с людьми разной веры. Для кого-то жертвоприношение животных естественный религиозный ритуал, для кого-то святотатство. Одна вера запрещает изображение человека, в другой, наоборот, изображению поклоняются. Надо научиться сосуществовать не только с людьми другой веры, но и с атеистами, тем более что, в отличие от Советских времен, нет у них никакой власти сегодня. Не ходить в чужие «святилища». В храме искусства действительно могут оскорбить ваши религиозные чувства, не надо туда идти. Ведь даже хрестоматийный «Крестный ход на Пасху» Перова может оскорбить чьи-то религиозные чувства. Сами подумайте: залитые блевотиной ризы священника, перевернутая вниз головой икона в руках пьяной бабы — это ли не повод для того, чтобы не ходить не только в Галерею Гельмана, но и в Третьяковскую галерею?
Тем более что искусствоведческая экспертиза, данная по уголовному делу 4616, позволяет считать богохульством любое произведение. Не могу себе отказать в удовольствии привести большую цитату из этой экспертизы:
«…Экспонат на первый взгляд представляет собой как бы условно смоделированный „объект поклонения“ или „алтарь“, организованный с помощью серой драпировки, частично лежащей на земле, а частично поднимающейся вертикально вверх. На части полотна, лежащей на полу, были ровными рядами разложены круглые керамические (глиняные) лепешки (бляшки), а вертикальная часть обрамляла собой видеомагнитофон, на экране которого в постоянно прокручивавшейся видеозаписи эти глиняные кружочки, посредством мультипликации, оживали и начинали расти, посредством кругового наращивания по верхнему краю. Рост их сопровождается нечленораздельным гулом человеческих голосов, выражающих как бы активность стараний неких невидимых строителей. Через каждые 10−15 секунд пространство кадра пересекало лезвие ножа, отсекающего те части башенок, которые возвысились в своем росте выше уровня скольжения лезвия. Строительство и голоса, его сопровождающие, на секунду замирают, но затем быстро все начинается снова, с едва ли не большим энтузиазмом, причем части, упавшие на землю, превращаются в плацдармы для нового строительства, нового роста. В результате, после каждого прохождения по кадру „меча“, количество башенок удваивается. Наконец, их становится целая „толпа“, они быстро дружно растут под бодрый гул голосов. Меч больше не появляется, и в считанные секунды башенки достраивают себя до конца. Однако вдруг прекратившиеся „репрессии“ как бы настораживает их. С тревожным вздохом они одновременно склоняются то в одну сторону, то в другую, замирают, как бы прислушиваясь в тревожном ожидании. Вдруг слышится удар колокола, и башенки — то ли от ужаса, то ли от какой-то мистической причины — не просто рушатся, а мгновенно распадаются в прах так, что после них уже не остается осколков, с которых могло бы начаться новое строительство, новый рост.
Вопрос 1. Вероятно, если бы данный экспонат оказался на другой выставке, трактовка его могла бы быть иной, соответствующей иному контексту. Но в данном случае… концепция его раскрывается в данном контексте следующим образом.
Строящиеся башенки символизируют церковное строительство (духовное или материальное — вероятно, и то, и то), а мелькающий нож, срезающий то и дело их верхушки, — различные гонения, которым подвергалась христианская Церковь. Под эту схему подойдет вся история христианства, начиная с первых веков его существования, но особенно значим для нас последний ее период — гонения ХХ века в России, давшее невиданное прежде число новомучеников. Автору экспоната, видимо, известны некоторые основополагающие идеи христианской церковной проповеди, по сути своей единой, начиная с Нового Завета и до сего дня. И Евангелие, и древние Отцы Церкви, и современные проповедники утверждают, что гонения не только не умаляют, но колоссально умножают силы Церкви: Церковь всегда возрастала на крови своих мучеников. Особенно это святоотеческое учение актуально для ситуации в современной России: Русская Православная Церковь верит, что огромное число новых мучеников и исповедников за Христа, которых дал ХХ век в России, является основанием для нового расцвета, как Русской Церкви, так и русской государственности. Об этом, в частности, прямо пророчествовал перед революцией св. прав. Иоанн Кронштадский, говоря, что „на крови таких вот мучеников я предвижу восстание новой России, еще более могучей и славной, крепкой своей верой в Бога“. По-видимому, зная это общее позитивное настроение верующих православных христиан современной России, автор данного экспоната делает в своей работе мрачное контр-пророчество о конечной гибели всех христианских чаяний и, видимо, самого христианства.
Причем, как ни странно, для православных людей этот прозрачный намек, сделанный автором экспоната, не является простым выражением недоброго пожелания (недобро-желательства), недоброго отношения к христианам, но получает некое подтверждение в Священном Писании, в книге Апокалипсиса, где говорится, что после общехристианской проповеди во всем мире, сопровождающейся относительным затишьем от бед, будет последнее истребительное гонение на христиан при антихристе, гораздо ужаснейшее всех предыдущих. Непонятно, имел ли автор экспоната в виду пророчества Откровения Иоанна, но, скорее всего, им выражено все-таки его личное, просто созвучное некоторым апокалиптическим главам, пожелание конца христианству. Если бы он на самом деле знал содержание Апокалипсиса и именно его желал иллюстрировать, то он доложен был бы как-то отразить и то, что по этому пророчеству Церковь устоит, несмотря ни на какие гонения, „врата ада ее не одолеют“ и „претерпевший до конца спасется“. Относительно же России, из православного предания, оставленного теми святыми, которые в точности предсказали революцию и гонения, известно, что в ней антихрист никогда не будет иметь полной власти, и „за Дивеевскую канавку не переступит“.
Итак, прочитываемое в контексте данной экспозиции содержание данного экспоната есть выражение пожелания гибели христианской Церкви.
Вопрос 2. Психологически работа очень агрессивна. Работа Галстяна выглядит как угроза Христианской Церкви, как своего рода „грозящий кулак“, и, несомненно, имеет целью психологическое запугивание верующих христиан.
Вопрос 3. Средством, непосредственно и целенаправленно передающим негативное и даже угрожающее христианской Церкви содержание является мультипликационное изображение созидания, завершающегося полным и безвозвратным разрушением.
Вопрос 4. В данном экспонате не содержится непосредственно предметов культа или религиозных текстов. Однако композиция работы в целом, как было сказано выше, напоминает абстрактно изображенный алтарь или жертвенник. Следует также иметь в виду, что данная работа представлена автором на выставку, посвященную религии, и окружена была соответствующим контекстом.
Вопрос 5. Общая концепция работы, если она нами прочитана правильно, охватывает огромный исторический пласт — всю историю христианства. Но, конечно, более всего данный экспонат имеет в виду нынешнюю ситуацию в России, когда на наших глазах, после полосы страшных репрессий, один за другим не только возрождаются старые храмы, но и строится множество новых, что, видимо, и вызывает крайне негативное отношение автора инсталляции».
Меня этот текст поразил не глупостью или волюнтаризмом, а тем, что он как близнец похож на искусствоведческие тексты, которые делались по заданию КГБ. И это уже скорее дружеское предостережение православным. Я бы на вашем месте побоялся такой стилистической близости. Поиск «скрытого смысла» с помощью специально обученных для этого искусствоведов был одним из главных инструментов органов. Уверен, что с помощью таких же, а может — и этих же искусствоведов на выставки не пускались работы, где была горящая свеча, искали в абстрактных работах скрытые буквы Х и С.
И наконец, последний довод. С кем и как вы боретесь? Представители Русской православной церкви, основной, практически — государственной силы, религии, приверженность к которой демонстрирует большинство политиков и бомонда, с помощью суда пытаются бороться с небольшой группой энтузиастов, интересующихся современным искусством. Да, я согласен, что мы — ваши идеологические враги, как я уже говорил, не первое столетие. Но давайте бороться с помощью идеологического оружия: спорить, публиковать статьи, встречаться в университетских аудиториях, на других нейтральных площадках, а не в зале суда. Я обращаюсь с предложением к Союзу Православных Граждан отозвать свой иск к устроителям выставки «Осторожно, религия!» и перейти к публичным дискуссиям.
«Русский журнал», 16 февраля 2004 г.
