 |
| Русское Воскресение | Е. Кузьмина | 03.12.2003 |
История, конец которой знает один Господь.
Но промыслительно, что Он открывает нам с помощью людей, знавших Шергина, эту историю, пусть даже какие-то отдельные периоды ее.
В настоящее время дневники Бориса Шергина изданы не полностью, часть их опубликована Юрием Галкиным, часть — Юрием Шульманом, большая часть еще хранится в архивах. Дневниковые записи вобрали в себя поразительной красоты описания природы, размышления о Вере, о Церкви, о литературе, искусствах, о судьбах человеческих, некоторые записи являются законченными художественными миниатюрами. Но чем чаще я перечитываю Lсердечные мысли, закрепленные письмом¦, тем яснее дневниковые записи складываются в моей душе в песни покаянного канона — LПокаянного канона Бориса Шергина¦. Иногда прерывается канон — и читаешь почти акафистные славословия Господу и святым земли русской, а затем, с еще большей глубиной, звучат слова покаяния. И описание природы уместны в этом каноне, потому что, как пишет Шергин, LЗемля и Природа, попираемые «блудным сыном», независимо от умонастроения сына помнят и знают Бога. И человек, приникнув к Природе, войдя в нее, полюбив ее, прислушавшись, скажем в дни Страстной седмицы пред рассветом, увидит, что природа сопостраждет Христу, с ним сопогребается и с ним воскресает¦, т. е. и природа не живет сама по себе, а живет в Церкви. Не удивительно, что и молитва у Шергина часто рождается после соприкосновения с красотой Божьего мира: LВчера в ночи вылез я на улицу. Оконные бельма везде погасли, только небо глядит таинственно и светло. И стала убогая душа похвалять Сына Божия- В большом-то городе, в Вавилоне асфальтовом, где люди многоэтажно кишат в непробудной суете, как трудно и на малую минуту Lупраздниться¦ и почувствовать, что Lесть Бог¦-. Весь день проведя в Lмолвах многих¦, как дорога и благословенна минута, когда вот этак, с глазу на глаз с небом тихим ночным, какое-то благодатное веяние незримого света горнего ощутишь. И тут Его славишь, сердечным своим желаньем к Нему припадает мысль, ко Господу моему прелюбимому- К человеку самому близкому не припадешь во всякую минуту хотя б потому, чтоб его не растревожить. А к Твоим ногам, Сила непобедимая и милость бесконечная, всегда можно припасть и Lтеплоту любимую¦ восчувствовать. LВы не рабы, вы други мои¦, — говорит Сын Божий ученикам. Я не ученик, я прах под ногами рабов Божьих. Но и такую мусорину, как я, Он видит и знает. И меня, мусорину, Он в друзья зовет. Дак уж каково же любо и дивно мне Друга такого иметь! Такого Друга помышляя, ум крылья ростит и в горние миры возносится. От этого земные скорби малыми и терпимыми кажутся-¦. И дальше продолжается молитва уже словами каноническими: LТы Собезночальное Слово Отцу и Духови!-¦ LВот этак из-под дому-то, из-под угла домового соглядаешь небо таинственное, и слушает оно тебя. И спешишь ты те слова найти, которые бы вполне и до дна сердечное твое желанье, молитву твою выразили. И вот тут любы, и сильны, и желанны, и упоительны словеса священных догматствований о сыне Божием- Словеса, изреченные о Сыне и Слове Божием святыми отцами и учителями, всесовершенны, вечны, прекрасны-¦
Не в одной записи, начиная с оплакивания своей жизни и своего духовного состояния, Шергин переходит к покаянным молитвам, а затем к славословию Господу. В иные же дни, когда у души нет сил подняться в молитве, когда Lизорвется сердце¦, Lстрах перед завтрашним днем пригнетают силу ума, делают сердце пугливым. Сердце просит радости, как голодный — хлеба, просит и безнадежно, безответно умолкает¦, печаль Lугнездилась в сердце- и держит его, не отпуская¦, Шергин ищет Бога, то переносясь памятью в детство и юность на любимом Севере, то в священные для него места Радонежской земли, то приникает сердцем к красоте природы, и Lтихая, прозрачная заря поздневечерняя успокаивает боль души, умиротворяет скорбь сердца-¦. Бывали и самые самые тяжкие для него дни, когда и к природе не было сил приникнуть: LНе вижу природы, не дышу ею, утерял ея светлое виденье и знанье-¦. LВот когда я говорю, что-де природа жива и радуется о Господе, то в моих устах эта истина является празднословием… Благовествовать вправе лишь тот, у кого со словом слитна и его жизнь¦.
Покаянный мотив, если использовать литературоведческий термин, проходит через все дневники Шергина, где-то звучит как плач, где-то как стон, в иных записях — как воздыхание- Кому из людей не знакомы горестные состояния души, да всякий ли найдет такие слова, чтобы выразить те состояния? Язык Шергина настолько выразителен, ярок, сказанное им так понятно сердцу, что читаешь одну запись, другую — и происходит чудо: каждое шергинское покаянное слово становится твоим покаянным словом- LСказано: сила Божия в немощах совершается. А вот мои немощи далече мя творят от ясности, от радости Господней. Видно, смолоду надо было заготовку великую производить, каким-то образом силы духовные копить, чтобы, как немощи придут, было чем Lсилу Божию¦ ухватить. А я жил как придется, как попало. Стал под старость решетом дырявым. Как во мне силе Божией удержаться!¦.
LНастал и прошел день преподобного Сергия и день Савватия Соловецкого. А я молол на житухиной мельнице. Мелева было много, а помолу нет… Умишко-то о Lделах¦ тревожится, как мячик под прохожими ногами, катается мысль, и устанешь ты этот мячик к месту прибирать- Знаешь, что праздник и свет сегодня, и сердце-то спросится робко: LПрипасть бы к преподобническим ногам, очень-де лик-то светел у святого-¦ Но недолго прядется светлая злато-шелковая нить. Боязливо обрывает ее унылое веретено сознания. Снова и снова наматывает свой привычный будничный шпагат¦.
L-Ведаю, что Lвнутри нас царство¦, что счастье это, радость сия в нас. Но великое сокровище это подвигом великим добывается. А я, губы распустя и расшеперя лапы, век свой проболтал. Эта дума есть богатство схватить, а только бы без труда¦.
LПобродил по улице: снег, слякоть- Все немо. И я взял, открыл от Иоанна словеса Христовы к ученикам после тайной вечери. Он говорит Петру: L Душу ли свою за меня положишь? Петух трижды не пропоет, как ты отвержешься меня-¦. И сразу пало на сердце: Сыне Божий, ведь это мне он говорит!¦.
L-Каин я, Каин! И часть моя с Каином. О, какое я скаредное ничтожество в сравнении с брателком моим, который не треплет языком о Боге, а просто доблестно, из последних сил тянет ярмо жизни, без высоких речений кладет душу Lза други своя¦. Взял в руки книгу аввы Дорофея. Мне ли читать?! Всяка строка бьет меня по лицу- Всякая неправильность человека, говорит авва, даже по отношенью к посторонним людям потемняет сердце. -Аз же брата своего Авеля ежечасно убиваю. Ежечасно сам сатана играет мною и радуется обо мне¦
И кто из нас, дорогие братья и сестры, может сказать, что эти слова не о нем? Потому так живительно действует на душу покаянный плач Шергина, что всем существом своим ощущаешь, как душа его мучается и к Богу припадает, а за его душой и твоя — вслед. Прочитала я у одного из пишущих священников, что, мол, перестал он видеть положительные стороны у людей, т. е. хорошее перестал видеть, так как по роду службы приходится ему все больше плохое слышать- И невольно стена невидимая сразу воздвиглась между ним и мной, грешной, хотя, все верно, с хорошим в храм на исповедь не идешь- Взяла любимого Шергина для укрепления, читаю: L Обижусь на давку в церкви, а того в толк не возьму: Lпоследняя Русь здесь¦, как говорил замечательный русский человек Аввакум протопоп. Охают, пыхтят, исходят потом, ругаются, а ведь стоят часами- Поэт, ныне умерший, говаривал: LНе увидишь лика человеческого, все рыла¦. Я видел: три женщины, друг друга как бы поддерживая, идут к всенощной. Все три в черном. Две-то ведут третью. Она еле переступает. У всех трех спокойные, я бы сказал, прекрасные лица. В руках вербочки и свечки. Есть еще лики человеческие!¦.
Читая Дневники Шергина, как-то особенно понимаешь, что такое жизнь в Церкви. Где все живы, где все живет Богом и в Боге. События Евангельские пересказывает Шергин так, словно был свидетелем происходящего: LБелые пески, плеск волн, утренний ветер. Галические рыбаки-апостолы тянут мокрую сеть- Начало брезжить утро, вот рыбаки видят, что на берегу стоит некто Светлый и ветер треплет воскрилия Его одежды. Доносится с берега и голос Незнакомца, повелевающий закинуть сеть еще раз. Тогда Иоанн, самый юный из рыбаков, узнал Учителя и закричал: LЭто Господь!¦ И Петр не стал ждать, пока остальные доправят к берегу тяжелый кораблец. Где ждать! Сердце-то Петрово петухом запело, только не тем петухом, что на дворе у Каифы. В чем мать родила в море Петр-от бросился, плавью берега достал да и пал к ногам Любимого-то- А на бережку костер, дымок белый стелется- Опять в Эммаус двое идут и Третий с ними, неузнанный. А кругом-то утро Воскресения. Над широкой долиной купол небесный, лазурь бездонная, жаворонки звенят- И сердца горят восторгом у двоих-то, Третьего слушаючи, а не могут Его узнать. И язвы гвоздиные небось видят на пречистых руках и ногах, а — Lудержаны иги¦- О, вечная юность, вечное возрождение, вечная благодатная сила, вечное светлое могущество, вечное существование и пребывание евангельских событий!-¦ И заканчивается эта запись словами: LУтром открою оконце, и в мой подвал глянет вечное светлое небо. Открою и страницу Евангелия, отсюда в дряхлеющую, убогую мою душу начнет струиться весна вечной жизни¦. Вот она — жизнь христианина в Церкви, Lпроживание в вечности¦, как говорят отцы Церкви. LХристианин любой исторической эпохи, в любое время есть участник всей полноты бытия Церкви¦, — пишет диакон Станислав Чуркин в своей статье LЖивущие в вечности¦. Борис Шергин, с трудом выходящий из дома из-за болезней, почти слепой, — Lучастник всей полноты бытия Церкви¦. Он проживает евангельские события, он знает, что LБог дивно живет во святых, и святые дивно живут в Боге¦, что Lвсе, что от Бога, то есть от жизни, от света, от разума, вечно пребывает и существует, вечно юнеет. Святые в LБоге почивают¦. Про святых Божиих, как и про Бога, нельзя сказать, что они были. Они есть. Здесь нельзя сказать, что Lони были, да прошли¦; Шергин верит, что святые преподобные Герман, Зосима и Савватий, преподобный Сергий прибывают с нами- Более того, Шергин их видит, как пишет Е.Ш.Галимова, Lдуховным зрением¦. Преподобный Савватий, к примеру, Lвесь молитва, весь песнь к Господу, весь фимиам благоуханный, не замечает, что ряска его обветшала, что двери пропускают мороз, а топоренко худое, гвоздей нету, лопата, чем гряды копать, треснула, иглы приломались, нечем зашиться-¦. А преподобный Герман другой: строгий инок, Lхарактер чрезвычайно деятельный и практический¦, Lне может терпеть, чтоб Lотец¦ жил не обихожен¦-LИ Германа не держат ни бури, ни ветры. На чем попало преодолевает морские просторы, спеша за гвоздями, за пилою, за пряжей для сетей, за холстом для рубах-¦. Не удивительно, что среди суеты и шума Москвы видит иной раз Шергин, как за домами, в конце улочки возникает вдруг берег моря: LСерые камни, белые пески, раковины- В этой тишине, в тихом сиянии северного дня вижу двух иноков. Это преподобный Савватий и преподобный Герман отправляются на Соловки-¦. А где-то Lмеж Хотьковом и Троицей¦ духовное зрение позволяет Lувидеть несомненно и реально¦ LАнгела Радонежского, Хранителя всея Руси, Сергия¦. И нас Шергин призывает приникнуть Lсветлой мыслью, живым умом, горящим сердцем к поре и времени, в которое жил¦ Преподобный. LИсчезнет завеса веков¦, и мы увидим, Lкак игумен радонежский ронит лес на строение обители- как спешит по московской дороге на зов друга своего Алексия-митрополита- Твои уши услышат стук топора в дремучей дебри. Ты пойдешь по тропиночке и сквозь дерева увидишь белеющие срубы избушечек-келий- Вон и сам Великий пилит сосновое бревно с Исаакием- Перестала звенеть пила. Преподобные отирают холщовым рукавом пот с чела- Ты стоишь и не чуешь, что тебя кусают комары- Смолой и земляникой пахнет темный бор, благоухает духмян-трава- А ты плачешь от радости: не мигаючи соглядаешь ты солнце русское — Сергия, созерцаешь ты зорю утреннюю, росодательную¦. Шергинские славословия преподобному Сергию — одни из самых ярких, выразительных мест его дневников: LСергий — вечная живая любовь Святой Руси. Он весь был любовь, огнем горящая, а любовь вечно прибудет, когда и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знанье истребится¦, LСергий Радонежский- Что благоуханнее, что светлее, что краше?! Сергий Радонежский — наша весна, вечно юнеющая, благодатное утро Руси Святой, наше возрождение, наша радость неотымаемая!.. Радуйся, Сергие, сияние русское, радуйся обрадованный!¦, LПомянух Бога и возвеселихся¦. Помянул Ангела Святой Руси — и посветлело на душе. Вспомянул Сергия Радонежского — и обрадовался¦. Эти цитаты взяты из дневников первого послевоенного года. Насколько точно определяет Шергин значение преподобного Сергия для России: LОн возгнещал и раздувал пламя национальной свободы, пламя национального сознания на Руси. LИстинный воин¦, великий и неутомимый борец, он и в предсмертном своем завещании молит и повелевает русским людям: LСмотрите, чтобы свеча не угасла¦, т. е. дух национального самосознания. Имя Сергиево стало знаменем национальной свободы- В годы бедствий Русь говорит: LОн жив, он с нами!¦.
Радостен и возвышен настрой дневников 46-го года. Записи, посвященные событиям и переживаниям страстной седмицы, пасхальных дней не хочется разбивать на цитаты, настолько все важно в этих записях, все волнует, всему сопереживаешь. Вообще, самое тяжелое для меня при подготовке этого сообщения было выбрать отрывки, потому что читать хотелось все подряд и без комментариев. А Lимеющий уши да услышит¦.
Некоторые читатели пытаются в дневниках Шергина отыскать какие-то отклонения, несоответствия церковному учению. Да и сам Шергин пишет о себе, что он, мол, Lдилетант¦, Lсамоучка¦ Lв науке (да, да — науке!) духовного совершенствования¦. Но ведь большинство из нас и учиться не приступали, и тяги к этой науке не имеют. А хорошо знающий, что соответствует, что не соответствует, смог бы немощным, больным, забытым, полуголодным, сидючи в холодной комнатенке в тяжкие военные годы писать: LЗавтра память преподобного Савватия- Преподобные отцы Сергий, Кирилл, Савватий и Зосима жили в 14 и15 веках. Мы живем в иные времена. Но это не значит, что иное время — Lиные песни¦. Нет! Правда, святость, красота вечны, неизменны. Мы проходим, а великие носители святости и красоты живы, как живы звезды. Вот это созвездие видишь ты, видели и твои праотцы, будут видеть, если продлит Бог век мира сего, и правнуки твои- Благословенна эпоха, благословенны времена, в которые жили чудотворцы Сергий, Кирилл, Савватий, Зосима- Они наша слава, они наша гордость, упование и утверждение. Я-то маленький, ничтожный, жалкий последыш против тех святых времен. Но я наследник оных благодатных эпох. Я хоть сзади, да в том же стаде- Я в церкви Христовой, и она во мне. А этим сокровищем обладание ни с каким богатством земным не сравнишь-¦? Сколько любви, восхищения, восторга сердечного в шергинских словах, посвященных Церкви Православной. А сколь высок проповеднический пафос в записях пасхальной недели! Это уже к нам непосредственно обращается Борис Шергин: LМы настолько ослабли духом, что уж не в силах осознать, что смерть побеждена, что человек предназначен к иному пребыванию- Не наше дело стало, что слава Воскресения воссияла на Церкви. Стали мы как гнус подпольный, и холодны мы к понятию LЕдина Святая Соборная и Апостольская Церковь¦. А ведь мы должны быть, мы предназначены быть не куриным гнездом, не свиным стадом, а собором христиан. Сегодня Церковь торжествующая, вечная, в эту Христову ночь возводит окрест очи свои орлиные и сочетает чад своих, собравшихся от Запада, и Севера, и Юга, и Востока. А мы где? Не у помойных ли ям?! Ради чего же мы от счастья, к которому предназначены, от подлинной, истинной Жизни, от Света немеркнущего, от радостной Славы, от благодатного своего величия, от мира душевного, неизреченного, от могучего бескрайнего ведения и познания, которые дает Христос Воскресший, отворачиваемся?¦.
Борис Шергин писал свои дневники в то время, когда не жили столь вольготно на российской земле инородные религиозные организации, секты. Но отрывки из дневников, где писатель пишет о сектантстве, словно написаны для нашего времени, тем более мало кто может сказать об Lотщепенцах¦ столь ярко и убедительно: LОтщепенцы, гордясь и надмеваясь, называют себя Lдуховными християнами¦. Церковная вера, видите ли, не духовна. Эх, не форси, сектант, в пустом-то кабаке, без денег-та! Немножко поучись да подрости, приникни к жизни церковной, к истории Церкви. Отцы и учители вселенские не духовны? Сергий Радонежский не духовен? Нил Сорский не духовен? Серафим Саровский не духовен?! Ино пусть сектантские щенки лают: ветер их глупую лаю носит- Камень веры Христовой многогранен, и одна из сияющих граней его — поэзия прошлого. Но это прошлое вечно юно и вечно живет в Церкви¦. LБаптизм или какая рационалистическая секта — их Lкак ворона на хвосте¦ невесть откуда занесла. LС ветру¦ все эти учения. Потому адепты этих учений и навязываются так, потому они и беспокойны, и егозливы, что чуждая они трава на лугах Святой Руси. Не здесь они выросли, сюда наскочили. Что такое православие? Вечерний звон, наводящий так много дум о Lюных днях в краю родном¦- Белая церквица среди ржаных полей- Или там, на милой родине моей, шатры древних деревянных церквей, столь схожие с окружающими их елями- И эти дремучие ели и сосны, и деревянное зодчество — они выросли на родной почве¦.
Детство и юность многих моих ровесников пришлись на пору воинствующего атеизма. Но Россия, Родина — были для нас не просто слова. Нас все же воспитывали в любви к своей стране. А Православие, хотели этого или нет безбожники, продолжало жить в России, потому как Россия от Православия неотделима. И рождение заново в Православии было для многих из нас естественно: мы, блудные дети, вернулись домой. А потом Родина наша стала поноситься ее врагами и хулиться. Иной раз после просмотра телепрограмм, чтения кое-каких изданий создавалось впечатление, Lбудто весь род русский только вчера наседка под крапивой вывела¦, как писал Н.Лесков. Многие стали отрываться от родной почвы. И тем, кто оторвался, отказался от России (а отказаться можно и не уезжая), вера Православная стала чужой. Вот тогда и раздолье стало чуждым нашей стране религиям и сектантским учениям. А иные решили повернуть историю вспять и вернуться к язычеству. А вот как пишет Шергин о язычестве, столь модном сейчас: LГете, капризничая, как дитя, не хотел видеть, что младенчествовать, веселяся над игрушечным Lроем богов родимых¦, нельзя было без конца роду человеческому. Я говорю об эллинах, об их Lрое богов¦. Но и у нас, русских, как и у народов романских, германских, был свой Lрой богов родимых¦: русалки-наяды, лешие-сатиры и тому подобное. Но примитивна была наша мифология. Не долетала до заоблачных высот Платонова мировоззрения. Но платонизм был вершиною, с которой видна была лазурь христианского неба. Но и высокая философия (языческая), как и языческая народная религия, не могли бы уже бороться с тем роковым и неизбежным положением, что Lмир во зле лежит¦- LЕсли бы не пришел Христос, никакой свет давно уже не светил бы, давно уже все было бы объято тьмою Lмира сег. LНаивная детская религия с Lроем богов родимых¦- как и чем отирала бы она море слез, тоску и скорбь человека, стонущего посреди Lпрогресса и цивилизации¦, когда Lнауки¦ занялись изображением смертей?- Только принявший на себя волею все наши скорби, только Тот, который открыл миру, что LБог есть Любовь¦, только Он, простирающий нам руки с язвами крестными и взывающий: LПридите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас¦, только Он, единый безгрешный, Владыка кроткий, Владыка тихий, может уврачевать безутешную скорбь рода человеческого¦.
Много размышляет Шергин и о судьбах интеллигенции, возводящей искусства, науки, музыку, поэзию в ранг Lбогов родимых¦. Недавно правление нашего регионального отделения Союза писателей России упрекнули в том, что мы пытаемся заставить писателей (цитирую) Lобуживать свое миросозерцание церковными запретами¦, пытаемся втиснуть Lвеликую русскую литературу¦ в церковные рамки. Не церковными рамками, Lузкими рамками Lмира сего¦ ограничены горизонты наук и искусств, равно как и философских учений, приемлемых современным человеком¦. — пишет Борис Шергин. — LПоэзия, философия, музыка, свободные художества, науки — все, чем мнят Lтворцы¦ века сего украсить, возвысить, осмыслить, объяснить, облегчить жизнь, — все это не может претендовать и не претендует на то, чтобы быть или стать всемогущею силою, всеобдержным чудом, чудом, которое властно над жизнью и над смертью. -Понятие LЦерковь и Вера¦ бесконечно более великое. LВера и Церковь¦ - это вечность, это светлое познание начал и концов жизни¦. И в другой записи: LЦерковь вся — в поэзии и красоте¦. Так что толкование о церковных рамках и требование Lсвобод¦ для писателя, как и для всякого другого, — это почти всегда требование Lсвободы грешить¦, с той разницей, что творческий человек и грешит-то Lбезбожнее и безобразнее¦, нежели другие.
Дневники нескольких шергинских лет опубликованы сегодня. Воистину сокровище эти записи для тех, кто в скорбях и болезнях идет по пути спасения. LЧеловеку, взыскующему Христа, суждено претерпеть и Голгофу. И тогда наступит воскресение, — пишет Борис Шергин в последней опубликованной сегодня записи за 23−29 августа 1968 года. — Возьми на себя подвиг, унылый преогорченный человек, отряхни мрачный сон. Возьми иго, возьми бремя, реченное в Евангелии. Возьми на себя крест-¦ Помните, Lблаговествовать вправе лишь тот, у кого со словом слитна и его жизнь¦- Шергин имел полное право призвать нас к ношению креста. LС точки зрения Lмира сего¦, я из тех людей, каких называют Lнесчастными¦. Без ног, без глаз¦. LНе много ли для одного человека? — участливо спрашивает Шергина врач. Далее в дневнике идут слова, часто цитируемые: L-Так мало счастливчиков, в такову печаль упал и лежит род человеческий, особливо сынове российские, что в полку сих страдающих спокойнее быть для совести своей-¦. И за ними следует запись, которая вновь звучит как обращение Шергина к неведомому своему читателю, и, читая которую, понимаешь, сколь деятельна была Lбедная, обнаженная¦ шергинская душа: L-Вот все они (мы) ходим в церковь, служим молебны перед иконами, просим у икон чудес, исцелений, требуем от икон активности, а наша активность ограничивается тем, что пришли в храм да купили свечу- Чудо есть, и Богу вольно человека чудом найти. Богу нигде не загорожено- Да мне-от надо радение приложить. Вот, скажем, я иду путем и получаю известие, что за этими лесными болотами живет любимый мой друг, которого я давно ищу и который меня ищет. Неужели я не буду всяко трафиться за эти болота?! Неужели я буду сидеть да ждать, разве хватит у меня терпенья сидеть в бездействии: он-де сам меня найдет. Нет! Ползком и бродом, днем и ночью примусь я попадать в город, где друг-от меня ждет. Я к тому сказываю, что чуда-то не надо дожидаться спамши да лежамши-¦
В трудах великих шергинская душа свой путь в этом мире прошла.
От святых отцов Церкви остались нам Lбогомудрые писания¦, созданные по внушению LДуха Божия для последних времен, созданные для нас¦. И вот с трепетом, с вниманием сердечным принимавший это руководство ко спасению Борис Шергин оставляет нам Lпутевые заметки¦ своей горестной странницы-души, взыскующей Бога. Оставив вершить суд Господу, с благодарностью, с состраданием, с любовью пройдем хотя бы часть этого пути вместе с нею.
