«Ноев ковчег» инока Алексея

Он собирался в Новую Зеландию моряком… А оказался в монастыре. Зашел, хотел договориться на будущее. Отец Мефодий, настоятель, после доверительной беседы сказал:
«Богу угодно служить тебе здесь».

И вот уже более десяти лет служит Богу инок Алексей, в миру Александр Осетров, бывший инструктор-парашютист, а по-иному воздушный пожарный.

Сейчас ему за пятьдесят, а он уже пенсионер. Их отряд тушил таежные пожары на всем сибирском пространстве. Рисковали, почти каждый год случалась трагедия. Такая, как возле Улан-Удэ, когда сгорели сразу семнадцать защитников леса.

Лично на его счету пятьсот прыжков. Несмотря на опасность, его тянуло в это пекло, навстречу сумасшедшему огненному валу. Они делали отжиг, чтобы, столкнувшись, две лавины огня поглотили друг друга.

А когда в очередной раз они побеждали стихию, кто-нибудь говорил родившуюся в отряде поговорку:
— Не петь, не рисовать.

Как будто очередной лесной огненный вихрь только что «пел» и выводил свои виртуальные жаркие «мазки» на огромном зеленом холсте сибирских просторов!

Жил тогда он, как многие. Не задумываясь о завтрашнем дне, шумно и праздно. Не чурался выпивки, женщин. А когда уставал от городского веселья, опасная работа вновь и вновь преподносила срочный вылет в тайгу.

С годами его все сильнее манило в уединенные лесные края — то опасные, то тихие, спокойные. Он боялся скорой льготной пенсии, когда может остаться совсем один: семейная жизнь не сложилась, а без пожаров, без привычных прыжков в тайгу ему также будет не по себе.

Однажды на Пасху, после дружеской вечеринки, проходил мимо церкви. Неожиданно повлекло зайти. Тогда еще не было сегодняшнего столпотворения у храмов. Открыл осторожно дверь. Горели лампады. Позолота. Иконы. Свет. Пение. Негромкий голос священника. Старушки у алтаря…

А через пятнадцать лет этот случайный церковный эпизод его жизни отозвался десятилетним теперь уже монашеством. И благодатные лики святых, и православное пение, и чудные огоньки лампад, и зовущий к покаянию голос священника — все это стало нескончаемым духовным праздником его новой, монастырской жизни. И что бы он, инок Алексей, ни делал — колол дрова, очищал от снега пути к храму, кочегарил в котельной — все это ему не в тягость. Светлая тишина уединенной монастырской жизни принесла ему не только радость быть сопричастным восстановлению храма. Недавно его потянуло к творчеству, резьбе по дереву. Морщинистые крепкие ладони пожарного-парашютиста поначалу неуклюже, робко вели резец, и заготовка — кедровая ли, березовая — как будто еще не готова была раскрыться самобытным рисунком. И, конечно, терпение. И эта новая тяга — не торопясь создавать нечто красивое, необыкновенное. Создавать просто так. Не для выставок — для души.

Его не тянет теперь от суеты городской жизни в тайгу, спасать ее. У него нет больше веселой бесшабашной компании. Он стал другим — словно начал новую жизнь, не похожую на обычную земную. В ней свои трудности, свой непростой мир. Долгим путем молитв и монашеского смирения инок Алексей желает обрести благодать Божию.

Она, эта благодать, исходит не только от возрождающегося древнего Спасского монастыря, но и ото всех двенадцати енисейских храмов, многих из которых уже нет, а невидимый фаворский свет этого северного небольшого города-легенды продолжает притягивать сюда сибиряков и туристов отовсюду.

Многие храмы разрушены до основания. А те, что сохранились в лютой напасти и жестокости, братоубийственного почти векового беспредела, как бы продолжают кровоточить и взывать о помощи.

И словно не они взывают, а сама Россия уже, кровоточащая от затянувшегося перестроечного времечка, смятения и бедности, собирает наши заблудшие души для покаяния. Когда-то здешний купец Лобанов построил в Спасском монастыре надвратную церковь Захария и Елисаветы (отца и матери Иоанна Предтечи). Настало ли время новых Лобановых? Эти мысли тревожат инока Алексея, старца Севастьяна, наставника монастыря игумена Мефодия и девять других монахов.

И они, и православные енисейцы терпеливо молятся и ждут, словно чуда, богатого умного человека, душа которого еще не погасла в ненасытном стремлении к саунам и Багамам, к царской охоте и рыбалке, к играм в теннис или в рулетку.

Из года в год они, двенадцать монахов, метр за метром очищают монастырь от хлама и мусора. Им не под силу, но они трудятся. На месте монастырского кладбища собрали после многолетних «кладоискателей» кости усопших в одну могилу — братскую. И светится белым знаком крест рядом с полуразрушенным и оскверненным храмом, словно образ смирения и обретенного вечного покоя.

Вместо главного колокола — голубой обрубок кислородного баллона. И это символично. Чистый и радостный звон колоколов, может быть, слышится редким старожилам, кто помнит с детства чудный перелив. Даже если задумчивый инок звонит в баллонный обрубок.

Встает Россия! Поднимается! И когда идет служба, когда весна и Пасха, и солнца вокруг много, и людей, старых и молодых, тогда инок Алексей звонит и звонит, забыв о себе и времени, и ему кажется, что сам храм, вся монастырская древняя усадьба начинает незаметно качаться, плыть куда-то в белую небесную благодать, словно спасительный библейский Ноев ковчег.
Енисейск, Красноярский край