Безмолвное житие

Страж Дома Господня. Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский). Жертвенный подвиг стояния в истине Православия. / Автор-составитель Сергей Фомин. М.: «Правило веры», 2003

Нижеследующие заметки не притязают на сколь-нибудь полный обзор книги С.В. Фомина о Патриархе Сергии[1] или исчерпывающий отзыв об исследовании, чей объем составляет свыше тысячи страниц. Это размышления о книге — продолжение прочерченных в ней смысловых линий, которые, будучи ее несущими конструкциями, не ограничиваются этим пространством.

Структура исследования, содержащего около 200 документов, воспоминаний и других материалов, необычна: каждую хронологически соотнесенную документальную часть (за исключением первой — «дофевральской») открывает статья автора-составителя. Книга является первым за истекшие полвека трудом, целиком посвященным Патриарху Сергию и его эпохе в Русской Церкви и России — своеобразным подведением итога многолетней разработки темы историками Церкви. От множества ныне известных высказываний о Патриархе Сергии это, весьма развернутое, отличается одной важной чертой — а именно, историософской позицией С. Фомина. Прежде всего, история в этом осознании — не безсмысленный парад случайностей, но пути Промысла Божия — суды Того, Кто Велий и Страшен есть. Впрямую этого никто сейчас не оспаривает — но все ли чувствуют? Говоря об этом видении истории, применим здесь себе и всем на память одно давнее слово — «благоговейный ужас, от которого мы что-то стали отвыкать».

Средоточием русской истории для исследователя являются судьбы Удерживающего — Православного Царства и Помазанника Божия. Тем самым идея книги может быть определена именно как судьбы русской «симфонии» в XX веке. Как правило, и серьезные исследователи, и досужие «совопросники» мыслят иначе. Те же, кто мыслит монархически, не дал развернутого толкования проблемы «Патриарха Сергия и его духовного наследия».

Показательно, что повествование автора-составителя открывается не обзорной биографической статьей (наиболее значимые эпизоды биографии будущего митрополита освещены в текстах, составивших первую часть книги — «Становление»), но обращением к духовным истокам как лучшего, так и прискорбнейшего.

Слово в Церкви и к Церкви звучит не всуе: речь архимандрита Сергия при наречении его во епископа Ямбургского 23 февраля 1901 г. неожиданным образом касается уничижения и гонений: «Внешняя обстановка епископского служения может быть весьма разнообразна. Епископы могут быть в почете и богатстве, могут пользоваться обширными гражданскими правами и преимуществами, но могут быть и в полном безправии, в нищете и даже в гонении <>. Но само епископское служение в его сущности <> всегда и всюду остается одним и тем же апостольским служением <>. Оно есть „служение примирения“, служение пастырское. Быть же пастырем — значит жить не своею особою жизнью, а жизнью паствы, болеть ее болезнью, нести ее немощи с единственной целью: послужить ее спасению, умереть, чтобы она была жива» (с. 51−52, 120). В 1901 году, в мирное время, нарекаемый во епископа произносит: «…сделались „как бы приговоренными к смерти… позорищем для мiра… для всех попранием“ (1 Кор. 4; 9, 13)». Уже этого достаточно, чтобы видеть, с чем соприкасается земное — человеческое.

Земное… 1901 год, религиозно-философские собрания. «Председательствует на них молодой, блестящий, либеральный и очень популярный ректор Петербургской духовной академии епископ Сергий (Страгородский)»[2], — таким видит Владыку Сергия Д. Поспеловский. Для С. Фомина важнее то, что епископ Сергий происходит из духовного сословия (в XVIII веке был в его роду епископ Сильвестр [Страгородский]), получил строгое церковное воспитание и первоначальный навык подвижничества у валаамских старцев. Однако масштаб исследования, не столько избранный автором-составителем, сколько заданный самим подходом к проблеме, не позволяет оставаться в рамках «исторического портрета».

Клятвопреступный март 1917 г. У слишком многих — равнодушие к тому, что творится за окном, сменившееся радостью при известии о манифестах. Антиканоническое смещение митрополита Петроградского, митрополита Московского, архиепископа Тобольского, архиепископа Сарапульского. Вынесенное из залы заседаний Святейшего Синода Царское кресло. Изменение «в связи с прекращением поминовения Царствующего Дома» текста ектений и других богослужебных чинопоследований Комиссией по исправлению богослужебных книг, возглавляемой архиепископом Сергием.

«Не будет ли смущена вера православного русского народа при воспоминании архиереями и священниками атеистов, цареубийц и просто убийц при выходе со Св. Дарами на Херувимской?» (с. 919.) Что это — живой отклик на пресловутую «Декларацию» (Послание митрополита Сергия и временного при нем Патриаршего Священного Синода) 1927 года? Нет — письмо Собору 1917−1918 гг. об «исправлении текстов» в марте 1917 г.[3] Как не вспомнить здесь слов из Послания Патриарха Тихона 1/14 января 1918 г.: «Забыли мы Господа! Бросились за новым счастьем, стали бегать за обманчивыми тенями, прильнули к земле, деньгам, упились вином свободы…»

Архиепископ Сергий недаром назван у Д. Поспеловского «либеральным», и недаром тот же исследователь говорит, что к 1906 году «Церковь проснулась, бурлила…»[4] Описание это подстать пробуждающемуся вулкану, а не Церкви Христовой. С прискорбием, но твердо признает С. Фомин либеральную «широту взглядов» Владыки Сергия в предреволюционную пору (с. 916). В переписке Императора Николая II с Императрицей Александрой Феодоровной встречаются весьма жесткие оценки образа действий ряда архиереев, в их числе — Владыки Сергия. Так, в письме к Государю от 8 сентября 1915 г. при упоминании имен епископов Сергия Финляндского и Никона (Рождественского) Государыня высказывается так: «Забастовка Синода в такое время ужасно непатриотична и нелояльна» (с. 916).

Впрочем, речь шла не о противостоянии отдельных Владык, но о большем.

Летом 1900 года дивеевская блаженная Наталья Ивановна во время литургии со звоном колоколов проводила Правду на небо[5]. На Саровских торжествах 1903 года «Бог простился с Русской землей»[6].

Но до Цусимы была дана последняя возможность.

По свидетельству Н.К. Смирновой, внучки архитектора В.Н. Максимова, в известном письме, полученном Государем и Государыней в Сарове на прославлении преподобного Серафима, «не просто предсказывался трагический ход жизни России и Августейших ее повелителей, но давался совет, как можно удержать Россию над пропастью — отказаться Государю и Государыне от личного счастья, принять монашеский постриг, Государю же — патриаршество и регентство над сыном, как это было при избрании на царство первого Романова — Михаила.

Так что не просто собственные размышления, но завет великого святого старца привел Государя Императора к мысли о патриаршестве. Как известно, Венценосные Супруги этот совет приняли и пытались воплотить в жизнь, но ответом <> Синода было молчание и, «взглянув на них с гневом», Государь ушел"[7].

Рассказ Владыки Антония (Храповицкого) о том же событии, сохраненный в опубликованных посмертно трудах С.А. Нилуса, завершается так: «Нам нужно было ему в ноги поклониться, преклоняясь пред величием принимаемого им для спасения России подвига, а мы… промолчали!» Молчание — слово, пронизывающее и заключающее все воспоминания об этом. В записи Н.Д. Жевахова от 1928 г. сказано резче: «На вопрос Государя последовало гробовое молчание».

Это молчание еще вспомнится.

От тайного отступления 1904−1905 годов — к явному отступлению года 1917. «Се болe неправдою, зачат болезнь, и роди беззаконие» (Пс. 7, 15). Свидетельствует протопресвитер Георгий Шавельский: «В России революция началась с атеизма, вернее сказать, атеизм сразу же стал самым сильным рычагом революции. Он проявлялся всюду и везде <>. Он выражался в опустении храмов, точно с отречением Государя Императора от престола земного русские граждане обязаны стали отречься от Престола Небесного» (с. 136). Справедливо заключение автора-составителя: «После всего содеянного не могло не последовать возмездие» (с. 137).

Как мог Господь путесотворить стезю гневу Своему (Пс. 77, 50), приоткрывает видение киевского старца-протоиерея, сотаинника преп. Варсонофия Оптинского: «Вижу я, что служу Литургию в Великой Лаврской Церкви <>. Преподав мир, я возвращаюсь в Алтарь, где совершаю Литургию, я обращаюсь к дискосу, на котором лежит Агнец, хочу произнести слова „Приимите, ядите“, и когда поднимаю руку, чтобы ею указать Агнца, то вижу, что дискос стоит не на своем месте, а по правую сторону потира, и что на дискосе Агнца уже нет. В ужасе я указываю на дискос стоящему в Алтаре наместнику Лавры <> и говорю монаху-пономарю: „Беги скорее за новой Агнчей просфорой, и я ее потом освящу незаметно для молящихся, чтобы не смутить их и не прервать Литургии“. Затем обращаюсь к Св. Чаше и хочу указать на нее и сказать: „Пийте от Нея вси“, и в великом смятении вижу, что вместо потира стоит подсвечник и в нем нагоревшая потухшая свеча»[8].

И как внятно это воздыхание сердечное, этот вопль из глубины души: «И если бы не милость Господня, заступничество Матери Божией да молитвы Царя-Мученика, кто знает, было ли сейчас кому писать это и кому читать» (с. 137).

Промысл Божий о России и тайну жертвы Государя раскрывает видение (тонкий сон) свт. Макария Московского (Парвицкого-«Невского»):

"Спаситель говорит Государю:

— Видишь в Моих руках две чаши: вот это горькая для твоего народа, а другая сладкая для тебя.

Государь падает на колени и долго молит Господа дать ему выпить горькую чашу вместо его народа. Господь долго не соглашался, а Государь всё неотступно молил. Тогда Спаситель вынул из горькой чаши большой раскаленный уголь и положил его Государю на ладонь. Государь начал перекладывать уголь с ладони на ладонь и в то же время телом стал просветляться, пока не стал весь пресветлый, как светлый дух.

<>

Заснув вторично, я вижу громадное поле, покрытое цветами. Стоит среди поля Государь, окруженный множеством народа, и своими руками раздает ему манну. Незримый голос в это время говорит:

— Государь взял вину русского народа на себя, и русский народ прощен".

Этот давно ставший неотъемлемой частью церковного предания текст С. Фомин толкует так: «Милостию Божией, заступничеством Царицы Небесной, по неотступной молитве Государя, народ не был лишен первейшего дара Божия — Таинства Святого Причастия Тела и Крови Господних. В этом смысл раздачи Государем манны (см.: Откр. 2, 17) народу…» (с. 137.)

Разные годы, разные имена — одно осознание: «Главное для нас — сохранить Таинства» (Патриарх Тихон). «Без Таинств? Без Евхаристии?» (митрополит Сергий.) «Надо идти на всё, чтобы люди могли причащаться» (иеросхимонах Симеон (Желнин), старец Псково-Печерский). «Всё то, что в деятельности Патриарха и Патриархии смущает и соблазняет ревностных ревнителей, — всё это остается на совести Патриарха, и он за всё даст ответ Господу. А из-за смущающего и соблазняющего, что иногда может быть не совсем таким, как нам кажется, — только из-за этого лишать себя благодати Святых Таинств — страшно» (свт. Афанасий [Сахаров]). И вот что было сказано митрополитом Сергием келейнику, о. Сергию Лебедеву в середине 30-х годов: «Сережа, после моей смерти будут всякие толки, и трудно будет понять, чтo я вынужден был делать, чтобы сохранить Литургию» (с. 174, 252, 363).

А прочее всё отнято. Поместному Собору 1917−1918 годов, во многом (в земном) «февральскому»[9], но открывшемуся в кремлёвском Успенском соборе в день Успения Божией Матери, было дано восстановление Патриаршества. А прочее — «и не помышляй». При этом Патриарх не благословил никого из вождей Белого движения. «Господин наш, веди нас на Кремль!» — кричит народ Патриарху, а кир Тихон благословляет Державной иконой одного графа Келлера, которому суждено принять мученическую кончину в Киеве от рук петлюровцев[10].

Удивительное свидетельство находим в воспоминаниях М.А. Талызина (Суганова). После литургии в храме св. Василия Блаженного Патриарх в сопровождении духовенства и многотысячной толпы направился к Москве-реке. «Тихон шел, не оборачиваясь, благословляя склоненных, монашески простой и суровый. <> У спуска к Москве реке к Патриарху быстро подбежал молодой человек, в шинели, подпоясанный ремнем, и в торжественное молчание ворвался сильный вибрирующий голос:

— Святой отец, когда же, когда конец?

Мудрая и добрая улыбка легла на аскетические щеки и на осветленный лоб, и прозвучал единственный ответ Владыки:

«Не мне, Дому моему!»

<>

— Ты знаешь о чем спрашивал Владыку тот человек в шинели у Москвы реки, — обратился ко мне дед[11], — он спрашивал, когда конец власти. Тихон дома сказал, что он умрет позднее Ленина, и что власть сия умрет позднее его самого на пятнадцать лет[12]. Пред тем опять голод, мор и война, а за ними смена правления и на Россию пошлет Господь Веру, Любовь и Благодать"[13].

+++

«Бывают странные сближения». В 1910 году, на память Боголюбской иконы Божией Матери — пристально, неотрывно взирающий на свершение судеб Церкви и Царства Л.А. Тихомиров заносит в дневник:

«18 июня. Ночь. <>

Церковь… Да и она падает. Вера-то исчезает. Пожалуй, и вправду песенка старой Церкви спета. Положение иерархов сходно с положением Царя"[14].

«Ощущением провала», неотвратимой катастрофы надвигалась та ночь, о которой открыто было Патриарху Тихону 25 марта/7 апреля 1925 года; за два часа до кончины на предложение келейника лечь и заснуть Патриарх «очень строгим, серьезным тоном <> ответил: „Теперь я усну… крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная“»[15].

С. Фоминым уже были отмечены «совершенно поразительные письма митрополита Антония (Храповицкого) митрополиту Флавиану (Городецкому), свидетельствующие о воистину безмерном долготерпении Господнем (22.11.1907): „Академии так низко пали за эти три года, так далеко отошли от своей задачи, что хоть Архангела Гавриила посылай туда ректором — всё равно толку не будет <> На сходке вотировали требование об отмене постов в академии <>“. (28.11.1907): „Учащиеся в академии попы целыми месяцами не ходят в церковь <> Попы едят перед служением колбасу с водкой (утром) демонстративно, гурьбами ходят в публичные дома“»[16].

О том же — в письме Владыки Серафима (Чичагова) от 14 ноября 1910 г.: «Всё погибло, образованное общество потеряло последнее представление о христианстве <>. И наряду с этим: пред глазами ежедневно картина разложения нашего духовенства. Никакой надежды, чтобы оно опомнилось, поняло свое положение! Всё то же пьянство, разврат, сутяжничество, вымогательство, светские увлечения! Последние верующие — содрогаются от развращения или безчувствия духовенства, и еще немного, сектантство возьмет верх. <> Никого и нет, кто бы мог <> понять, на конец, на каком краю гибели Церковь, и отдать себе отчет в происходящем. <> Время благоприятное пропущено, болезнь духа охватила весь государственный организм, перелома болезни больше не может случиться и духовенство катится в пропасть, без сопротивления и сил для противодействия. Еще год — и не будет даже простого народа около нас, всё восстанет, всё откажется от таких безумных и отвратительных руководителей <>. Что же может быть с государством? Оно погибнет вместе с нами! Теперь уже безразлично, какой Синод, какие Прокуроры, какие Семинарии и Академии; всё охвачено агонией и смерть наша приближается»[17].

Неудивительно, что в июне 1917 года Господь отнял у Церкви (руками «благоверного временного» министерства народного просвещения) церковно-приходские школы, а вскоре другие, гораздо более радикально настроенные наркоматы реквизировали церковные сосуды, сорвали ризы с икон, разогнали монастыри[18] и превратили храмы в ов?щные хранилища…

Уже в первые дни после февральского переворота иным было дано видеть истинное положение дел. Приведем весьма важное свидетельство преподавателя Московского университета А.Н. Руднева: «А.В. <> повторяет теперь мои слова о возможности у нас Православной республики и вообще — доволен переворотом! Но остальные с тревогой смотрят на будущее. <> То есть, на будущее Русской Церкви, я хочу сказать. А.В. говорит, что зато она теперь свободна; но я учитываю ее (чисто человеческие. конечно, не касаясь благодатных) силы — и боюсь! Боюсь за монастыри, боюсь за материальное положение духовенства (правда, тут помогут церковные дома; и замечательно! Давно мне приходили в голову такие мысли: теперь, пока можно, Церкви следует запасаться материальными средствами: неравно — такое придет время, когда этого нельзя будет делать!) <> Я уже не говорю о том, что не будут запрещать книг, направленных против Веры и Церкви, что поднимут голову секты, что дозволены будут гражданские браки, что, пожалуй, и крещение младенцев будет не обязательно, что будет убавлено количество праздничных дней и т. п. <> Теперь вообще будет необходима самостоятельность с нашей стороны — самостоятельность и объединенность — это, кажется, все признают. У Мих. Ал. Новоселова на собрании Богословского кружка настроение было еще хуже, еще с большими опасениями смотрят на дело, чем мои „ортодоксофилы“ <>. Среди священников, говорил М. Ал., есть стремление отодвинуть епископов на задний план, — а, по газетным сведениям, дьяконы объединились с псаломщиками для борьбы со священниками… Остается объединиться просвирням с трапезниками, богоделенкам с церковными сторожами!»[19]

26 марта 1933 г. арестованный по делу «национал-фашистского центра» «Партии Возрождения России» священник закончил в тюремной камере работу над рукописью «Предполагаемое государственное устройство в будущем». Приведем лишь одну цитату — из  6 «Религиозные организации»: «Православная церковь в своем современном <> существовать не может и неминуемо разложится окончательно; как поддержка ее, так и борьба против нее поведут к укреплению тех устоев, которым время уйти в прошлое, и вместе с тем задержат рост молодых побегов, которые вырастут там, где сейчас их менее <>. Когда религиозными началами забивали головы — в семинариях воспитывались наиболее активные безбожники. Когда религию навязывают — от нее отворачиваются, потому что для восприятия предметов религии требуются соответственные <>. Но когда религии не будет, тогда начнут тосковать. Это будет уже не старая и безжизненная религия, а вопль изголодавшихся духом, которые сами без понуканий и зазываний создадут свою религиозную организацию. Это будет через 10−15 лет, а до тех пор должна быть пауза, пустота и молчание»[20].

Летом-осенью 1917 года (до захвата власти большевиками) преподобный Нектарий Оптинский вразумляет своего духовного сына: «Тяжелое время наступает теперь. В мiре теперь прошло число шесть и наступает число семь. Наступает век молчания. Молчи, молчи, говорит батюшка, и слезы у него текут из глаз…»[21]

И спустя много лет эхом слышится со Святой Горы Афон: ««Чадо мое, Россия έχεικανόνα«[22], — т. е. дана ей за грехи народа епитимия, и должна она терпеть злострадание, чтобы очиститься и получить желанную свободу» (с. 139).

Сутью епитимии, наложенной на русский народ и всю Русскую Церковь, были не только безпримерные гонения, но и — молчание. Немота, только молитвою и постом пресуществляемая в исихию, безмолвное житие (1 Тим. 2, 2).

Когда же кто-то пытался эту епитимию преступить — не мученичеством (которое есть дар Божий[23]), но нарушением молчания при именовании себя «свободной частью» Церкви — это приводило к прискорбным последствиям. Диапазон «свободного самоопределения» оказывался невелик: от текстов, подобных письму Первоиерарха Зарубежной Церкви митрополита Анастасия (12 июня 1938 г., адресат — Адольф Гитлер): «Моления о Вас будут возноситься не только в сем новопостроенном храме и в пределах Германии, но и во всех православных церквах. <> Лучшие люди всех народов, желающие мира и справедливости, видят в Вас вождя в мiровой борьбе за мир и правду» (с. 267) или высказыванию 1967 г. (одного из наиболее глубоких и проницательных истолкователей темы Третьего Рима) о «флюидах «Удерживающего», которые «благодатно еще осеняют свободные страны» во главе с Америкой, где «можем мы с теплым чувством молитву возносить о стране, в которой мы живем, и о властях ея»[24] — до обращений «в различные инстанции» III рейха (ср. разработанные архиереями РПЦЗ в 1941—1942 гг. «проекты реорганизации церковной жизни в России» с запретом на поездку митр. Анастасия из Белграда в Берлин[25]). Не о таком ли когда-то было сказано: «Безсмысленные мечтания«[26].

И думается, воссоединению разделенных частей Русской Церкви истинное начало положила бы не «серия конференций», а совместная коленопреклоненная молитва пред образом Святого Царя-Мученика.

Россия же проходила епитимию. А если митрополит Сергий принужден был говорить — это были всецело подневольные («яко тамо вопросиша ны пленшии нас») тексты Послания 1927 года или интервью 1930 года, самим Владыкой оценивавшиеся вполне недвусмысленно: «Необходимо перейти через эту грязную лужу…» (с. 247.) Но как не вспомнить здесь народный рассказ о святом Кассиане и его памяти раз в четыре года…

«Ангелом и отцом Церкви Московской» назван был в 1934 г. измученный, униженный и безмолвный митрополит Сергий при усвоении титула митрополита Московского и Коломенского (с. 352). И верно, — таков был Ангел Церкви в те дни.

Размах работ «золотосплавочной лаборатории Екатеринбурга«[27] нарастал с каждым годом: всё, что ни делалось, неминуемо втягивалось в ту же топку — и пламя подступало всё ближе.

«Душат уже без обещаний»[28], — вырвалось у митрополита Сергия, когда довоенный Сталин «большевицкими темпами» строил новую империю, в которой не предполагалось места для религии как таковой. К 1939 году из всех православных храмов в России оставалось около ста открытых.

В 1941 году в Ленинграде был приговорен к уничтожению собор Воскресения Христова — Спас на Крови. В Москве на 22 июня 1941 года был назначен взрыв храма Рождества Богородицы в Путинках. В тот же день властям должны были быть переданы ключи от Богоявленского собора и церкви Илии Пророка Обыденного (с. 523).

В 1935 г. келейник спросил будущего новомученика, владыку Германа (Ряшенцева): ««Разве не прискорбно, Владыко, что большевики не дали провести в жизнь ни одного из решений Собора, кроме восстановления Патриаршества?»

— Ну и слава Богу, — последовал неожиданный ответ Владыки. — Не нашими руками Церковь разрушается" (c. 130). Тогда обоим собеседникам не вспомнилось еще одно деяние Собора — восстановление празднования Всем Русским Святым, упраздненного Патриархом Никоном[29]. Решение было принято 26 августа 1918 года — ровно через год после открытия Собора и незадолго до «перерыва в его заседаниях», обернувшегося закрытием. В печатную службу Всем Святым, в земле Российстей просиявшим, вошел тропарь, написанный митрополитом Сергием [30]. Икона их находилась в его келлии.

Якоже плод красный Твоего спасительного сеяния, земля Российская приносит Ти, Господи, вся святыя, в той просиявшия. Тех молитвами в мире глубоце Церковь и страну нашу Богородицею соблюди, Многомилостиве.

Память Всех Святых, в земле Российстей просиявших, совершается в Неделю вторую по Пятидесятнице. В 1941 году этим днем было 9/22 июня.

22 июня 1941 года Русские Святые объявили войну безбожному правителю. И десять дней длилось молчание — его молчание[31], после чего 3 июля страна по радио услышала: «Братья и сёстры!» Современникам запомнилось: во время речи Сталин сделал паузу, чтобы выпить воды; было хорошо слышно, как зубы стучат о стакан.

«Царица Небесная Сама помилует…» — было сказано о России в 1918 г. прозорливым старцем прот. Михаилом Прудниковым (с. 139) в усыпальнице святого праведного о. Иоанна Кронштадтского на Карповке, в подземном храме…

Встреча митрополита Сергия со Сталиным состоялась в ночь с 4 на 5 сентября (н. ст.) 1943 г., на отдание Успения Божией Матери. Чужие именуют ныне второе восстановление Патриаршества встречей Сталина с тремя митрополитами. «Верующее сердце не сомневается: это Она, Матерь Божия, „земли Русския Царица Небесная“, достойно завершила то, что начали люди, созвавшие в 1917 г. 15 августа, в день честнаго Успения Ея, в Богоспасаемом граде Москве в Успенском соборе — Доме Пресвятой Богородицы — Освященный Церковный Собор, восстановивший на Руси Патриаршество» (с. 696). С. Фомин отмечает также, что Архиерейский Собор 1943 г. состоялся в Москве 26 августа/8 сентября, в день Сретения Владимирской иконы Божией Матери, особо почитавшейся митрополитом Сергием, а интронизация Патриарха — 30 августа/12 сентября, в день памяти святого благоверного князя Александра Невского.

Так раскрывается духовный смысл и историософский масштаб сентября 1943 года.

«Седящия во тьме и сени смертней, окованныя нищетою и железом, яко преогорчиша словеса Божия и совет Вышняго раздражиша. И смирися в трудех сердце их, и изнемогоша, и не бе помогаяй. И воззваша ко Господу, внегда скорбети им, и от нужд их спасе я, и изведе их из тьмы и сени смертныя, и узы их растерза» (Пс. 106, 10−14).

Часть VII книги — «Интронизация. 1943 год» — предваряется статьей, состоящей из двух разделов: «Восстановление Патриаршества. — Сталин». «Симфония»? — нет, судьбы «симфонии».

Известно высказывание участника Собора 1917−1918 годов: «У нас нет больше Царя, нет больше отца, которого мы любили, Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим Патриарха» (с. 693). Увы, по другому высказыванию, «в России либо Царь без Патриарха, либо Патриарх без Царя» (Л.П. Карсавин). «Без Царя» — этого не может восполнить ни один «деятель», ибо и он под это подпадает. Лучшее же слово, применимое к Сталину, вынесено в эпиграф одной из частей книги — «раб Мой, царь Вавилонский»[32]. «Раб» — орудие, instrumentum (иное, нежели «раб Мой Иов»!) И поистине: «Ради Иакова, раба Моего, и Израиля, избранного Моего, Я назвал тебя по имени, почтил тебя, хотя ты не знал Меня» (Ис. 45, 4).

Не знал? Духовная биография Иосифа Джугашвили — семинариста-отступника — вполне наглядно изложена С. Фоминым. Помимо целого ряда фактов, доселе известных лишь понаслышке или вовсе неизвестных, поражают детали — свидетельства смутного, неосознанного припоминания Сталиным своего истинного (утраченного, несбывшегося) облика: «В конце беседы Митрополит <> был страшно утомлен… Сталин, взяв Митрополита под руку, осторожно, как настоящий иподиакон, свел его по лестнице…» В 1944 году он вспоминает о своих друзьях по духовному училищу и семинарии. А к 77-летию посылает Патриарху Сергию странные дары — карманные золотые часы, шелкового бархата на патриаршую мантию (с. 696, 703, 808)… Так, верно, принято было когда-то в Гори одаривать архиереев.

Бог дал ему… дорасти до турецкого султана, вручавшего жезл Вселенскому Патриарху при интронизации и подносившего ему дары.

В воспоминаниях Светланы Аллилуевой содержится ценное свидетельство, весьма показательно дополняющее факты, приводимые С. Фоминым. «Католикос Грузии провел со мной много времени, беседуя о жизни, смерти и судьбе моего отца. Это неудивительно: пастырю всегда интересно знать, что случается с вероотступником <>. Удивительно мне было то, что он уделил столько внимания последним минутам жизни Сталина. Он был почти уверен (если не сказать просто — уверен), что всякий вероотступник в момент кончины возвращается мыслью и чувствами — последним движением своим — к Богу. Он не собирался говорить мне нечто «приятное», нет. Он размышлял для самого себя. <>

«Смотрите, что случилось с ним, когда он оставил Бога и церковь, растившую его для служения почти пятнадцать лет!» — говорил он мне. Я тоже знала <>, что опустошение и неверие в человека захватывали его всё больше. А после смерти жены и <> смерти его матери, постоянно молившейся за него, он действительно покатился вниз, в пучину ненависти <>.

«Однако многие годы образования под влиянием церкви не проходят даром, — продолжал Католикос. — Это не проходит безследно. Глубоко в душе живет тоска по Богу. И я глубоко верю, что последними проблесками сознания он звал Бога, это случается со всеми ними: под конец они хотят возвратиться назад».

Я рассказывала ему о том, о чем уже писала в «Двадцати письмах», — этот последний жест умирающего, этот суровый взгляд, которым он обвел всех стоявших вокруг, показывая левой рукой с вытянутым указательным пальцем наверх. <>

Патриарх рассказал мне историю, о которой я ничего до тех пор не знала. Во время второй мировой войны Сталина посетила делегация церкви Грузии во главе с тогдашним Католикосом Каллистратом. Церковь молилась за победу и усиленно собирала средства на оборону. Они не знали, что правительство решило восстановить некоторые права церкви <> для победы, для поднятия духа простых солдат. Ничего не подозревая <>, члены делегации опасались наихудшего. Каково же было их удивление, когда Сталин встретил их чуть ли не с распростертыми объятиями, угощал и задавал вопросы типа: «Скажите, что нужно церкви? Мы всё дадим».

Каллистрат возвратился в Грузию потрясенный виденным, потому что он был уверен, что видел перед собой почти что раскаяние, во всяком случае — виноватость. <> Каллистрату показалось тогда, что он видел перед собой тогда человека, мучимого совестью. И среди духовенства Грузии существовало мнение, что Сталин был человеком, терзаемым чувством вины, — они это воочию увидели во время визита[33].

<> «Грешник, большой грешник, — говорил Патриарх о нем. — Но я вижу его часто во сне, потому что думаю о нем, о таких, как он. <> Я видел его осенявшим себя крестным знамением»"[34].

Патриарх Сергий не был «человеком единения», подобным свт. Тихону или свт. Петру (Полянскому). Этого ему не было дано. И трагическое во Владыке Сергии заслуживает куда большего внимания и уважения, чем «трагическое в Сталине». Но трагедия здесь иная. «На реках Ульяновских»[35] — горечь времени, но и горечь Псалтири. Предстоятель, прямо применивший к себе и всей России этот плач — лицо не только трагическое.

На реках Вавилонских, в 1943 г. в Ульяновске Владыка Сергий имел извещение свыше. По воспоминаниям келейника, «в день Богоявления Господня Святейший[36] возглавил крестный ход на Иордань. Это были дни решающих боев за Сталинград, и Святейший особенно горячо молился о ниспослании небесной помощи нашему доблестному воинству. Неожиданная болезнь заставила его слечь в постель. В ночь на 2 февраля 1943 г. Святейший, пересилив свой недуг, попросил меня помочь ему подняться с постели. Встав, Владыка с трудом положил три земных поклона, воссылая благодарение Господу. Когда я помогал Святейшему снова лечь в постель, он мне сказал: „Господь воинств, сильный в брани, низложил восстающих против нас. Да благословит Господь людей Своих миром! Может быть, это начало будет счастливым концом“. Утром мы по радио услышали радостную весть о разгроме немецких войск под Сталинградом» (с. 550).

Тайна митрополита Сергия — тайна его молитвенного подвига во все эти годы. Потому можно назвать сентябрьскую встречу 1943 г. наконец-то проставленной — вынужденной! — визой диктатора на «Декларации 1927 г.», а можно просто поражаться тому, как всё это произошло:

«04.09.1943 г. я <> был вызван к тов. Сталину, где мне были заданы следующие вопросы:

а) что из себя представляет митрополит Сергий (возраст, физическое состояние, его авторитет в Церкви, его отношение к властям);

б) краткая характеристика митрополитов Алексия и Николая;

в) когда и как был избран в Патриархи Тихон…" (с. 713.)

Примечательно, что Сталин как будто ничего не знает о митрополите Сергии как «лице и деятеле» и даже вряд ли помнит о «Декларации», но готов сделать всё, что ему предложат те, кто на его языке называется «руководством Церкви».

Митрополит Сергий, сказавший: «Моя программа — программа Духа Святаго»[37], не считал себя «руководителем».

Обновленческий раскол начался при Патриархе Тихоне, а кончился фактически при Патриархе Сергии[38]. И сам Владыка Сергий, недаром названный и в России, и за рубежом великим святителем[39], сознавал раскол не как политико-административное, но как экклезиологическое явление. Недаром оскверненные храмы окроплялись святою водою, что вызывало особое раздражение обновленцев (с. 637). Разумеется, тема уклонения митрополита Сергия в раскол 1922−1923 гг. и его покаяния также рассмотрена в книге. Но в ясной, хотя внешне и не подчеркиваемой связи с этим и всеми возможными «недоуменными вопросами» находится повествование о поистине блаженной кончине Патриарха Сергия, отслужившего свою последнюю Божественную Литургию, причастившегося Святых Христовых Таин и своими руками совершившего последнюю архиерейскую хиротонию (с. 810) — и о наглядно, показательно безславном («Живый на Небесех посмеется им, и Господь поругается им») финале обновленчества и Александра Введенского (с. 638−643). Епископство (Пс. 108, 8) Владыки Сергия не было отнято.

При Патриархе Сергии, в октябре 1943 года, был излечен еще более ранний — грузинский — раскол, начавшийся в марте 1917, когда собор грузинского духовенства и мiрян объявил об автокефалии Грузинской Церкви, вскоре получив на это официальное разрешение Временного правительства[40].

Название книги — «Страж Дома Господня» — приводит на память: «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии. Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий» (Пс. 126, 1). В рассказе о предложении Государя Синоду зимой 1904−1905 гг. возникает грозное: «Въяве открылось, что иерархи своих си искали в Патриаршестве, а не яже Божиих, и дом их оставлен был им пуст»[41]. Но всё же то был «церковный дом», а не Дом Господень. И в страшное, тяжкое время зиждущии и стрегий трудились не всуе.

Тысячестраничный труд — свод С. Фомина о Патриархе Сергии состоит из множества документов и материалов, для истолкования которых требуется огромная историческая эрудиция, особое филологическое чутье и то, что сам Владыка Сергий назвал однажды «простым приличием». Примеры такого толкования многочисленны (собственно, вся книга являет собою такой пример), однако особенно важно указать на рассмотрение Проекта декларации митрополита Сергия от 28 мая/10 июня 1926 г., самой «Декларации» 1927 г., Послания митрополита Сергия от 22 июня 1941 г. и доклада на Архиерейском Соборе 8 сентября 1943 г. (с. 234−237, 246−247, 265−269, 523−525).

Но есть и другие свидетельства, которые требуют просто не замутненного предвзятостью взгляда. Эти безмолвные свидетели времени — приводимые в книге фотографии.

Погребение Патриарха Тихона: светлый, упокоенный лик почившего Патриарха и молодые лица, на каждом из которых, как в картине великого мастера — свое устремление и чувство при полном единстве всех. Любовный, благоговейный прощальный взгляд — горестное вопрошание — созерцание высшего — отвага, надежда… Вся молодая церковная Россия — Русская Церковь над гробом.

Вручение жезла Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Сергию во время интронизации: только что переданный жезл с крестом-навершием, находящийся прямо на уровне лица и почти делящий надвое черты новоизбранного Патриарха — и скорбный, проникновенный, но не к нам, а в иное обращенный взор из-под рукояти жезла. Тот же взгляд — тихая и безмолвная мольба — на другой фотографии Патриарха Сергия, где он стоит с тем же самым жезлом, немного склонив голову.

Святейший Патриарх Алексий I, митрополит Николай (Ярушевич) и свт. Лука (Войно-Ясенецкий) на заседании Священного Синода: белый патриарший куколь, белый митрополичий клобук, черный епископский — и строгие, сосредоточенные, единой заботой проникнутые лица: врачей на консилиуме.

И — «на реках Ульяновских…»[42] Митрополит Алексий (Симанский), митрополит Сергий и архиепископ Варфоломей (Городцов), Ульяновск, 1943 год. Сидящие в ряд старцы-черноризцы. Скорбное — неколебимое достоинство изгнанников, скитальцев. «Аще забуду тебе, Иерусалиме…»

Лики претерпевших до конца.

«Итак каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей тайн Божиих; от домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным. Для меня очень мало значит, как судите о мне вы, или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь. Посему не судите никак прежде времени, пока не приидет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога» (1 Кор. 4, 1−5).

11/24 сентября 2003
Прпп. Сергия и Германа Валаамских
Прп. Силуана Афонского

[1] Страж Дома Господня. Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский). Жертвенный подвиг стояния в истине Православия. / Автор-составитель Сергей Фомин. М.: «Правило веры», 2003. Далее ссылки на книгу даются в самом тексте в скобках.

[2]Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. М., 1995. С. 24.

[3] См.:…И даны будут Жене два крыла. М., 2002. С. 634.

[4]Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 28.

[5] Дивеевские предания. М., 1996. С. 32−33.

[6] Народный сказ, переданный митрофорным протоиереем Василием Бощановским. См.: Россия перед Вторым пришествием. СПб., 1998. Т. 1. С. 367.

[7] К прославлению Царя-Мученика в России. М., 1999. С. 324. Исчерпывающий свод данных об этом событии представлен С. Фоминым в его статье «О предполагаемых Государем преобразованиях» //… И даны будут Жене два крыла. М., 2002. С. 536−550.

[8] Неизвестный Нилус. М., 1995. Т. 2. С. 194.

[9]Ср.: «Яркой иллюстрацией господства Лжи является начальная стадия занятий Московского Собора 1917−1918 гг.» (архим. Константин (Зайцев); с. 130.) «Червь „февральских“ настроений был очень присущ деяниям Собора, особенно тем, которые были заложены в 1905 г.» (Н.П. Кусаков (Чурилов); с. 130−131.)

[10] Россия перед Вторым пришествием. СПб., 1998. Т. 2. С. 218.

[11] Знакомый мемуариста Алексей Иванович Куренков, помогавший в Донском монастыре Патриарху, «его несложному хозяйству».

[12] Ср.: Россия перед Вторым пришествием. СПб., 1998. Т. 2. С. 281−282.

[13]Талызин (Суганов) М.А. По ту сторону. Париж, 1932. С. 117−118. Эпизод, переданный Талызиным, должен быть отнесен к зиме 1923−1924 гг.

[14] «Красный архив». 1936. ї 1 (74). С. 173 (восстанавливаем заглавные буквы).

[15]Вострышев М. Божий избранник. М., 1990. С. 369.

[16] См. комментарий С. Фомина в кн.: Митрополит Вениамин (Федченков). Записки архиерея. М., 2002. С. 961−962.

[17] Цит. по:…И даны будут Жене два крыла. М., 2002. С. 521−522. Ср. с другими дневниковыми записями Л.А. Тихомирова:

(26 декабря 1907 г.): «Мы все опустились в маразм, и только особая милость Божия может спасти нас. Да, пожалуй, времена милости уже окончились, и, м. б., Россия уже отдана на произвол «естественного течения дел».

Пропасть в буквальном смысле она, м. б., и не пропадет, но уже перестанет быть Божией служительницей… Ну, а тогда весь государственный и церковный строй изменится, и даже странно было бы держать формы, утратившие дух, а стало быть, и смысл.

Было бы еще лучше, если бы мы находились под гневом Божиим: после гнева и наказания могла бы явиться и милость. Но возможно, что мы уже дошли до того, что просто «выпущены на волю» — живите, как знаете".

(21 января 1908 г.): «<> с концом Царства Русского кончается и союзно церковно-государственный строй».

(17 апреля 1908 г.): «До чего же гибнет эта несчастная гнилушка, эта бедная, пропащая блудница, Россия <>» // «Красный архив». 1935. ї 5 (72). С. 130, 134, 145.

(17 января 1910 г.): «За эти дни был кое-кто из политического мiра: Саблер, преосв. Серафим <>. Все смотрят мрачно на будущее, и все не видят никакого исхода. Конечно, все это уныние касается собственно старой России, царской, православной. Россия столыпинская, всеверная, интеллигентно-конституционная, безцветная и безыдейная — та, может быть, и «образуется"… Да что в ней толку? Ни Богу свечка, ни чорту кочерга, если только в конце концов не выйдет действительно чортовой кочергой…» // «Красный архив». 1936. ї 1 (74). С. 169.

[18] Ср. со словами, сказанными владыкой Филофеем (Успенским) 8 июня 1917 года в тонком сне схимонаху Симону (Кожухову): «Те же монастыри, где священный огонь угас окончательно и безвозвратно, должны исчезнуть, чтобы не давать повода к соблазну!» — и с видением схимонаха Симона 13 июня 1920 г.: «Увидел я Святые ворота Троице-Сергиевой Лавры. У самых ворот стоял сам Преподобный Сергий, правою ручкою он запирал на ключ Святые ворота, а левою ручкою, махнув по направлению к нашей обители, сказал <>: „Не хочу, чтобы народ шел в Лавру, я всех направляю в Зосимову пустынь“. <> Совсем недолго спустя после этого видения Святые ворота Лавры Сергиевой заперлись не без воли хозяина ее — Преподобного Сергия» (см.: Россия перед Вторым пришествием. СПб., 1998. Т. 2. С. 162, 236).

[19] Цит. по: Соль земли. / Сост. С. Фомин. М., 1998. С. 282. «Ортодоксофилы» — московское православное Общество.

[20]Священник Павел Флоренский. Сочинения в 4-х томах. М., 1996. Т. 2. С. 659.

[21] См. воспоминания прот. Василия Шустина в кн.: Концевич И.М. Оптина Пустынь и ее время. Джорданвиль, 1970. С. 498.

[22] Слова старца иеромонаха Тихона (Голенкова; Љ 1968).

[23] «Мученичество есть особый Божий дар, подаваемый за подвиг всей жизни». — Свящ. Николай Ненароков. Благословенно воинство Царя Небесного (Мученичество в жизни Церкви). В кн.: Жизнеописание Оптинских новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима. Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2003. С. 201.

[24] «Некие флюиды „Удерживающего“ благодатно еще осеняют свободные страны, ибо в них держится еще правовое государство, ограждающее свободу личности, а о государственной власти можно, не лукавя, сказать, в какой-то мере, что она от Бога поставлена — то есть, что она заведомо не служит Сатане. Под этим углом зрения еще остается Америка главенствующей силой в мiре — в частности, в военном противустоянии овладевающему мiром Злу». (См.: Есть ли нам за что «благодарить» — и как? // «Православная Русь». Джорданвиль. ї 22 (879). 15/28.11.1967. С. 2−3.)

[25] См.: Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской Православной Церкви в свете архивных материалов 1935—1945 годов (сборник документов). М., 2003. С. 151.

[26] Слова Государя Императора Николая II, сказанные при встрече с депутатами дворянства, земства и городских управлений 17 января 1895 г.

[27] Из сообщения «о переплавке церковных ценностей в слитки» в газете «Наука и религия» (с. 337−338).

[28] «Раньше они нас душили, но, душа, выполняли свои обещания нам. Теперь нас продолжают душить, но обещаний уже не выполняют» (слова митрополита Сергия, сказанные в мае 1941 г.; с. 359).

[29] Недаром в кремлевской ризнице из всех патриарших куколей Святителю Тихону пришелся впору лишь куколь Патриарха Никона. Но то особая тема, ибо именно это — восстановление изрушенной в XVII веке «симфонии» — и желал совершить Государь, исполняя в 1904—1905 гг. повеленное ему (выбор Венценосными Родителями для Наследника имени Алексей и процитированное выше письмо внучки архитектора Максимова являются хотя и косвенным, но достаточно внятным подтверждением дерзновенной догадки В.И. Карпеца о том, что Император Николай II, приняв монашеский постриг, избрал бы имя Никон).

[30] См.: Святитель Афанасий (Сахаров), исповедник и песнописец. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2003. С. 42.

[31] Первым — и впервые совершенно свободно — говорил митрополит Сергий, и то было первым обращением к русскому народу в этот день (Молотов обратился к «гражданам Советского Союза»). «Утром 22 июня, в день Всех Святых, в земле Российстей просиявших, Митрополит <>, отслужив Литургию, собирался уже читать акафист, когда ему сообщили о начале войны. Местоблюститель сразу же произнес проповедь, в тот же день размноженную на ротаторе и разосланную по немногим сохранившимся еще приходам для зачтения отцами настоятелями с амвона прихожанам» (с. 523).

[32] «Вот, Я пошлю и возьму все племена северные, — говорит Господь, — и пошлю к Навуходоносору, царю Вавилонскому, рабу Моему» (Иерем. 25, 9).

[33] Ср. угаданное С. Эйзенштейном о Сталине в «Иване Грозном» (понятно, что ни сценарий, ни фильм не имели почти ничего общего — кроме внешней событийной канвы — с реальностью XVI в.):

«Приходит Иван, как пьяный, шатаясь: исповедь… исповедь… падает на колени: недостоин… недостоин…
почти в грудь под епитрахилью. Пот на лбу. Кровавый. Холодный» (запись «Sometouches» от 2 февраля 1941 года). Далее в приведенных заметках Эйзенштейна охваченный подозрением «Грозный» душит духовника цепью его наперсного креста. См.: «Киноведческие записки». Вып. 38. 1998. С. 134.

Примечательно, что именно Сталин (в январе 1941 г. «устами Жданова») предложил Эйзенштейну снять фильм об Иване Грозном; это предложение было ответом на поданную режиссером в декабре 1940 г. заявку сценария о… деле Бейлиса.

[34]Аллилуева С. Книга для внучек // «Октябрь». 1991 ї 6. С. 51−52.

[35] «На реках Ульяновских (Волга и Свияга) тамо седохом и плакахом» (согласно изданным в 1947 г. воспоминаниям прот. А. Смирнова, слова, не раз произносившиеся митрополитом Сергием в Ульяновске; с. 530).

[36] Воспоминания опубликованы после кончины Патриарха Сергия.

[37]Лосский В.Н. Личность и мысль Святейшего Патриарха Сергия. В кн.: Лосский В.Н. Богословие и Боговидение. М., 2000. С. 505. Характерно, что слова эти — не лозунг, но ответ на весьма наивный вопрос иностранного журналиста о «церковно-административной программе».

[38] Прием обновленцев через покаяние благословлял еще старец Нектарий Оптинский: «Если живоцерковники покаются, в церковное общение их принимать» // Цветочки Оптиной Пустыни. М., 1995. С. 170.

[39] Ср.: Речь, произнесенная митрополитом Крутицким Николаем у гроба Святейшего Патриарха Сергия за парастасом накануне погребения 17 мая 1944 г. (с. 832); Лосский В.Н. Указ. соч. С. 503.

[40] Патриарх Тихон определил этот раскол в своем послании к грузинскому епископату как действия, совершаемые «противоканоническим порядком» (29 декабря 1917 г.; см. «Церковные ведомости». 1918 ї 3−4). См.: История Русской Церкви. М., 1997. Кн. 8. Ч. 2. С. 726, 751. Об исцелении раскола см.: «Журнал Московской Патриархии». 1944 ї 3.

[41] С.А. Нилус. Цит. по:… И даны будут Жене два крыла. М., 2002. С. 540.

[42] Так фотография обозначена — определена автором-составителем.