 |
| Литературная газета | Андрей Столяров, Игумен Вениамин (Новик) | 17.12.2003 |
Будет ли оно и дальше объединять собой великие цивилизации или его «миссия в истории» в определенной мере завершена и христианство уступает авангардную роль другим мировым религиям?
Мы предлагаем нашим читателям диалог на эту тему, который ведут участники интеллектуального объединения «Невский клуб» — петербургский писатель Андрей СТОЛЯРОВ и его земляк богослов, кандидат богословия игумен ВЕНИАМИН (Новик).
Андрей СТОЛЯРОВ. На мой взгляд, становится уже достаточно очевидным, что христианство как мировая религия себя исчерпало. Дело тут даже не в том, что другие мировые культуры, конфуцианская и исламская, не приемлют ни философии христианства, ни образа жизни, основанного на христианских принципах. Это ладно. Это, в конце концов, пережить можно. Однако, мне кажется, истощен мистический потенциал христианства — его страстная устремленность к Царству Божьему. Христианство разомкнуло когда-то цикличность «первобытного времени», превратило время в «сюжет», тем самым породив в Европе представление о прогрессе и просвещении; в конце концов, вывело европейскую цивилизацию в авангард истории. Вот этот пассионарный порыв христианства сейчас исчерпан.
Игумен ВЕНИАМИН. Для меня это вовсе не очевидно. Я бы сравнил христианство с воздухом: его лучше всего замечаешь, когда он кончается. В Риме, например, на улицах много людей разных национальностей в церковной одежде. Они учатся в больших католических университетах, которые есть, разумеется, не только в Италии. Возникает образ живого центра христианской религии. Кроме того, жизнеспособность этого вероучения проявляется в его непрерывном распространении. В ХХ веке десятки миллионов людей приняли христианство на Филиппинах, в Южной Корее. До сих пор христианские миссионеры гибнут в Африке, Азии. Как сказал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь». Терминпассионарность, кстати, не совсем христианский. Лучше говорить об активности христианства, которая сегодня смещается к югу: Африка, Юго-Восточная Азия, Латинская Америка. Многие люди принимают там христианство в его харизматическом (пятидесятническом) варианте. Сейчас, например, бурное развитие такого христианства идет в Бразилии. К сожалению, СМИ об этом молчат. Ни одна светская газета не сообщит о благотворительной деятельности христиан в Африке. Таковы, что называется, правила «публичного жанра». Для справки скажу, что христианство остается сейчас самой распространенной религией: его исповедует около одной трети населения земного шара. Причем не все определяется количественными характеристиками. Сила христианства в том, что оно дает правильное понимание Истины, оно есть Путь не только в ЦарствоБожие, которое начинается в нас, но и путь к формированию этических ценностей, без которых цивилизованная жизнь невозможна. Альтернативы христианству я пока не вижу.
Именно «воздуха» общей веры сейчас и недостает. Зато крови и ненависти, как обычно, в избытке. Какой-то удивительный парадокс. Даже мне, атеисту, понятно, что христиане не могут воевать с христианами. Это противоречит всей сути христианской морали. Неужели это непонятно самим христианам? Мне кажется, что христианство перестало работать в одном из важнейших своих аспектов. Оно более не создает «абсолютной идентичности» человечества, помните — «несть ни еллина, ни иудея»? — как это положено универсальной религии. И вот еще один парадокс. Говоря ныне о христианской цивилизации в целом, например, в координатах ее противостояния миру ислама, мы, как правило, имеем в виду только Запад (Европу и США), оставляя в стороне и Латинскую Америку (сугубо католическую культуру), и Россию (культуру в основном православную). Нельзя не замечать очевидного факта. Христианство уже давно «приватизировано» нациями и народами. Фактически оно разделилось на несколько конкурирующих друг с другом «местных» конфессий. А это значит, что оно перестало быть мировой религией.
Христиан, разумеется, можно обвинить во многом. У Бердяева есть статья «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан». Название говорит само за себя. Страсти, корпоративные интересы часто преобладают над главным: духом этического универсализма, который кажется излишне абстрактным. Христианство, конечно, существует в контекстах разных культур, но Христос везде остаетсяТем же. Весь мир празднует Рождество Христово. Кроме того, существует движение по созданию христианского единства. Его центр расположен в Женеве. Это Всемирный Совет Церквей, куда входит около 400 христианских церквей, представляющих сотни миллионов людей. СМИ, ориентированные на всякого рода скандалы, об этом тоже молчат.
Я не думаю, что экуменизм имеет серьезные цивилизационные перспективы. Разбитый кувшин можно склеить, но трещины в нем все равно останутся. Пользоваться им будет нельзя. К тому же дело тут заключается не только в форме. Исчерпана, на мой взгляд, «земная», прагматическая привлекательность христианства. Цели, поставленные им две тысячи лет назад, оказались недостижимыми. Нет ни Царства Божьего, основанного на всеобщей любви, ни преодоления национальной вражды, по-прежнему раздирающей человечество, ни отчуждения от пороков, сколь бы отвратительны они ни были. Нет даже надежды, что это хоть когда-нибудь будет осуществлено. Отсюда социальное разочарование в христианстве. Обратите внимание: пассионарность ислама сейчас значительно выше. Мелкие тактические успехи Запада в Афганистане или в Ираке, успехи, кстати, в стратегическом плане довольно сомнительные, не могут заслонить главного: в мировоззренческом споре с исламом христианство проигрывает. Ради ислама его приверженцы идут на колоссальные жертвы, даже на смерть, а вот «высокой жертвенности» христиан, к сожалению, не наблюдается. Причем этот фактор, скорее всего, будет решающим. Неистовая вера ислама в итоге окажется сильнее технологических достижений Запада. Молодые народы сокрушат дряхлеющий Рим. Так уже не раз было в истории.
Да, однажды Рим пал, но христианство не пало, а покорило варваров. Экуменические успехи, кстати, не так уж малы: многие церкви сотрудничают между собой в социальной сфере, сферах образования и благотворительности. Что же касается пассионарности мусульманства, то не следует забывать, что ислам примерно на 600 лет моложе, чем христианство. Однако энергия сама по себе может быть лишена этического содержания. Нынешняя экспансия ислама — это не миссионерский рост, а какой-то иной. Слишком сильна в нем нелюбовь к Западу. Какие общечеловеческие ценности несет ислам, если уж он претендует на духовное лидерство? В социальном плане, я думаю, это традиционное общество с очень низким уровнем благосостояния граждан, с архаической полигамией, с пониженным иммунитетом к рабовладению, с популистским типом сознания, рожденным недостаточностью персоналистического самоощущения и светского образования. Стоит ли нам возвращаться в прошлое?
И, между прочим, я что-то не слышал ни о каком мировоззренческомспоре между христианами и мусульманами. Было бы неплохо его организовать. Обе эти религии — монотеистические, у них много общего. Логически говоря, они исповедуют единое Божество. Сегодня же в основном говорят пушки, то есть бомбы террористов, а не ученые-богословы, которые отделываются просто дипломатичными жестами. Христианство, конечно, может показаться лишенным внутренней энергетики, но дело здесь в том, что как культура более зрелая оно не позволяет говорить о себе в экспансионистской терминологии «крестовых походов». Это теперь считается не политкорректным, как и всякая открытая ставка на силу. Однако в случаях явного зла применение силы оправдано. Киплинг назвал бы американские акции в Ираке и Афганистане «бременем белого человека».
Однако вряд ли их можно назвать «бременем христианина». В том-то и дело, что христианская трансценденция уже почти полностью социализирована. Исторический вектор здесь выглядит следующим образом. Для спасении души в православии (наиболее «старой» конфессии, поскольку она признает решения лишь первых семи Вселенских соборов) не требуется никакой светской деятельности — только вера. Для спасения души в католичестве уже необходима некоторая деятельность верующего в миру — это так называемые «добрые дела», совершаемые католиками. В протестантизме же профессиональный успех — успех в том роде деятельности, которая человеком избрана, — уже свидетельствует о спасении. Говоря иными словами, происходит медленное, но необратимое погружение мистики в вещественный мир. Реальность постепенно адаптирует христианство, поглощает его, переводит в светский формат. Отсюда и утрата пассионарности. Регламентированная пассионарность всегда становится тусклой обыденностью. Она утрачивает запредельность: не может призвать человека к тому, что выше его.
Переход духовной вертикали в социальную горизонталь, конечно, чреват материализмом. Но и с материализмом, судя по уровню жизни, у нас неважно. Нам пора твердо усвоить, что без одухотворяющего начала не будет и элементарного благополучия. Сегодня перед мировым христианством стоит задача найти новую форму духовной активности. Я лично думаю, что это должна быть сфера гражданской ответственности. Как сказал Н. Бердяев: «Забота о хлебе для себя — это материальная забота, забота о хлебе для другого — это духовная забота».
То же самое касается и прав человека. Необходимо понять, что религия не только указывает на эсхатологическую перспективу, но и связывает, что гораздо важнее, конечное и бесконечное, дает (или пытается дать) ответы на вечные вопросы о смысле жизни и смерти. «Вера без дел мертва», — сказано в Библии. Конечно, очень непросто найти разумную меру сочетания трансцендентного и мирского. Но кто сказал, что это должно быть просто? Самые развитые по уровню благосостояния страны — страны протестантской культуры, на втором месте — католической, на третьем — православной, затем — исламской. Видимо, надо смирить гордыню и поучиться протестантской трудовой этике.
Кстати, если этот вектор продолжить, то логично предположить возникновение четвертой конфессии христианства — чисто светской, полностью погруженной в мир, где спасение достигается уже не за счет веры, то есть мистического прозрения, а за счет следования определенным государственным нормам. И такая конфессия действительно появилась. Это коммунизм, религия без Бога, тотальная социализация христианства, превратившая веру в идеологию. Все, эволюционный тупик. Дальше христианству двигаться некуда.
Коммунизм — это такое лекарство, которое хуже болезни. Я бы определил коммунизм как коллективного Иуду, который, соблазнившись материализмом, в конечном счете потерял все, в том числе и материальное. Формально Иуда радел о народе: предлагал продать миро, предназначенное для Христа, а деньги раздать нищим. Не случайно большевики кое-где пытались ставить Иуде памятник. Но никакой иуда не может отменить Воскресения Христова. Крушение во всем мире атеистического коммунизма однозначно доказывает, что без Боганикакое благополучие, даже материальное, невозможно. Все произошло по «Великому инквизитору» Достоевского. Коммунизм не учел одной тонкой вещи: свободы человеческой. Новая вавилонская башня коммунизма рухнула под собственной тяжестью. Это важнейшее событие еще требуется осознать.
К тому же на вере в единого Бога держится так называемое «естественное право», лежащее в основе всего западного законодательства. Источником прав и человеческого достоинства здесь считается Бог, а государство (правительство) является лишь инструментом для их обеспечения. Так говорится в Декларации независимости США (1776). Во многих западных конституциях уже нет упоминания Бога, однако система христианских ценностей сохранилась.
У нас же, в России, источником права объявлено государство — идея права делается, таким образом, весьма относительной. На практике получается, что не государство для человека, а человек для государства. И, по-моему, самым весомым доказательством истинности христианства является эта наша полная неспособность построить без него правовое цивилизованное государство.
Право без трансценденции не работает, и здесь никакие политические технологии не помогут. Это начинают понимать даже сугубо светские юристы.
Да, но является ли нынешняя Россия христианской страной? Крещеных в России хватает, но искренне верующих среди них, на мой взгляд, значительно меньше. Ведь крестятся в основном по инерции. Крестятся, бездумно воспроизводя сложившиеся традиции. Большинство людей, обращающихся сейчас к православию, интуитивно следуют принципу, сформулированному еще в позапрошлом веке: «Если Бога нет, а я в него верю, то я ничего не теряю, но если Бог есть, а я не верю в него, то я теряю возможность спасения». Воспринимается лишь обрядовая часть православия, но не его суть. Воспринимается форма, но не воспринимается содержание. Доходит ведь до абсурда. Наворовал сотни миллионов долларов — сбегал в церковь, пожертвовал пару тысчонок на строительство храма, и вроде бы все прощено. Можно со спокойной совестью воровать дальше.
Плохой христианин так же вредит христианству, как плохой ученый науке, что не отменяет, однако, ценности ни того, ни другого. Еще С.Ю. Витте в начале ХХ века сокрушался о том, что Россия самая нехристианская страна из всех стран христианского ареала. Действительно, дела с христианизацией России обстоят неважно. Продолжает преобладать поверхностное обрядоверие (формальное крещение). Но не это ли одна из самых важных причин нашей исторической неудачи? Лоб крестили, ноБиблию не читали, как, впрочем, не читают и по сей день. Без этого же источника у нас ничего не будет.
Давайте проведем мысленный эксперимент. Если завтра заменить православный обряд служения на католический, кто это заметит? Сама церковь, конечно, и околоцерковное окружение. Однако народ вряд ли будет из-за этого беспокоиться. В лучшем случае скажут, что батюшка стал как-то не так служить. Ну да ладно, в конце концов, им виднее.
Перемена богослужебного обряда вызовет в церкви раскол. Не такой, конечно, как в XVII веке, но последствия могут быть непредсказуемыми. У нас ведь даже на новый календарный стиль, на русифицированный язык богослужения перейти не решаются. За церковнославянский язык, эту лексическую икону русской культуры, стоят не только церковные консерваторы, но и почти все слависты. А деградация языка приводит к деградации культуры в целом. Вместе с тем церковная общественность не так пассивна, как может показаться со стороны. Вспомните хотя бы недавнюю массовую акцию верующих против богохульной выставки в Центре Сахарова в Москве. Другое дело, что российские граждане почти ничего об этом не знают.
И все-таки православие, как, впрочем, и другие конфессии христианства, плохо вписывается в современность. России необходимо быстрое экономическое развитие, а православие, несмотря на все свои социальные декларации, занимается какими-то «своими делами». Чем-то оно в этом смысле похоже на конфуцианство: одобряет «деяние», но пренебрежительно относится к «деятельности». Как религия «цивилизационного продвижения» оно не работает. Впрочем, это характерно, по-моему, не только для православия. Остальные конфессии испытывают сейчас те же самые трудности.
Может быть, мы вообще вступаем в пострелигиозное время? Мировые религии исчезаюти на смену им приходит нечто иное? Например, «светская духовность», выраженная в философии и культуре? Например, «этический минимум», обязательный для каждого человека? А религия, точнее, церковь, в каких бы конфессиональных координатах она выстроена ни была, останется лишь одним из методов социотерапии — способом утешения человека в минуту отчаяния, способом преодоления страха смерти и страха жизни?
Ей только не следует претендовать на универсальность, не следует претендовать на владение конечной и неоспоримой истиной. Даже если такая истина существует, она все равно не может быть выражена слабыми человеческими усилиями.
В человечестве имеется неутолимая потребность в чем-то новом. Иногда люди даже выбирают «плохое», зато чем-то отличающееся от примелькавшегося «хорошего». В этом смысле перед любым «измом» рано или поздно возникает «пост». И тем не менее есть вечные ценности, которые никогда не устаревают. Без них мы перестанем быть людьми, потеряем свою идентичность. Эти ценности зафиксированы в религиозных заповедях, которые примерно одинаковы во всех мировых религиях. Нельзя мыслить вне общечеловеческих категорий. Попробуйте предложить какую-либо иную систему этических ценностей. Не получится. И никакие технологии не помогут.
Я ведь исхожу из очень простой вещи. Я исхожу из того, что в истории нет ничего вечного и неизменного. Даже христианство уже не раз принципиально менялось, породив последовательно православие, католицизм, протестантизм. Кстати, ислам в этом смысле тоже является продолжением христианства. Различия между ними для атеиста отнюдь не принципиальны. И вот теперь, когда заканчивается колоссальная историческая эпоха, эпоха индустриального общества, эпоха классических социальных форм, вполне может возникнуть новое духовное измерение. Причем пока трудно даже представить, каким оно будет. Как христианство было «перпендикулярным» по отношению к многобожию римского мира, так новая трансценденция будет, вероятно, «ортогональной» по отношению к нынешнему христианству. И если христианство сможет каким-то образом освоить эту возникающую сейчас вертикаль, если будет создана «пятая концепция Бога», соответствующая современности, значит, оно будет существовать и дальше — пусть в несколько непривычных для нас религиозных формах. Если же оно сделать этого не сумеет, то превратится в «теневую реальность», которая постепенно отодвигается в прошлое. Все в мире проходит, ничего удержать нельзя.
Да, кто-то изнемогает от постмодернизма, а для большинства людей еще и модернизм (новое время) по-настоящему не настал. Многие процессы сегодня идут параллельно. Возможно, история человечества не так линейна, как это представлялось прогрессистам. Особенность христианской трансценденции в том, что она предельна. Можно, конечно, от нее отказаться, но она от этого не пострадает. Еще Гегель сказал, что христианство является абсолютной религией, после которой уже никаких серьезных религий существовать не может.
Дело не только в том, чтобы дать оценку современной религиозной ситуации (она может быть и печальной), а в том, чтобы волевым усилием определить направление дальнейшего развития. Просто тащиться на поводу обстоятельств бессмысленно. Нужно определить фундаментальные категории добра и зла, категории общего блага — заняться тем, чем схоласты занимались в Средневековье.
Трудно гадать о будущем, оно от нас скрыто, но можно хотя бы через отрицание зла наметить то, что следует сделать сегодня. Александр Мень говорил, что нам еще только предстоит настоящее открытие христианства. Не хотелось бы проходить через какую-нибудь очередную массовую антропофагию, чтобы понять эту истину.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
17−23 декабря 2003 г.
