Русский Север — ключевой образ фильма Андрея Звягинцева «Возвращение», получившего престижную премию «Золотой лев Сан-Марко» и «Золотой лев будущего». «Возвращение» содержит неприемлемый взгляд на Русский Север как суровый край, заселенный… мертвецами. Ключевой фразой следует считать обвинение, брошенное в лицо главным героям: «У вас нет кулаков!». Помните, сколько восторженных охов и ахов мы услышали сразу по всем телеканалам после вручения итальянских премий никому не известному российскому режиссеру? Кулаки чешутся «раздать сестрам по серьгам» после просмотра киношного дебюта господина Звягинцева. В целом хронология событий напоминает нам иудейскую мудрость, что в субботу лучше вообще ничего не делать, а воскресенье не просто выходной день, но дата мистического «возвращения». Младшего из мальчиков мы часто видим с прикрытыми веками, что однозначно устанавливает семиотическое родство ребенка с отцом-мертвецом. Телевизионщики преподносили нам Звягинцева не иначе как «нового Тарковского», а на деле мыльный пузырь надувался слюной плохого ученика Сокурова. Больше остальных огрехов поражает та постмодернистская простота, с которой режиссер и оператор преподносят нам отца-уголовника через кинокадр, выстроенный по законам живописи эпохи Возрождения. Эпизод появления отца у Звягинцева — это ученически скопированная сцена оплакивания основателя христианства. Если у зрителя есть много свободного времени, то из одного этого «правильного» (поверьте, очень обидное слово) кадра можно вывести разветвленный пучок смыслов. Здесь и простецкие намеки режиссера на то, что во втором пришествии Христос явится перед кучкой избранных в облике русского криминального авторитета из города Выборг. И знак равенства между матерью Андрея и Ивана и богоматерью с икон Русского Севера. Вместе с тем думается, что очень небольшая часть киноаудитории поймет, что у Звягинцева отец демонстративно не ест рыбу, потому что для истовых сторонников иудеохристианства рыба есть догматический символ Спасителя. Честно признаться, нет желания до конца раскодировать псевдокультурную головоломку Звягинцева, достичь дна его дурно пахнущих аллюзий. Потребовалось минимальное волевое усилие, чтобы стилистическим фигурам болезненного сознания придать… хм-м, относительно рациональное объяснение. Отец не ест свежепойманную рыбу. Почему? Да потому, что дважды был-будет погребен на озерное дно, где его мускулистым телом поживятся зубастые и молчаливые обитатели водных глубин! Все, тема закрыта! Мистическая драма «Возвращение» начинается с детского страха перед водой и высотой, а заканчивается самопогребением мертвеца на глубокое дно хмурого кладбищенского озера. Чувствуете логическую закольцованность? Получается, младший мальчик обладает достаточно тонкой нервной организацией, чтобы не прыгать между волн-могил холодного русского Соляриса. Кульминацией фильма звучит детский крик в адрес отца: «Ты — никто!». Так одной репликой неврастеничный персонаж Звягинцева закрывает тему «отцов и детей». Тургенев отдыхает. Далее киноповествование продолжается дракой братьев, которую надо понимать намеком на возможность братоубийственной гражданской войны в России. А заканчивается психопатологический киноопус демонстрацией фотографий, сделанных во время поездки. О-о, зритель не увидит отца ни на одном из фотоснимков (вспомните американскую драму «Радиоволна»). По-моему, фильм выполнен в настолько чрезмерно особой эстетике, что показывать его нужно ОЧЕНЬ особому зрителю. Не в зрительном зале кинотеатра, набитом обманутой рекламщиками публикой, а по кабельному телевидению, проведенному в… гробы «новых русских». Фильм Звягинцева — прекрасный пример того, как мы можем встроиться в информационное общество в качестве генератора некрофильской темы. Европейцам учиться, конечно, нечему у русской нации, устроившей самой себе геноцид и никак не возражавшей против истребления в мирное время целого постсоветского народа. А вот послушать погребальные мелодии культурных жрецов вымершего великого этноса — это пожалуйста. Ни один триллер с космическими роботами, армиями дебильных клонов и сексуальных зомби не будет так щекотать нервы западного обывателя, как поэма о чудесном исчезновении Северной Угрозы. После исторической драмы «Бедный, бедный Павел» В. Мельникова нам снова предложили кинематографическую новинку о расхождении между некоей общепринятой нормой, общечеловеческими ценностями и русским началом. Перед взором брезгливо сморщившегося зрителя 105 минут экранного времени развертывается структурообразующая черта русского национального характера. Со смакованием исследователя-структуралиста Звягинцев декларирует неспособность главных персонажей вообще ко всему. Это неумение поступать по правилам и требованиям, неприязнь к запретам и катастрофическое существование вне каких-либо временных границ. Прежде всего, к тому, что составляет основу европейского и западного образа жизни. При первом случае мальчик ворует отцовский нож, при втором случае делится с братом мыслями об отцеубийстве. Неужели продолжать? Разве есть жизненная необходимость завершать собрание сочинений Достоевского видеокассетой с «мертвыми душами» и «мертвым домом» любимца телеведущих Звягинцева? Наиболее показателен финальный эпизод «На острове», когда отец избивает старшего мальчика за трехчасовое опоздание. В контексте нашего понимания сюжета гоголевский мертвец обязан вернуться в загробный мир к строго указанному и оговоренному сроку (допустим, через 3 дня ровно в полночь). Отсюда вспышка насилия по отношению к детям, которые по-русски не знают цену времени. В художественном мире Андрея Звягинцева «русский» значит «живой». И на том спасибо. В самом деле, кто из нас в детстве не увлекался рыбалкой, купанием или игрой в осычки вопреки родительским запретам? Формально идеологическим каркасом фильма стал французский экзистенциализм, который, как «осетрину второй свежести», аляповато украсили розочками из хрена в виде фрейдовского Эдипова комплекса отцеубийства. Приглушенное «ом», ставшее звуковой дорожкой для всего фильма, и финальные шаманские песнопения открыто привязывают зрителя к языческой идеологии покровительства духов умерших. Фактически фильм свидетельствует, что представители русской культуры еще не доросли даже до шаманизма. В финале огорчила цель путешествия отца и подростков (простите, но язык не поворачивается устанавливать между персонажами некую родственную связь). Как в «Криминальном чтиве» К. Тарантино ураганные перестрелки и смертельные погони спровоцированы поисками чемоданчика со светящимся содержимым, так в «Возвращении» отец откапывает воровской общак с целью передать сокровище матери-одиночке и нищим детям. Мертвец, раскапывающий заброшенное пепелище. Трудно принять тот художественный мир, в которой мертвец добывает некие материальные ценности для финансового обеспечения будущего своих детей. Вы не поверите, но у зрителя выдавливается сочувствие к мертвецу, помогающему непутевым асоциальным детям обзавестись первоначальным капиталом, нажитым, конечно, сугубо неправедным путем. Прекрасная перекличка с сюжетообразующими мотивами милицейских боевиков «Золотая мина» и т. п. С той лишь разницей, что на смену герою-милиционеру, герою-кагэбэшнику и герою-уголовнику пришел… мертвец. А как могло быть по-иному в России, где в числе кассовых чемпионов остаются западные триллеры «Призрак», «Шестое чувство» и «Другие»? Здесь хочется пресечь зрительские непонятки. В телевизионных и газетных интервью Звягинцев утверждал, что «создал новый миф». Это ложь. Его мертвец — не герой. А мифа без героя не бывает. И напоследок. Звягинцев выражал надежду, что «кто-нибудь разгадает основной секрет моего фильма». Содержимое сундучка с воровским общаком не может подаваться зрителю в качестве художественной тайны. Возможен менее критичный подход. Другое шестое чувство подсказывает нам, что фильм Звягинцев становится красивой надгробной плитой для русской цивилизации. Если нам предложили фильм-аллегорию, тогда мертвец — это образ СССР. Мы, дети, живем в инфраструктуре и по правилам несуществующего мира. Мысль о возвращении советского образа жизни вызывает у нас нервные припадки, но и другой жизни мы себе не представляем. Образ современной России — матриархат с дворовыми мальчишками, слоняющимися по запущенным дворам, не способными объединиться в криминальное сообщество из-за отсутствия жизненных целей. Дети вынуждены существовать в криминогенной обстановке потому, что иного образа жизни заживо разлагающееся государство им предложить не может… или не хочет. Государство равнодушно к женщинам и детям, потому что женщины рожают новых детей, а дети могут слушаться женщин, а времена великого воровства и криминальных войн подкосили под корень отцовское поколение. Почему «Возвращение» награждено в Европе «Золотым львом будущего»? Потому что эстетский кинодебют Андрея Звягинцева подтверждает простую истину: русский этнос ушел с исторической арены, предоставив европейским объединенным нациям реальный шанс на выживание. Остается подождать пару десятилетий, чтобы ознакомиться с очередной киноисповедью постаревшего Звягинцева. Уверен, годы спустя он будет продавать свой семиотический мусор в ранге «мэтра европейского кино» и эмигранта. Где-то после 2020 года Звягинцев будет вынужден снять фильм-признание относительно того, что участие европейской Матери в воспитании жизнелюбивых мусульманских сынов оказалось минимальным, а смена европейского цивилизационного кода на китайские иероглифы прошла относительно безболезненно. Вопрос только в том, будет ли у очередного аллегорического «шедевра» косноязычного киношамана хотя бы один русскоязычный зритель? За двух европейских «золотых львов» Звягинцев продал душу, расплатившись жизнью одного из детей, который в реальной жизни после съемок «Возвращения» утонул, купаясь в Ладожском озере. Не хочется мрачных предсказаний, но, простите, какую цену в марте 2004 года придется заплатить киносъемочной группе за премию американской киноакадемии «Оскар»?
