Николай Бурляев: как ни странно, я похож на Гоголя

Для известного актера и режиссера нравственные ценности являются главными в его творчестве

Когда произносят имя этого замечательного актера, в памяти сразу возникают культовые фильмы: «Иваново детство», «Андрей Рублев», «Военно-полевой роман», «Такая чудная игра». Самое же интересное заключается в том, что Николай Петрович считает себя больше режиссером, чем актером, и сейчас пробивает съемки фильмов, сценарии которых написал сам. Его энергии можно позавидовать. Как председатель объединения кинематографистов славянских и православных народов он 12 лет назад организовал международный кинофорум «Золотой витязь», а в 2003 году добавил к нему и театральный, который осенью прошелв Москве. Вдобавок выпустил еще и книгу. С нее-то мы и начали нашу беседу.

— Ваша книга называется «Одолевая радостью страдания». Необычное название, и, конечно же, каждому читателю захочется узнать, каким образом знаменитый актер и режиссер преодолевает страдания радостью. Меня так же интересует: откуда берутся силы на съемки, фестивали, руководство различными комитетами?

— От сознания правоты того дела, которым я занимаюсь, и его необходимости людям. От моих учителей, от русской культуры, ее традиций, от веры православной.

— Тогда вы не могли бы сказать, почему в православной стране иные ваши коллеги скептически относятся к главному девизу фестиваля «Золотой витязь» — «За нравственные ценности, за возвышение души человека»?

— Дело в том, что мы с вами живем в демонизированном мире, где духовные ценности не слишком-то приветствуются. Сегодня у нас уже не преследуют людей, посещающих церковь, но пока многие не понимают, что, стоя на краю пропасти, их может спасти только Господь, который дал нам жизнь и перед которым мы когда-то предстанем. И чем больше людей по разным причинам будут приходить к вере, тем нравственнее будет становиться наше общество.

Меня удивляет другое — отношение некоторых моих коллег к тому, что сегодня происходит в России, где мерилом всего стали деньги. Казалось бы, все мы учились в одних вузах, одни и те же книжки читали, одни и те же фильмы и спектакли смотрели, а вот теперь наши пути-дорожки разошлись. Наверное, их устраивает тот поток пошлости, который идет на зрителей с киноэкранов и телевизоров. Меня это не устраивает, и я пытаюсь противостоять ему своими фильмами, фестивалями и тут же попадаю в разряд русофилов, шовинистов и так далее. Думаю, время рассудит.

— Но ведь вы не всегда были таким правильным. Так, в поэме «Иван Вольнов», напечатанной в вашей книге, есть строки, где вы признаетесь в своих грехах…

— Естественно, я был молодым человеком и много раз ошибался и падал. О чем и написал в поэме:

Иван мечтал остановиться,

Унять бесовский жизни круг:

Или долой с него свалиться,

Или душой проснуться вдруг.
Не отменим закон Вселенной:
Иль к Свету ввысь — иль в бездну тлена,
И каждый должен выбирать:
Добру иль злому присягать.
Ведь только представьте: впервые я встал перед кинокамерой, когда мне было 13 и большинство моих друзей были пьющими людьми.

— А на сцену когда вышли?

— В 15. После фильма Тарковского «Иваново детство» меня пригласили в Театр Моссовета играть в одном спектакле со знаменитым Николаем Мордвиновым.

— И тогда начали осознавать себя?

— Полное осознание себя и своих духовных сил появилось на дипломном фильме «Ванька-Каин» по мотивам Салтыкова-Щедрина, когда я заканчивал мастерскую Михаила Ромма и Льва Кулиджанова. Для меня это была картина-исповедь, на которую я поставил все, решив для себя: если фильм состоится — буду кинорежиссером, если нет — останусь актером.

На Московском кинофестивале в 1974 году «Ванька-Каин» был отмечен как лучший дебют года, после чего в течение 10 лет мне не давали снимать. Тем не менее именно тогда я понял, что могу работать режиссером. Помню, после первого просмотра Сергей Бондарчук повернулся ко мне и так раздумчиво сказал: «А ты режиссер…» Не скрою, приятно было такое услышать от человека, скупого на похвалу.

— Но почему вас так долго бойкотировали?

— Когда «Ванька-Каин» оказался на фестивале в Германии, то в прессе написали: «Это фильм молодого русского диссидента». И таким образом немцы, сами того не понимая, оказали мне «медвежью услугу». После этого лучшие мои годы ушли на то, что я писал один за другим сценарии и относил их на «Мосфильм», а там их отвергали.

— А Бондарчук не мог помочь?

— Никогда его не просил об этом. Только однажды, после того как я четыре года писал сценарий о Лермонтове, а потом четыре года блуждал с ним по разным инстанциям, получая всюду отказ, заикнулся об этом, будучи в гостях у Бондарчука. Еще бы год-два, и я не смог бы осуществить проект, поскольку сам собирался играть Михаила Юрьевича. Я не поверил своим ушам, когда Сергей Федорович сказал: «А ты иди ко мне в объединение». Его долго потом «убивали» наши коллеги за то, что он дал мне снимать фильм о Лермонтове. Первым гонителем оказался Сергей Соловьев, мой давний приятель, который такую пафосную речь закатил против Бондарчука и моего «Лермонтова» на V съезде кинематографистов, что умирать буду — не забуду.

— Впечатление такое, что у нас частенько размазывают своих кумиров по стенке, а после их смерти каятся, как произошло с Бондарчуком…

— В России — все особенное, здесь драматическая ситуация каждый раз доводится до предела. Я все думал: почему русские люди с таким трудом объединяются? А потом понял, в чем дело: русский мужик всегда самодостаточен, он по духу воин и считает, что может со всем справиться сам. И только когда народу начинает грозить уничтожение, он объединяется с другими. Эта черта присуща всем славянам. В этом я убедился во время войны в Сербии, когда Белград бомбили страны НАТО, и я вместе с белградцами защищал мосты, говорил речи на митингах. В это время весь народ был как единый кулак.

— Сербская актриса Иван Жигон сказала мне, что тогда вы стали чуть ли не национальным героем. Скажите, а театры в то время работали?

— Насчет театров не знаю, но вот люди вели себя, как в «Пире во время чумы» Пушкина: жгли костры, танцевали вокруг них, пели песни, жарили мясо, пили вино. С театром я только сейчас начинаю какое-то сближение после многолетнего перерыва. Последнее мое впечатление от театра связано с постановкой Юрия Еремина «Из пламени и света» о Лермонтове. Ушел после этого спектакля жутко расстроенный. Помню, когда Мартынов убил омерзительного, похотливого Лермонтова, то зал облегченно вздохнул, и потом букеты цветов дарили ему. Я был в шоке: как же так можно дискредитировать великого поэта?! Но что поделать, видно, сегодня это в порядке вещей — обливать помоями великих, ставить их на одну доску с никчемными, ущербными людьми.

— Но ведь и о Лермонтове сейчас пишут, что он был равнодушен к женщинам потому, что любил мальчиков.

— Боже мой! Да как такое возможно! Они что, его стихов не читали, где каждая строчка дышит любовью к женщине…

— А как у вас складывались отношения с Достоевским? Мне кажется, вы его персонаж.

— Первым человеком, который предложил мне окунуться в мир Федора Михайловича, был Андрей Тарковский, собиравшийся снимать «Подростка». Но ему не дали. Тогда он начал готовиться к «Идиоту», предполагая, что я буду играть князя Мышкина, но и это ему запретили. А потом появился Баталов и предложил мне сыграть Алексея Ивановича в «Игроках». Случилось это 25 лет назад. Я считаю эту работу этапной, поскольку до нее играл одних подростков и юношей, а тут уже была зрелая роль. Больше мне не предлагали играть в произведениях Достоевского.

— Может быть, хотите поставить его сами?

— Да нет. Дело в том, что я уже несколько лет ношусь с идеей двух фильмов о Пушкине и о Гоголе и хочу сыграть их, но пока не получаю поддержки со стороны Министерства культуры. Сценарий о Пушкине у меня давно готов и уже напечатан в журнале «Москва». Была даже собрана отличная команда во главе с оператором Владимиром Новым, и кинопробу я сделал, страшно удивив всех, что оказался так похож в гриме на Александра Сергеевича, но…

— Разница в возрасте между Пушкиным и вами не смущает?

— Уже смущает. Через год-два совсем не потяну. Хотя, когда играл Лермонтова, мне было не 26 лет, а 40. Сделал я пробу и Гоголя, тоже, как ни странно, оказался похож. И все-таки иногда мне удается встречаться на съемочной площадке с гениями земли русской. К 200-летию Тютчева Наталья Бондарчук сняла трехсерийный телевизионный фильм, в котором я играю великого поэта.

— У вас по-прежнему сохраняются хорошие отношения с бывшей женой?

— Конечно, а как же иначе? У нас есть дети: сын Иван и дочь Маша. Иван стал композитором и недавно записал с оркестром замечательную симфоническую музыку. Он дал мне ее послушать, не сказав, кто автор. После чего я спросил: «Ваня, это Рахманинов?». «Да, нет, папа, это я написал», — ответил сын. Сейчас ему 27 лет, примерно столько же было мне, когда я начал заниматься кинорежиссурой.

— На театральном фестивале я видела вместе с вашей очаровательной женой двух маленьких ребятишек. Скажите, они дружат с вашими старшими детьми?

— Обязательно, часто приходят в гости, вместе отмечают дни рождения и другие праздники.

— Вы счастливы в нынешнем браке?

— Мы с женой понимаем друг друга и уважаем позицию каждого, а это главное в семейной жизни. К тому же она хорошая актриса, замечательная мать, настоящая русская женщина, перед которой я преклоняюсь…
Труд N 004 за 13.01.2004