Креационное зверобогословие: тварь свидетельствует о своем Творце

Десятилетие назад в России зародилось новое направление научной мысли, известное в мире как креационное. Ученые-креационисты, используя в своих работах современные научные методы, изучают вопросы библейской истории Вселенной, земли, биологического мира и человека. Поначалу противники божественного происхождения земли и человека ученые-эволюционисты даже не хотели тратить время на опровержение «всякой галиматьи», но на конференции в Киеве в 2000 году произошел прорыв — эволюционисты поняли наконец, что у их оппонентов есть серьезные научные доказательства теории «большого взрыва».
Издательство «Паломник» в Москве выпустило уже 10 книг из серии «Христианский взгляд на мироздание», в которых опровергается теория эволюционного создания мира. Прелагаемая ниже статья о «зверобогословии» написана редактором этой серии Е.А. Лукьяновым в соавторстве с его же аспиранткой О.Шато.

Несмотря на то, что до сего дня никем еще не было предложено хотя бы мало-мальски правдоподобного механизма происхождения жизни на Земле, теория эволюции — то есть восходящего развития (от низших форм к высшим) этой неведомо как возникшей «живой материи» — продолжает оставаться главной альтернативой креационизму, постулирующему на основании Божественного Откровения возникновение Земли и биологической жизни на ней (растений, животных и человека) в результате сверхъестественных актов Творения, как об этом говорится в Священном Писании. Посвятив себя служению аду и поставив своей целью послать туда человечество, Карл Маркс считал книгу Чарльза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора» еще одним ударом, заставляющим человека забыть о своем Божественном происхождении и высшем предназначении: «Согласно Марксу, человек — это, главным образом, чрево, которое надо постоянно наполнять… По Дарвину человек произошел от обезьяны и не имеет другой цели, кроме как только выжить. Сатана не мог свергнуть Бога, поэтому он обесценил человека. Человек, царь природы, был низведен Марксом и Дарвином до положения раба желудка и потомка животного» [1, с. 18−19].

Когда марксистско-ленинская философия восторжествовала на шестой части земной тверди, противники теории эволюции ничтоже сумняшеся зачислялись в разряд мракобесов, даже если они пытались объяснить, какой вред моральным устоям общества наносят эволюционные представления. Характерный пример — возмущение богохульника Минея Губельмана, писавшего атеистические опусы под псевдонимом «Емельян Ярославский», статьей во влиятельном американском журнале «Nation» от 2 января 1924 года: «Мракобесы доказывали, что „эволюционная теория Дарвина ответственна за мировую войну; что даже спиртные напитки не являются таким великим проклятием для стран Америки, как вера в эволюцию; что большевики, истратившие 5 млн. долларов на пропаганду в Америке, — все поголовно эволюционисты; что теория эволюции уничтожает разницу между добром и злом, ибо если нет ада, то нет и причины для нравственности; что виновники самых ужасных зверств во время войны — ангелы по сравнению с проповедниками эволюции; что эволюция — величайшее проклятие человечества со времен Адама“ и т. д. и т. д.» [2, с. 26].

С самых древних времен в самых разных культурных традициях считалось само собой разумеющимся, что животные были сотворены, как и Адам — первый человек, «от которого происходим все мы» (3 Езд. 6, 54). Однако многие вопросы, на которые теория эволюции либо не дает ответа, либо вообще не рассматривает — ибо не может к ним даже подступиться, — остаются до сих пор вне поля зрения креационистов. Еще в позапрошлом веке «великий мыслитель и даровитейший из поэтов» Козьма Петрович Прутков остроумно заметил: «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий» [3, с. 117]. Догматические диспуты, которые вели святые Отцы в эпоху Вселенских Соборов, почти не касались вопросов зверобогословия — разве что в тех случаях, когда в этом возникала насущная потребность церковного благочестия. Так, на VII Вселенском Соборе, узаконившем иконопочитание, были запрещены символические изображения Спасителя на иконах, например в виде рыбы, как в первохристианских катакомбах, — необходимость в «правиле о тайне» отпала, ведь христианство в то время уже перестало быть гонимым от язычников.

«И все же каждое время ставит свои проблемы, — пишет современный православный философ Татьяна Горичева. — В силу трагических событий советской истории, когда совершенно обесценилась жизнь человеческая, нечего и говорить об уважении к жизни бессловесной и о сострадании к „стенающей“ твари» [4, с. 9]. Но теперь становится все более очевидным, что жизненные ценности и идеалы XXI века в значительной степени будут зависеть от понимания сущности «космической литургии» и теофании стихий. Ибо Господь воплотился, тем самым освятив не только человеческое существование, но и весь космос, всякую плоть. «Тайна Боговоплощения содержит в себе смысл всей твари» (преподобный Максим Исповедник). В православной традиции сохранено и несмотря на все потрясения не ушло от нас освящение животных, как и воды, дома, всякой вещи; особое поклонение Святому Духу, «все исполняющему»; любовное заступничество Царицы Небесной, о Которой «радуется всякая тварь» [4, с. 8, 12]. «Возрадуйся сердцем, — наставлял мудрый старец Никодим Святогорец, — что один Бог есть причина и начало столь разнообразных, столь великих и столь дивных совершенств, открывающихся в тварях, — что Сам Он в безмерности совмещает в Себе всевозможные совершенства, и что эти совершенства, видимые в тварях, суть не что иное, как слабое отражение и тень беспредельных Божиих совершенств» [5, с. 87].

«Лучшее возражение против материализма»

В наше время критики теории эволюции обыкновенно указывают на премудрость устройства животных, многообразие видов, красоту и гармонию их облика. Поскольку объяснить обилие красивых бабочек, яркие цвета тропических рыб и красочные необычайно длинные хвосты райских птиц теория эволюции не в состоянии. Многие животные отличаются непостижимой сложностью поведения — не только высокоорганизованные, но даже простейшие. Так, рыба-брызгун выстреливает изо рта сильную струю воды, метко сбивая насекомых, находящихся над водой, — прицеливаясь из-под воды, «снайпер» делает поправку на преломление световых лучей, то есть «стреляет» немного в сторону от того места, где, как ему кажется, сидит мошка [6, с. 4−6].

Удивительный пример воплощения художественного замысла Творца представляет собой морская губка, называемая чашей Нептуна. «Я никогда не могу смотреть на одну из этих громадных губок (чашу Нептуна), не преклоняясь пред мудростью Провидения, — писал более ста лет назад глубокий мыслитель и натуралист М. Ф. А. Пуше. — Это поистине монументальное произведение воздвигается мириадами полипов, слабеньких животных, скорченных в своих норках и вылезающих оттуда до половины для того, чтобы погрузить свои незаметные щупальца в волны. Но эти полипы отделены друг от друга и находятся часто на расстоянии метра: кто же направляет и водит их едва заметные щупальца, чтобы придать их постройке гармоническую симметрию? Когда часть ножки чаши бывает окончена, кто возвещает всей колонии, что следует начать расширять ее? Кто предупреждает о наступлении момента, чтобы сделать углубление в чаше, обточить ее края или снабдить их ребра изящными украшениями? Наконец, какое высшее вдохновение указывает этому множеству рабочих, удаленных друг от друга и заключенных в своих клетках, что, отливая чашу, следует соблюдать художественную пропорциональность? Мне еще понятна пчела, строящая свою ячейку; понятны предусмотрительность и общий порядок в работе, все сотрудники которой могут видеться друг с другом, сообщаться и входить во взаимные соглашения; но, признаюсь, всё мне кажется непостижимым в зодческом произведении чаши Нептуна. Мой разум отказывается понимать и приходит в замешательство. Эта великолепная постройка представляет собою лучшее возражение против материализма. Объясняют ли физико-химические науки, как сносятся между собою при устройстве своего общего жилища различные животные (потому что необходимо допустить, что всех их направляет одна господствующая идея)? — Нисколько. Эти гордые теории, увлекающие только своею дерзостью, совершенно бессильны». Современник Пуше известный духовный писатель протоиерей Григорий Михайлович Дьяченко со ссылкой на книгу Густава Гирна «Анализ вселенной» (М., 1898) добавлял: «Впрочем, один тот факт, что эти существа сообщаются между собою, не составляет непременно непрерывного участия Провидения. Но этот факт играет здесь второстепенную роль. Есть другой, над всем преобладающий. Чаша Нептуна есть художественное произведение, как говорится в прекрасном описании Пуше. Она выражает одну гармоническую мысль во всем разнообразии частей. Чтобы выполнение этой чаши и средства для этого были возможны, необходимо, чтобы план всего произведения был заранее начертан в самой природе каждого из отдельных строителей. Вот факт, действительно преобладающий и относящийся по своей природе к области психических явлений: он один сам по себе представляет самое энергическое опровержение всякого материалистического толкования. Подобный факт отличает жизненный элемент скромного полипа от сил и от материи точно так же, как он отличает от них и душу человека!» [7, с. 15−16].

Имя как «икона» твари

Пророк Боговидец Моисей в Книге Бытия повествует, что животные были сотворены в пятый и шестой дни творения (Быт. 1, 20−25). О сотворении всех тварей в эти дни говорит, обращаясь к Господу Богу, и пророк Ездра (3 Езд. 6, 53), причем сразу же добавляет: «а после них Ты сотворил Адама, которого поставил властелином над всеми Твоими тварями…» (3 Езд. 6, 54). «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым…» (Быт. 2, 20). «Адам дает животным имена. Но что есть имя, как не „икона“ твари? — рассуждает Татьяна Горичева. — Наименовать, назвать — значит преобразовать, поднять до высшего, личностного бытия» [4, с. 36].

Имя отражает сущность твари, поэтому и на разных языках названия животных зачастую звучат или пишутся сходным образом. Человеческие имена, данные в честь животных, перешли в христианскую традицию: в честь святых, носивших такие имена, стали называть людей в таинстве крещения, освящать храмы и престолы. Например, Лев (святитель Лев I Великий, папа Римский, или преподобный Лев, епископ Катанский, — в честь этого святого был освящен храм в скиту Оптиной Пустыни), Тигрий (священномученик, сподвижник святителя Иоанна Златоуста), Аетий (по-гречески значит Орел — мученик Амморейский и мученик Севастийский), Лариса (по-гречески значит Чайка — мученица Готфская).

Производной формой от имени стала фамилия. «По замечанию некоторых, в самой фамилии людей выражается иногда благоприятное и неблагоприятное свойство», — писал преподобный Амвросий Оптинский девушке, обратившейся к нему за советом в связи с предполагаемым супружеством [8, с. 123]. Известно, каким глубочайшим смирением прикрывали Оптинские старцы дар духовного рассуждения, переходящего в прозорливость, — ссылались на Священное Писание, святых Отцов, облекали мудрые наставления в шутливую форму или просто добавляли: «люди говорят…». Тем не менее святой старец определенно и недвусмысленно указывает своей духовной дочери в судьбоносный момент ее земной жизни на глубинную связь имени с именуемым.

Священник Павел Флоренский в своей книге «Имена» последнюю главу второй части («Словарь имен») посвящает анализу имени Михаил. «За Михаилами прочно установилось сопоставление их с медведем, как и наоборот общеусвоено имя этого последнего — Мишка. Это уравнивание Михаила и косматого зверя делается по признаку неповоротливости, неуклюжести, некоторой растрепанности. И этот признак взят как почва для сравнения не без основания. Однако сравнение, то же самое сравнение, может быть принято и на основании другого, даже других, признака, — мало того — по некоторому формальному соотношению нескольких признаков, вместе взятых. Этим устанавливается уже более глубокое сродство или формальное подобие типа человеческого и типа звериного. Тот другой признак, который необходимо иметь в виду, будем ли мы говорить о Михаиле или медведе, есть горячность. Медведь — добродушный увалень, но он же и весьма ловок и яростен, когда придет время. Характерна для него не просто его неповоротливость и тяжеловесность, а двойственность его природы, окружившей внутреннюю яростность тяжелым мохнатым обличием. Так же и Михаиле… - продолжает отец Павел сравнение зверя с „тезоименным“ человеком, а затем и объясняет указанную противоречивость внутреннего и внешнего: — Двойственность имени Михаил разъясняется онтологически, если вникнуть более внимательно в природу этого имени. Есть имена земные, для земли созданные и в земле коренящиеся… Но есть и другие имена. Они созданы не для земли, не в земле живут их корни… Одно из таких имен — Михаил. Имя Архистратига Небесных Сил, первое из тварных имен духовного мира, Михаил, самой этимологией своей, указывает на высшую меру духовности, на особливую близость к Вечному: оно значит „Кто как Бог“, или „Тот, Кто как Бог“. Оно означает, следовательно, наивысшую ступень богоподобия. Это — имя молниевой быстроты и непреодолимой мощи, имя энергии Божией в ее осуществлении, в ее посланничестве…» [9, с. 256−258].

Медведь у восточных славян считался животным чистым, происходящим «от Бога». Облик медведя никогда не может принимать нечистая сила. Считалось, что под шкурой медведь выглядит как человек. В некоторых местностях бытовало убеждение, что медведь понимает человеческую речь и даже сам иногда говорит; он постится весь Рождественский пост — сосет лапу в берлоге. Медведь и ведет себя как человек: умеет ходить на двух ногах, любит плясать под музыку, умывается, радуется и горюет, любит и нянчит своих детей. Как и люди, медведи любят мед и водку. По причине сходства с человеком в народе существовал запрет есть медвежатину [10, с. 107−108].

«Медведь — священное животное, убив которое наши предки обязательно просили у него прощения. Верили, что если съесть кусочек его мяса, то приобретешь его силу. Останки медведя с почестями хоронили… Имя медведя было запрещено произносить. Поэтому его называли Медведем (медоедом), Косолапым, Мишкой, Михал Потапычем. А как на самом деле называли медведя, мало кто знает, хотя имя его все-таки звучит в названии его логовища — берлога (то есть „логовище Бера“). Человека на охоте сопровождают собаки, есть свои собаки и у Бера. Собака Бера — бирюк (берюк), так звали волка» [11, с. 178−179]. Волк был одним из самых почитаемых животных у славян: «Если волк нападал на скотину, то у него добычу не отбивали. Считалось, что эта добыча ему была предназначена Богом» [11, с. 66]. В честь волка давались имена людям — сербское Вук, немецкое Вольф, английское Вулф, скандинавское Ульф.

Особое место занимают животные, символизирующие основные догматы христианской веры. Самое начало христианской символики тесно связано с началом христианской Церкви и с первоначальным состоянием христианского общества. В первые века христианства Церковь по необходимости принуждена была скрывать свои главные догматы не только от язычников, но также и от оглашенных, готовящихся к принятию святого крещения, ибо на их твердость она не всегда могла рассчитывать. Известно, что некоторые христиане при первом же допросе отказывались от своей веры, соглашались принести жертвы богам и даже поносили имя Самого Христа. При таких примерах малодушия для первохристианской Церкви необходимо было усилить меры предосторожности и оградить себя от всякой случайности, которая могла бы погубить целое общество. Оттого постепенное преподавание догматов христианской веры было окружено тайной. Disciplina arcani («правило о тайне») постепенно становится церковным установлением, принятым святыми Отцами и основанном на словах Спасителя: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф. 7, 6). Символический язык имеет два способа выражения всех понятий — символическими словами и символическими изображениями [12, с. 1−8].

Один из самых древних христианских обычаев — рисовать рыбу на церковных стенах и гробницах, вырезать ее на драгоценных камнях, перстнях, печатях и разуметь под ней Христа. По преданию, в середине восьмой книги сивиллы эритрейской находился акростих о Втором пришествии Христовом и грядущем Страшном суде (Сивиллины книги, хранившиеся под храмом Юпитера Капитолийского, истребил пожар в 84 году до Рождества Христова). Греческий текст, известный первым христианам по древним спискам, содержит 33 стиха, первые буквы которых образуют слова: Иисус Христос, Божий Сын, Спасителя крест; начальные буквы первых пяти слов образуют греческое название рыбы — «ИХТЮС». На многих древнейших памятниках, найденных в разных катакомбах, видна рыба то с надписью «ИХТЮС», то без нее, а на некоторых и одна эта надпись, или Христос с рыбой в руке. Древние христианские ваятели и резчики на драгоценных камнях изображали Церковь в виде мореходного судна, стоящего на спине плывущей рыбы, символизирующей Христа — основателя Церкви. В первой половине III века под видом хлеба и рыбы живописцы изображали Евхаристию. Написанная на фресках рыба, плавающая на воде и держащая на спине корзину с хлебами и с вином в малом прозрачном сосуде, отображает обычай первых христиан носить при себе Тело Господа в корзинке и Кровь Его в стеклянном сосуде, для причащения ими когда надобно [13, с. 156−162].

Другим часто встречавшимся в катакомбах иносказательным знамением был голубь. Первые христиане воспроизводили вид голубя на стенах, мозаиках, гробницах, саркофагах, лампах, кольцах, стеклянных сосудах. Ибо эта птица была избрана Богом посредствовать в великих таинствах Его милосердия: она предвозвестила Ною окончание потопа и начало мира Бога с человеками, в виде голубином явился Дух Святый над крещаемым Иисусом. Голубя как образец незлобия указал Своим апостолам Сам Спаситель (Мф. 10, 16). Епископ Порфирий (Успенский), один из крупнейших ученых мужей христианской науки, указал, что так как Спаситель в Апокалипсисе называется Альфа и Омега, а этим двум греческим буквам соответствует числовое значение 1 + 800 = 801, в греческом же слове «ПЕРИСТЕРА» (голубь) все буквы, сложенные вместе, дают это же число: 80 + 5 + 100 + 10 + 200 + 300 + 5 + 100 + 1 = 801, то и о Нем можно говорить, что Он есть голубь [13, с. 174].

Объясняя катакомбную символику, преосвященный Порфирий отмечал, что кроме голубя в катакомбах видится павлин с поднятым, распущенным хвостом, но редко. Это символ воскресения тела и бессмертия души; воскресения потому, что сия птица зимой теряет свои перья, а весной возобновляет их, бессмертия — потому что мясо ее, по поверью древних людей, оповещенному блаженным Августином, не подвержено повреждению. В усыпальницах святого Маркеллина и святой Агнесы изображен павлин, стоящий на шаре с поднятым хвостом, — тут шар означает землю, из которой воскреснет тело, а круг хвоста знаменует небо, куда восхищен будет воскресший [13, с. 176].

В стихире на утрени Великой Субботы Христос во гробе сравнивается со спящим львом: «возлег уснул еси яко лев». «Лев, силач между зверями, не посторонится ни перед кем» (Притч. 30, 30). Блаженный Феодорит объяснял, что как лев и спящий страшен, так и Владычная смерть соделалась страшною и смерти, и дьяволу. Спаситель Сам Себя воскресил. Христианские физиологи называли три основных свойства льва, которые позволяют сравнивать его с Христом: во-первых, спасаясь от ловца, он заметает свои следы хвостом — также Иисус Христос за воспринятой плотью сокрыл от диавола Свое Божество; во-вторых, он спит всегда с открытыми глазами, чем предупреждает приближение охотников; и, в-третьих, своим дыханием он оживляет на третий день мертворожденных львят. Вторая из этих особенностей — спать и бодрствовать одновременно — подсказала сюжет для образа «Спаса „Недреманное Око“»: Божественный Отрок спит с открытыми глазами, причем на некоторых иконах в ногах Отрока-Христа изображен лежащий лев [14, с. 146−147].

В «Физиологе» александрийской редакции Христу уподобляются лев, харадр, пеликан, феникс, пантера, единорог, выдра, ихневмон, олень, слоненок, горлица. Причем животное выступает не только как образ Самого Христа, но и символизирует отдельные евангельские сюжеты. Славяне познакомились с «Физиологом» в X—XII вв.еках. В одном из списков русского «Физиолога», интересном своими неординарными вставками, есть фрагмент, красочно дополняющий главу о фениксе и дающий новый поворот в символической трактовке образа этой птицы: феникс символизирует не только Христа, сошедшего на землю с «небесным словом», но и воплощение, страсти, воскресение и вознесение Сына Божьего, а также праведников [15, с. 161−163].

Символы пеликана и феникса разъяснял своим духовным чадам преподобный Оптинский старец Нектарий: «Пеликан кормит своей кровью птенцов — это символ Божественной благодати. Феникс предчувствует, что приближается смерть его. Тогда он собирает в кучу щепочки, веточки и садится на нее. От жара его тела развивается такая теплота, что костер зажигается и сам он на этом очистительном костре сгорает, и тогда очистившись в огне, из пепла он возрождается вновь в юности и красоте» [16, с. 15].

Священное Писание совершенно ясно свидетельствует об одухотворенности животных: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Быт. 2, 19); «…не ешьте крови не из какого тела, потому что душа всякого тела есть кровь его…» (Лев. 17, 14); «…заколай из крупного и мелкого скота твоего,. только строго наблюдай, чтобы не есть крови, потому что кровь есть душа: не ешь души вместе с мясом» (Втор. 12; 21, 23). Господь сказал Моисею: «Если кто из дома Израилева и из пришельцев, которые живут между вами, будет есть какую-нибудь кровь, то обращу лице Мое на душу того, кто будет есть кровь, и истреблю ее из народа ее, потому что душа тела в крови, и я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия душу очищает» (Лев. 17, 10−11). «Кровь жертвенных животных свята и освящает, потому что в ней душа животного, дыхание Духа Святого», — пояснял святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский и Крымский [17, с. 206].

Духовные чада известного подвижника, исповедника и прозорливого старца архимандрита Бориса (Холчева) часто говорили с ним о животных. «Не раз задавался вопрос о душе собак, что будет с ними после их смерти. Отец Борис говорил, что их души сольются с душой „мировой собаки“» [18, с. 24]. Духовный отец архимандрита Бориса преподобный Нектарий Оптинский, державший в келье кота, который его необыкновенно слушался, рассказывал «прелестную сказку» о том как кот спас Ноев ковчег, когда нечистый вошел в мышь и пытался прогрызть дно. В последнюю минуту кот поймал эту зловредную мышь, и за это теперь все кошки будут в раю [16, с. 21]. («Прелестной сказкой» назвала эту историю преданная духовная дочь отца Нектария Надежда Александровна Павлович, навещавшая старца в изгнании и составившая его жизнеописание.) Идею о «мировой душе» в русле святоотеческой традиции — как единственном объекте прямого воздействия Божия — развивал святитель Феофан Затворник: «Есть градация душ: „некая химическая душа“, и выше — растительная, затем — животная. Все эти души, низшие духа, в свой черед „погружаются в душу мира“, растворяются в своем первичном субстрате. „А душа человека не может туда погрузиться, но духом увлекается горе, — это по смерти“» [19, с. 399].

«Примитивная душа животных смертна, как смертны и те элементы самосознания человека, которые исходят из умершего тела (органические и чувственные восприятия). Но бессмертны те элементы самосознания, которые связаны с жизнью духа, — писал святитель Лука, а затем разъяснял: — И дух животный, конечно, должен быть бессмертным, ибо он тоже имеет начало в Духе Божьем, Духе бессмертном. Мысль о бессмертии духа животных явно содержится в известных словах Павловых о надежде всей твари: …в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славу детей Божиих (Рим. 8, 20−21)» [17, c. 218, 221].

В одной из любимых оптинских книг о молитве Иисусовой «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» описывается случай с четками старца. Отмахнувшись ими от волка, странник спасен от растерзания хищным диким зверем. Чудесному происшествию дается объяснение: «Когда первосозданный человек Адам был невинном святом состоянии, тогда все животные и звери были ему в покорении, они со страхом подходили к нему, и он нарицал им имена. Старец, чьи сии четки, был свят: а что значит святость? Не что иное, как через подвиги возвращение невинного состояния первого человека в грешном человеке. Когда освящается душа, освящается и тело. Четки всегда бывали в руках освященного; следственно, чрез прикосновение к ним рук и испарений его, привита к ним святая сила, — сила невинного состояния первого человека» [20, с. 53−55].

«Все твари, когда увидели, что Адам изгнан из рая, не хотели больше повиноваться ему, преступнику, — писал преподобный Симеон Новый Богослов. — Но Бог… сдержал все эти твари силою Своею, и по благоутробию и благости Своей не дал им тотчас устремиться против человека и повелел, чтобы тварь оставалась в подчинении ему, и сделавшись тленною, служила тленному человеку, для которого создана, с тем, чтобы когда человек опять обновится и сделается духовным, нетленным и бессмертным, и вся тварь, подчиненная Богом человеку в работу ему, освободилась от сей работы, обновилась вместе с ним и сделалась нетленною и как бы духовною» [21, с. 372−373].

«В житии святого великомученика и целителя Пантелеимона рассказывается, что дикие звери не хотели нападать на юношу. Тогда были убиты и они. Их трупы были брошены на съедение птицам. Но птицы до них не дотронулись. Трупы животных долгое время лежали на солнце и оставались нетленными. Итак, мы имеем дело с мощами животных» — заключает Татьяна Горичева [4, с. 36].

Вместе со святыми животные нередко изображаются на иконах: пророк Илия с вороном, преподобный Серафим Саровский с медведем, мученик Трифон с соколом. В Православной Церкви издревле существует особое заклинание мученика Трифона, как имеющего власть над пресмыкающимися, в молитвенную помощь и предохранение от разного рода ползающих по земле животных и летающих птиц, приносящих вред полям, виноградникам, огородам и садам. В этом заклинании, которое священник после Божественной литургии читает от имени святого мученика, есть прошение о помощи Ангела Господня, стоящего над животными: «Аще же не послушаете мене, молити имам Человеколюбца Бога, еже послати: Ангела Своего, иже над зверми, и железом, и свинцом свяжет вас и убиет, зане клятв и молитв мене смиреннаго отвергостеся Трифона» [22, с. 150−154].

У всех славянских народов была широко распространена легенда о хлебном колосе, как вариант легенды об утерянном золотом веке.

«В далекие времена, когда Сам Бог ходил по земле, жизнь людей была легкой и сытой. Круглый год стояло лето. Когда нужно — выпадал дождь, когда нужно — светило солнце. В лесах росли плодовые деревья, источники были медовыми, из них текли сладкие реки. Звери были смирными, и все кормились травой. Люди не знали ни болезней, ни бед, ни голода. Хлебный колос был очень большим — по локоть, стебля почти не было, потому что зерна начинались от самой земли, а каждое зерно было размером с боб. Хлеба было так много, что его никто не ценил. Один раз Бог, странствуя по земле, увидел, как мать подтерла краюшкой только что испеченного хлеба обмаравшегося ребенка и при этом отказала в пище страннику. Бог рассердился, взошел на небо, проклял и людей и землю и лишил их хлеба… На земле наступил голод. Тогда кошка и собака пошли к Богу просить хлеба. Тот сжалился и выделили хлеба на собачью и кошачью долю — маленький колос на длинном стебле, такой, как у нас сейчас. Бог сделал так, что лето стало занимать только половину года. Зима — для людей, лето — для зверей.

В Полесье до сих пор принято, выпекая хлеб нового урожая, первый кусок давать кошке и собаке, потому что, как говорят в народе, мы едим собачью и кошачью долю" [10, с. 138−139].

Все славяне почитали ласточку. Согласно легендам, ласточки изо всех сил старались отвести преследователей от того места, где укрывался Христос; похищали гвозди из рук палачей во время распятия; вынимали колючки из Его тернового венца и носили Ему воду. Они старались избавить распинаемого Христа от дальнейших мучений и кричали «Умер, умер», чтобы мучители перестали Его терзать. По одной из легенд, ласточки, увидев, что воробьи издеваются над распятым Христом, налетели на них целой стаей и отогнали прочь. Поэтому убивать ласточку, разорять ее гнездо или употреблять ее в пищу — большой грех. О ласточке никогда не говорили «она сдохла», а как о человеке: «умерла» или «погибла». В русских деревнях считали, что ласточка щебечет молитву «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас» [10, с. 117−118].

Соловей — тоже «Божья» птица, и убивать его — грех. Соловей также помогал Христу спасаться от преследователей. Когда Христос бежал от своих мучителей, соловей укрыл Его у себя под крыльями. А преследователям, спросившим, не видел ли он Христа, ответил: «Утек, утек, утек. Догоняй, догоняй, догоняй. Скорей, скорей, скорей». За это Христос прославил соловья тем, что все заслушиваются его пением [10, с. 121].

«Птицы имеют свой язык, это даже признают некоторые ученые, — говорил преподобный Варсонофий Оптинский своему послушнику Николаю Беляеву, будущему старцу-исповеднику Никону. — Поет соловей — конечно, славит Бога» [23, с. 35].

Сохранился рассказ о старом рыбаке с Чудского озера, который вместе с двумя сыновьями и зятем поехал на рыбалку, после рыбалки крепко выпил, заснул на бережку и не проснулся — умер пьяный. Церковь считает это тяжким грехом и даже запрещает молитвы за опоиц — за них, как и за самоубийц, разрешается только молиться келейно. Несмотря на то, что родные покойного отпели его, похоронили по-христиански и сорокоуст заказали, на душе у них остался тяжелый осадок, поэтому они, собрав сто рублей (до революции это были большие деньги), послали их с письмом на старый Афон — просили монахов помолиться. Афонские монастыри издревле славились своими иноками — ревностными подвижниками и благодатными молитвенниками. Год спустя с Афона пришло письмо: молились-де за вашего покойника, но молитва наша Господом не принята. Родные послали еще сто рублей со слезной просьбой к отцам помолиться поусерднее. Прошел второй год, и от афонских отцов пришел перевод на двести рублей, к которому прилагалось письмо: «Два года молились мы Господу о вашем усопшем, но, видимо, очень большой грех на нем и потому одной нашей молитвы за него недостаточно. Возвращаем вам деньги и советуем: купите на них корма для птиц небесных и еды для диких зверей и разбросайте по полям и лесам. Может быть звери и птицы сумеют умолить Господа, и Он смилостивится над грешником» [24, c. 212−213].

Конечно, и животные нуждаются в молитве за них. Однажды в беседе с послушником Николаем Беляевым Оптинский старец Варсонофий вспомнил, как прочел у святителя Игнатия Брянчанинова слова преподобного Исаака Сирина: «Что есть чистота? Чистота — есть сердце, исполненное милости о всяком создании. А что есть милостивое сердце? Это горение сердца о всякой твари: о человеках, о птицах, о животных, о бесах, — словом, о всяком создании». И тут же на вопрос о том, как можно чувствовать милость к бесам, он пояснил своему будущему преемнику по оптинскому старчеству, что Исаак Сирин — это единственный святой, который молился о бесах: «Все птицы высоко летают, но выше всех орел, подобно орлу и святой Исаак парит между святыми. Нам же молиться за бесов опасно» [23, с.68].

В рассказе «Зверь» Николай Семенович Лесков трогательно описывает, как мальчик вымолил медведя, приговоренного к растерзанию собаками, и как это послужило толчком к исправлению жизни жестокого помещика, посвятившего себя до конца дней своих делам милосердия и благотворительности.

Святитель Димитрий Ростовский в качестве нравоучения приводит эпизод из жития преподобного Павла Фивейского, где описана беседа с сатиром преподобного Антония Великого, отправившегося в глубь пустыни, чтобы отыскать угодника Божия Павла. Сатира святой Антоний встретил там вслед за кентавром: «Придя на некое каменистое место, старец увидел иного зверя, который также был до полу подобен человеку, но прочая же часть его тела была зверская — ноги козлиные и рога на голове. Изумился старец, видя его, но, будучи вооружен непоколебимою верою, без страха спрашивал, говоря: „Кто ты?“ Зверь же, принося финиковый плод, как залог мира, говорил: „Я один из смертных, живущих в пустыне, которые помраченные заблуждением люди называют сатирами и почитают как одного из своих богов; я послан от лица своего стада умолить тебя, чтобы ты помолился о нас общему Владыке, Который, когда Он пришел в мир, был познан нами, и во всю землю изыде вещание Его“ (Пс. 18, 5). Когда зверь сие говорил, утружденный пустынник от радости омочил лицо свое слезами, возвеселясь о Христовой славе и гибели сатанинской, а вместе с тем и изумляясь тому, каким образом он смог понять речь сатира. Ударяя жезлом о землю, преподобный говорил: „Горе тебе, град Александрия, ибо ты вместо Бога почитаешь чудовища! Горе тебе, град блудный, в котором собрались бесы со всего мира! Какой ответ ты дашь, когда и звери Христову силу исповедуют, а ты лесных страшилищ почитаешь за богов?“» [25, c. 220].

Стало быть, если даже по неложному свидетельству святых подвижников, «звери Христову силу исповедуют», нам тем более есть чему поучится у животных и задуматься о своем к ним отношении. Ведь еще за тысячу лет до Рождества Христова царь Соломон, мудрейший из людей, увещал в своих притчах: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (Притч. 6, 6).

1. И. О. Волоцкий. Истоки зла. Тайна коммунизма. СПб., 2001.

2. Ем. Ярославский. Марксизм и дарвинизм. Политиздат при ЦК ВКП (б), 1940.

3. Сочинения Козьмы Пруткова. М., «Художественная литература», 1976.

4. Татьяна Горичева. Святые животные. СПб., Высшая религиозно-философская школа, 1993.

5. Невидимая брань. Блаженной памяти старца Никодима Святогорца. Перевод с греческого епископа Феофана. Издание пятое Афонского Русского Пантелеимонова монастыря. М., 1912 (репринт: Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1991).

6. Джефф Чепмен. Загадочные и удивительные. Двадцать живых примеров, опровергающих теорию эволюции. М., «Паломникъ», 2000.

7. Духовный мир. Рассказы и размышления, приводящие к признанию бытия духовного мира. Составил протоиерей, магистр богословия, Григорий Дьяченко. М., 1900 (репринтное издание: М., «Даниловский благовестник», 1992).

8. Собрание писем Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия. Часть I. Письма к мирянам. М., «Паломник», 1995.

9. Священник Павел Флоренский. Имена. «Купина», 1993.

10. Е. Левкиевская. Мифы русского народа. М., «Астрель», «АСТ», 2002.

11. А. А. Бычков. Энциклопедия языческих богов. Мифы древних славян. М., «Вече», 2001.

12. А. С. Уваров. Христианская символика. Символика древне-христианского периода. М., Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, 2001.

13. Епископ Порфирий (Успенский). Святыни земли Италийской. Редактор-составитель Е. А. Лукьянов. М., Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996.

14. И. А. Припачкин. Иконография Господа Иисуса Христа. М., «Паломникъ», 2001.

15. О. В. Белова. Библейская символика животных в памятниках средневековой славянской книжности // Ученые записки. Выпуск 4. М., Российский Православный Университет ап. Иоанна Богослова. С. 161−171.

16. [Н. А. Павлович.] Старец Нектарий Оптинский // Православная жизнь (Джорданвилл). Ноябрь 1983. ї 11 (407). С. 1−22.

17. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Дух, душа, тело. В кн.: Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. «Троицкое слово», «Феникс», 2001.

18. Архимандрит Борис Холчев // Глаголы жизни. Православный журнал. 1992. ї 2. С. 18−32.

19. Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937 (репринт: Вильнюс, 1991).

20. Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. Издание Введенской Оптиной Пустыни, 1991.

21. Преподобный Симеон Новый Богослов. Творения. Том 1. М., 1892 (репринт: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993).

22. Жизнь, страдания и духовные дары святого мученика и чудотворца Трифона и уроки из его жизни. М., «Паломникъ», 2000.

23. Дневник последнего старца Оптиной пустыни иеромонаха Никона (Беляева). СПб., «Сатисъ», 1994.

24. Невыдуманные рассказы. М.-СПб., «Лествица», «Диоптра», 2000.

25. Келейный летописец святителя Димитрия Ростовского с прибавлением его жития, чудес, избранных творений и Киевского синопсиса архимандрита Иннокентия Гизеля. М., «Паломникъ», 2000.