 |
| Московский комсомолец | Георгий Гачев, Н. Дардыкина | 08.12.2003 |
Сегодня, в пору грабительского капитализма, лауреат Нобелевской премии стал бельмом в глазу денежных воротил и сочувствующих им. Он исповедует христианские заповеди, живет не по лжи, стремится к предельному самоограничению. С такой нравственной установкой русский писатель никак не соединяется с разбогатевшими сливками общества.
В сентябре 93-го очень известный шведский журналист Стиг Фредриксон, когда-то самоотверженно помогавший опальному Солженицыну, записал в Швейцарии телеинтервью с Александром Исаевичем накануне его возвращения на родину и высказался о наших переменах: «Сегодня в России видны самые отвратительные стороны дикого капитализма». Солженицын продолжил: «Самые отвратительные. Такие отвратительные, каких на Западе не было, потому что на Западе все-таки не с того начинали, что национальное достояние можно грабить сколько хочешь».
Посмотрите, кто сегодня острит фразы против Солженицына. Полистайте другие их публикации, и вы увидите, кто им дорог и мил. Им по душе миллиардеры: денежные мешки возбуждают в своем окружении «нежное расположение к подлости». Незабвенный Гоголь в «Мертвых душах» очень весело посмеялся над всеобщим подобострастием к миллионщикам. Внезапно озолотевшие олигархи-аллигаторы вывозят из страны ее богатства, скупают в чужих странах спортклубы, яхты, виллы, дворцы. А Солженицын раздает людям заработанные собственным трудом деньги. Наша интеллигенция, когда-то получившая облучение светом произведений Солженицына, ныне одряхлела. Совесть и вечная робость не позволяют этим хорошим людям публично вступиться за Солженицына, вновь облитого хулой.
Поколение шестидесятников обязано ему своим прозрением. Его мужество и несгибаемость в борьбе с советской идеологией вдохновило мыслящих людей, придало им решительности для сопротивления властям. Достойны уважения и сама жизнь Солженицына, и его последовательное, неизменное служение Истине.
Лауреат Нобелевской и ряда других международных премий, он отказался принять Государственную премию РСФСР за «Архипелаг ГУЛАГ» и объяснил причину своего отказа: «…тысячи тысяч бывших зэков доживают свою жизнь или вообще без пенсии, или на нищенской, так как каторжный труд в лагерях ГУЛАГа им не зачтен в трудовой стаж… Эта книга — о страданиях миллионов, и я не могу собирать на ней почет».
Бессребреник Солженицын все мировые гонорары за «Архипелаг» передал в Русский общественный фонд. Эти средства шли на поддержание преследуемых советской властью, на помощь жертвам режима. Ежегодно присуждается литературная премия Александра Солженицына достойным людям за неповторимость творческих достижений, а не за национальную принадлежность. Среди лауреатов — поэты Инна Лиснянская и Юрий Кублановский. Награда лауреатам в 25 тысяч долларов — из тех же авторских гонораров за «Архипелаг ГУЛАГ».
Способен ли кто-нибудь из красноречивых антагонистов Солженицына на подобную щедрость?
По его судьбе беспощадно прошлось «красное колесо». Он познал ужас Лубянки, лагерей, а затем пошли новые преследования, слежка, погоня гэбистов за спрятанными сочинениями писателя. А он бросает вызов власти: 3 сентября 1973 года отсылает в ЦК КПСС открытое «Письмо вождям Советского Союза». Заключительные строки этого письма адресую сегодняшним преследователям Солженицына: «Кажется, я доказал многими своими поступками, что не дорожу материальными благами и готов пожертвовать жизнью. Для вас такой тип жизнеощущения необычен — но вот вы наблюдаете» («Публицистика», том 1, стр. 386). Ему пришлось скрываться то у Ростроповича, то у Чуковского. В только что опубликованной роскошной книге — Корней Чуковский, Лидия Чуковская, «Переписка» — читаем письмо Корнея Ивановича из Барвихи, где он отдыхал: «Я здесь — в раю. Тихая комната, сон почти без снотворных, писать никто не мешает, но есть одно горе — хуже зубной боли — это неприкаянность, бездомность, сиротливость Ал<ександра> Ис<аевича>. Это не дает мне ни жить, ни работать».
В предисловии к книге Бориса Можаева «Земля ждет хозяина» (изд. «Русский путь») Александр Исаевич коснулся еще раз самых раскаленных своих дней перед изгнанием из страны: «Но вот в пятницу 8 февраля 1974-го на даче Чуковских в Переделкине, где я работал, узнал по телефону от жены, что вызывают меня срочно в Генеральную прокуратуру. Не поехал. И решил: в Переделкине еще отсидеться до понедельника. Уже ломились агенты переодетые в саму дачу, проверить, тут ли я. Обложили весь участок слежкой круговой… Вдруг в воскресенье 10-го — стук в дверь дома. Это — не побоялись, прорвались через кольцо, дав себя десяток раз сфотографировать и записать, — Боря Можаев и Юрий Любимов! Вот смельчаки! Очень я был тронут этим их прорывом блокады…»
А вот воспоминания Юрия Петровича Любимова: «На Западе я читал «ГУЛАГ» и прямо болел, физически болел. Мне нужно было много работать, и все равно я читал почти что все ночи напролет. Наутро выходил репетировать. «Гран соле"… Это подвижнический труд — собрать все в таких условиях. Люди не в состоянии понять это просто… Ну я не знаю, это абсолютное чудо. Как мог человек 10 лет противостоять всей государственной машине один! Это чудо! Это невозможно понять. Сколько нужно воли, мужества, ума, чтоб выиграть время! Это только какая-то необыкновенная работоспособность, его опыт лагерника, человека, который прошел все круги ада» («Рассказы старого трепача»).
Он вынесет все!
После возвращения из изгнания Солженицын попал под мощный шквал нелицеприятных публикаций. В условиях вседозволенности эти нападки принимают оскорбительный характер, авторы демонстрируют истеричный базарный тон. Теперь Солженицыну ставят в упрек двухтомник «Двести лет вместе». Вся беда критиков в том, что они не удосужились честно, с добрыми намерениями прочитать это огромное исследование новейшей русской истории, не увидели (или не захотели увидеть!), что Солженицын-историк ничего не выдумывает, более того — все время ссылается на еврейские источники, в том числе и таких нечестивых авторов, кто не скрывает своего презрения к русскому народу, позволяя себе оскорбительнейшие высказывания.
Так, Аркадий Белинков, ставший писателем в СССР, в Лондоне заявляет: «В процессе вековой эволюции народонаселение России превратится в стадо предателей, доносчиков, палачей». Русское общество, по мнению Аркадия Викторовича, — это «ничтожное общество рабов, потомков рабов и пращуров рабов. Общество дрожащих от страха и злобы скотов». И еще одна цитата из лондонского сборника 80-х годов, которую приводит Солженицын в своей новой книге: «В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик… Сидит там также раб и хулиган».
Что-то никто не протестует против этих оскорблений русского человека! В книге Солженицына вы не найдете ни одного высказывания, порочащего характер и личность еврея.
Очень живуча оказалась выдумка, что Солженицын — антисемит. Постыдный оговор! Потрудитесь, господа, честно прочесть хотя бы главу «В войну с Германией», и вы там найдете объективные суждения писателя: «Итак, вопреки расхожему представлению, число евреев в Красной Армии в годы Великой Отечественной войны было пропорционально численности еврейского населения, способного поставлять солдат» (т. 2, стр. 363−364). Он рассказывает о евреях — Героях Советского Союза, повествует о разведчиках, совершивших неординарный подвиг: «Тут уместно отметить, что некоторые отчаянные евреи принимали в войне участие еще острей и плодотворней, чем бы на фронте. Такова была известная «Красная Капелла» Треппера и Гуревича — вела разведку под Гитлером вплоть до осени 1942-го и передала сведения, важнейшие для советских стратегических и тактических решений. (Оба разведчика отсидели в гестапо, а после войны — в СССР; первый — 10, второй — 15 лет.)»
Осудителей Солженицына, безусловно, раздражает и другое обстоятельство, что он и в этом сочинении говорит о геноциде русского крестьянства, который последовательно проводило советское правительство. В своем огромном труде «Двести лет вместе» автор старается убедить, что антисемитизм и русофобия одинаково отвратительны. «Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания — на все наше будущее. Но надо же взаимно».
Но вместо взаимности — на 85-летнего писателя наведены убойные стволы — в руках не дрогнул пистолет! Но Господь дает автору нового русского эпоса былинное долготерпение. Солженицын отважно несет свою ратную долю народного заступника.
Дорогой Александр Исаевич, наша газета открылась в 1919 году в ваш день рождения. Простите нас! На нашем общем празднике искренне говорим:
— Многая лета, Александр Исаевич!
Иосиф БРОДСКИЙ: «В СОЛЖЕНИЦЫНЕ РОССИЯ ОБРЕЛА СВОЕГО ГОМЕРА»
Так называется интервью поэта журналу «The Iowa Review», в котором журналист поинтересовался мнением Бродского о Солженицыне и о легендах вокруг него. Поэт ответил:
«Я очень горжусь тем, что пишу с ним на одном языке. Я считаю его одним из величайших людей… одним из величайших и отважных людей этого столетия. Я считаю его совершенно выдающимся писателем, что касается легенды, то пусть она вас не беспокоит, лучше читайте его книги. И потом, что это еще за легенды. У него есть биография… И все сказанное им». Бродский назвал «ГУЛАГ» новым типом эпоса. («Большая книга интервью», стр. 48−49.)
Из интервью журналу «Paris Review»:
«Один день Ивана Денисовича» я прочел, как только он был напечатан. Не могу опять не вспомнить слова Ахматовой. При ней как-то говорили об Иване Денисовиче, и один мой друг сказал: «Мне эта вещь не нравится». Ахматова возмутилась: «Что за разговор — «нравится», «не нравится»? Да эту книгу должна прочесть вся страна, все 200 миллионов жителей!»
Пусть запомнят осудители Солженицына эти слова Ахматовой. И Бродского: «Мне кажется, советская система обрела в Солженицыне своего Гомера. Он сумел открыть столько правды, сумел сдвинуть мир с прежней точки… Но за ним ведь стоят миллионы загубленных. И сила человека, который остался жив, соответственно возрастает. Это уже не только он — это они».
Бродский считал «Архипелаг ГУЛАГ» более существенным произведением, чем «Один день…» А в «Раковом корпусе» «он оказался на грани прорыва в великую литературу». (Иосиф Бродский, «Большая книга интервью», стр. 85.)
ЧЕЛОВЕК СУДЬБЫ
в поле открытого боя
Александр Исаевич Солженицын — титаническая фигура среди многих важных и талантливых писателей, политиков, мыслителей. Человек Судьбы — как Александр (Македонский), Наполеон, Лев Толстой… С миссией. Кого Бог ведет, пока не исполнит, на что призван. Это — чудо: среди стольких ураганов и рифов по бурному морю века проведен его корабль, что потонуть и разбиться мог на каждом перегоне с 20 и до вот 85 лет. Война, арест, лагерь, рак. Подпольное писательство — создан шедевр русской прозы «Один день Ивана Денисовича»: с ним вышиб дно и вышел вон — на свет Божий мирового Слова и Истории, и вот уже на виду подсвечен!.. Но это ему все не то: он снова зарывается в келью, мастерит эпопею документально-историческую «Архипелаг ГУЛАГ», где убийственное оружие, пуще водородной бомбы, чтобы сразить чудовище Власти, как отмститель за миллионы.
Но Солженицын уже на виду, известен «органам», за ним ведут слежку и охоту, как на опасного зверя, и могли запросто укокошить на любой поляне иль повороте шоссе, но он с волчьей ухваткой опытного зэка ускользает, обдуривает разленившихся салаг — детективная история пуще Штирлица, записанная им в веселой книге «Бодался теленок с дубом». Как Геракл с Гидрой: один воин в поле открытого боя (иль Давид против Голиафа) при одушевляющих волнах поддержки народа. И не один бой, а целая кампания выиграна, война двадцатилетняя — от ссылки и рака до Нобелевской премии и «выдворения» с родины.
И далее баталии — уже с чужой земли. В опровержение, что «когда гремят пушки, музы молчат», сам и пушка (в войну — боевой артиллерист!), и муза. Разгорается творчество — и писателя, и историка, и публициста, и издателя… Теперь брань — уже на два фронта. Корыстный Запад его использует в холодной войне против СССР и коммунизма, но он не по-ихнему воюет: в чужом стане оказывается русский партизан. И он их обличает: живут не по существу, а по мнимости, утратили истинные ценности…
И опять один в поле воин… Правда, уже немало развелось воителей-эмигрантов, из укрытия стреляющих. Но чтоб в открытую и со всех сторон (и от «своих») удары отбивать — это он один. Ибо — ГЕРОЙ: такая в нем стать. Добрыня Никитич, чудо-богатырь — именно сказочный и метафизический: зэк-замарашка в робе, Ща-854, вдруг разрастается в великана, кто тягается с воинством целого государства. Как полубог в сравнении с антропосами нормальной величины.
Один? Нет — в семье! Вот откуда еще ему Божье благословение на подкрепу и долгую жизнь подано: удалось создать дивную семью как свое царство-государство, остров Буян в холодном жестоком мире. Чудная молодая жена, умница, соратница-сотрудница (как и Достоевскому Анна Григорьевна) и мать троих сыновей. И это уже ее, Натальи Дмитриевны, подвиг с ним рядом. Ибо интеллектуально-творческая женщина в век феминизма норовит утверждаться как самость, а не любить и рожать. А тут как народная русская мать долг обезлюдевающей России исполнила! И в этом еще патриотический образец нам — Солженицын и его семья!..
И далее Бог (Судьба?) ведет: триумфальный возврат на Родину — везенье! И тут уже, как мудрый аксакал, «многоопытный муж» — и в познании человека, и в знании путей истории — подает продуманные идеи народу, советы политикам: «Как нам обустроить Россию». И не его вина, а беда нам, что власть замкнула слух и заглушила его голос — его, кто по существу второй центр власти — Ума и Совести, каков был Лев Толстой в Ясной Поляне…
Нет, оничтожить его не удастся: больно крупен и смел. И творческое плодоношение продолжается — двухтомная эпопея «Двести лет вместе» о трудном со-упружестве, о совместимости и несовместимости тканей разных этносов, русского и еврейского, сведенных путями Истории на жилплощадь одной страны… Тоже драматическое повествование в открытом им жанре «художественного исследования», в коем и «Архипелаг ГУЛАГ», и «Красное колесо», где писатель в стремлении исповедать пути Истории сотворяет текст, имеющий и научное, и художественное значение.
Обдумывая Солженицына, его дело и творчество, перечитал «Один день Ивана Денисовича», перелистал «Архипелаг…», освежил в памяти романы «В круге первом» и «Раковый корпус» — и неожиданный эффект: ВКУС ЖИЗНИ мощно излучается из этих книг. В них и испытания истории (а страдания — тоже ценность!), и жизнестойкость, и красота человека! Одухотворенный писатель, орган божественного Слова, смог записать эти трагические опыты и нам принести в дар — и уму, и воле жить, и любить Бытие и каждого человека, и не унывать, а находить Божий дар в каждой мелочишке существования.
И когда ты уныл и тебе жить не мило, «Откупори шампанского бутылку/Иль перечти «Женитьбу Фигаро», — как советовал Сальери Моцарту, но с еще пущим эффектом — перечти «Один день…» или «Архипелаг…», и на тебя нахлынет ощущение неслыханного счастья в том, что ты можешь хоть по правой, хоть по левой стороне улицы идти — вольный! — остановиться, созерцать куст рябины, книжку читать, на бумаге мысль записать, себе кашу сварить, на жену и детей миловзоры бросать…
В темах и в стиле Солженицына — и размах ума, и воображение, проницающих вечные проблемы Бытия, Истории, Духа, и вглядывание в детальки мигновенного существования нашего, житейского. «Генерализация и мелочность» — как Толстой обозначил этот двуединый принцип писательства.
Очень важно: откуда он? Не из столиц, а из России, а ведь между ними — «дистанция огромного размера» в жизнеощущении и понимании мира и человека. Он — с Дона, Ставрополья, с Экибастуза (лагерь в Казахстане), потом из Рязани, писал в деревне Рождество и в «укрывище»: давали ему приют как страннику, калике перехожему, Чуковский в Переделкине, Ростропович в Жуковке, как ранее люди за честь полагали принимать безбытного философа — Сократа, Сковороду… Принципиальный провинциал, а не москвич, петербуржец, столичанин. То-то за «земства» ратует! С активности низов народа начать возрождать Россию.
Язык, слог его — речь народного русского человека, живая поросль от корней слов, что он чутко слышит и естественные неологизмы рожает: им создан «Словарь языкового расширения», примыкая к словарю Даля — против языкового сужения на треп попсы. Текст Солженицына — родник воды ключевой. «И неподкупный голос мой/Был эхо русского народа». Эти пушкинские слова первее всех относимы к Солженицыну.
P. S. Георгий Дмитриевич Гачев — философ, писатель, автор огромной серии «Национальный образ мира», в частности «Русский Эрос», «Евразия» и другие. Его книга «Семейная комедия» полна житейских наблюдений, самоиронии и веселого ума. Он доктор филологических наук, академик, ведущий научный сотрудник Института славяноведения. Автор с мировым именем подписывает свои статьи скромно внизу.
