Русский журнал | Олег Алексеев | 21.11.2003 |
Во-первых, само «предвыборное» отношение к религии как у отдельных политперсон, так и у партий в целом весьма неоднородно. Условно можно говорить о трех вариантах: религию используют, практикуют или терпят, то бишь демонстрируют свою толерантность к ней. Идти на четвертый вариант — откровенно антирелигиозный — особо никто не рискует, очевидно, полагая потери среди православных избирателей для себя более существенными, нежели убытки в стане воинствующих атеистов. Тех, кто «использует», пожалуй, более всего, и ничего нового в этом плане текущие «предвыборы» пока не принесли. Чем больше приверженцев имеет та или иная конфессия в стране, тем сильнее соблазн «освятить» собственные предвыборные лозунги непререкаемым авторитетом веры. Причем, что интересно, находятся аргументы в пользу прямо противоположных доктрин: от вольницы для предпринимательства до чуть ли не диктатуры пролетариата. Особенно характерно это для левых, которые смеясь расстались со своим прошлым в лице недоброй памяти Емельяна Ярославского (Губельмана), основателя и бессменного руководителя Общества воинствующих безбожников, редактора журнала «Безбожник у станка». Расхождение религии с социализмом посчитали досадным недоразумением и махом «подправили» классиков в вопросе, который те на самом деле почитали принципиальнейшим для марксизма.
Тех, кто демонстрирует свою терпимость по отношению к религии (чаще — конфессиональную равноудаленность), также немало. Чаще всего это те либерал-прагматики, кто гораздо больше верит в человеческое рацио и вполне приземленные общечеловеческие ценности в общепризнанных эквивалентах. Однако они благоразумно стараются не ссориться с верующими, к которым, впрочем, относятся слегка свысока, как к недалеким чудакам, нашедшим себе в жизни интересную заморочку — «имеют право, главное, чтобы не лезли в школы и армию». Потому религия терпима пока и поскольку она существует в качестве некой необязательной для исполнения общественной морали, своего рода атрибута респектабельности (пелевинский «Солидный Господь для солидных господ!») или фольклорно-культурной составляющей общественной жизни.
Гораздо интереснее появление на политической арене тех, для кого Православие — образ мышления и руководство к действию. Есть те, кто доводит это до крайности, вроде лидера движения «За Русь Святую!», который свое время на телеканалах использует, по сути, для толкования библейских заповедей. В чистом виде эта «программа» у оппонентов возражений не вызывает (попробуй возрази!), но и спора по существу не получается. Появление же в партийных списках таких фигур, как Крутов, Державин, Лебедев, свидетельствует о том, что начинает формироваться некоммунистическая альтернатива и либерализму, и путинскому прагматизму, которая вполне может быть востребована обществом, и отнюдь не только левым электоратом. Причем мнение об этой альтернативе, которое было бы основано на несколько прямолинейных материалах «Русского дома», рискует сильно отстать от жизни: концептуальные историософские и политологические труды (ныне, к сожалению, уже покойного) А. Панарина, Н. Нарочницкой могут вполне претендовать на формирование православного подхода к политике, истории страны и перспективам ее развития. Подхода строго некоммунистического, жестко конфронтирующего с либерализмом, но не сводящегося к узко-почвенническому постсоветскому «патриотизму» и, по сути, возрождающего в новых формах русское православное мессианство.
Эти идейно-политические тенденции обнадеживают. По меньшей мере, смягчают подозрение, что в нашей сюрреалистической постсоветской общественной формации «православие» (речь не о самой религии, а об общественном представлении о ней) постигает судьба «патриотизма» — понятия, которое за последние лет 15 превратилось в псевдополитический ярлык, в одном ряду с «демократами» и «антинародным режимом». Политические фигуры вроде Крутова и Леонова скорее олицетворяют давнюю «патриотическую» тенденцию к «политизации Православия», превращения его в оппозиционную политическую силу, что создавало несколько предвзятое представление у многих верующих о миссии Церкви в обществе. И соответственно уводила часть верующих в оппозицию самим церковным иерархам, сотрудничающим с представителями власти и капитала.
Есть однако и другая, гораздо более интересная и перспективная стратегия. Ее носители не пытаются превратить само Православие в политическую силу и вовлечь Церковь в общественные конфликты, а предлагают проводить ту или иную политику исходя из личных православных взглядов и убеждений, что отнюдь не одно и то же. Речь при этом не идет о единой «общеправославной» позиции — здесь возможны (хотя и в разной степени) и левые, и правые, и либеральные, и консервативные взгляды. Такой подход в какой-то мере напоминает о партийно-конфессиональных «раскладах» начала прошлого века, когда объединенные общей верой соотечественники проповедовали различные политические концепции.
Важно отметить еще одну принципиальную особенность сегодняшней «политизированной религиозности». Православие становится востребованным в политической жизни отнюдь не потому, что идет повальное воцерковление избирателей — до этого как раз далеко. Но складывается общее представление, даже некий общественный консенсус в отношении того, что большинство наших современных проблем — коррупция, криминализация общества, резкое имущественное расслоение, беспризорность и наркомания — имеют сугубо нравственную природу. Нравственный аспект в политике потихоньку выдвигается на передний план. В этом смысле Православие, вопреки «желтой» пропаганде о тотальной коммерциализации Церкви и всеобщей профанации веры, все более служит своего рода «знаком качества» политика, некой гарантией, что он хотя бы в курсе библейских заповедей, среди которых «не укради» далеко не последняя. Но есть и обратная сторона этого явления: такое ожидание со стороны общества уже трудно будет удовлетворить праздничными стояниями со свечками и фотографиями с дорогих курортов с пудовым золотым крестом на загорелой груди.