Д. Андрей Кураев: «Одна такая фраза в устах Кинчева стоит больше, чем сто моих лекций»

Пресс-конференция, посвященная 20-летию группы «АЛИСА» и выходу нового альбома «Сейчас позднее, чем ты думаешь», состоялась в начале октября в пресс-центре «АиФ». В ней принял участие и диакон Андрей Кураев, рассказавший о духовном содержании песен группы. Текст вкладыша к новому альбому также написан диаконом Андреем. Этот же текст отец Андрей разместил на своем миссионерском форуме — «Человек и его вера».

Приводим его полностью:
Сегодня в нашу церковь приходят двумя путями.
Одни люди приходят потому, что искали истину. Они искали Небо, а войдя в Церковь, кроме неба обрели еще и землю — почву под ногами. Они искали истину, а нашли свою родину. До крещения история и культура России казалась им (и мне) скопищем несуразностей и ошибок. Но принятие Евангелия дало возможность стать единомысленным с Андреем Рублевым и Достоев-ским…

А есть люди, для которых первична не философия, а боль за свою Родину. Они болеют за страну, мучаясь все время вопросами — кто мы такие, откуда, зачем? И однажды они начинают понимать, что невозможно ответить на эти вопросы, не разобравшись, что же такое православие. В поисках земли они обретают Небо.

Но встречаемся все мы в одном месте — в храме. И вместе можем сказать о себе словами кинчевской «Трассы Е-95»: «Я иду по своей земле к Небу, которым живу».

Наша вера предполагает, что нам интереснее безнадежные дела. Зачем заниматься тем, что и так обречено на успех? Мы беремся только за то, что обречено. И, случается, побеждаем. А Вы еще спрашиваете, почему православие в основе своей авантюрно! Да противостоять сегодня исламу — это такая авантюра: с нашим-то внутренним разбродом, с таким изломанно-перевязанным инструментом! Особенно если учесть, что войну ведь приходится вести на два фронта. В проти-востоянии исламскому фундаментализму ведь надо еще предохраниться от зачатия своих, «право-славных» террористов и инквизиторов. В русской церкви сегодня немало людей, которые несут в себе семена нашего собственного «ваххабизма». Ой, как верно поет Константин Кинчев: «Устоять на краю, да не пасть в самосуд, Вот такое дано дело нам».

Песни Кинчева — это протест против потребительства. Материализма. Банального примитивизма. Безтрагического понимания жизни. Беспросветный оптимизм — вот их главный враг, я думаю. Разумеется, моя оценка не должна быть глобальной. Я не могу сказать, что русский рок — весь из себя такой хороший, белый и пушистый. Это не так, он очень пёстрый. Я вижу по интернетовским дискуссиям: люди нередко цитируют весьма и весьма антихристианские цитаты из каких-то рок-групп. Но если кто-то из писателей — сатанист, из этого было бы поспешно делать вывод, будто у Церкви конфликт с Союзом писателей. Рок — это просто средство, форма объяснения человека с человеком о том, что наболело.

В определенном смысле грохочущий рок сродни молчаливой медитации. И там и там внешний мир как бы отрезан, есть только я и то, думать о чем, переживать то, что мне сейчас важно. В медитации молчание отрезает человека от внешнего мира. В роке грохот оглушает, то есть делает то же самое: внешнее, обыденное уже не пробивается. Но «медитировать», конечно, можно о раз-ном. Сходство техники не означает единства опыта.

Я не думаю, что если положить текст Кинчева на сладенькую мелодию, то он от этого выиграет. Совсем не выиграет.

Христианство не должно быть «сладеньким». В нем есть место и Божию гневу. А какая музыка лучше, чем рок, способна это выразить?

Константин Кинчев не только на тему Апокалипсиса поет. И его фраза о смене тысячелетий как улыбке Творца есть как раз пример замечательного проявления трезвости, не приемлющей всевозможные «ужастики» по поводу календаря…

Я думаю, что у меня и у Константина Кинчева — при всем нашем возможном разновкусии и несогласии в каких-то деталях — у нас есть одна общая боль: нам больно, что в самой Церкви нет умения понимать и терпеть это разнообразие языков. Как-то выходя
из одного Дома Культуры, где была моя лекция, две бабулечки-прихожаночки возмущались: «Ну как же можно так в храме говорить!» Они забыли, что они не в храме, что это была совсем не приходская проповедь, это не всенощное бдение. С другой стороны, я был этому очень рад. Это означает, что я говорил так и о том, что эта бабушка забыла, что она в театре, а не просто стоит у своего подсвечника в церкви. Значит, какая-то церковная атмосфера все же была создана. С другой стороны, поскольку были иные интонации, иные способы контакта с аудиторией, ей это все же резануло по сердцу, вошло в диссонанс с ее привычками.

Я понимаю ее раздражение. Беда в том, что очень многие не то, что бабулечки, но и священники, и монахи не понимают необходимости многоязычия в Церкви, многоязычия проповеди…

Светский язык не должен подменять церковного, но и церковный язык не может быть универсальным. Мы не вешаем в храме картины — у нас для этого есть иконы. Но это не означает, что мы должны сжигать картины Джотто или Васнецова. У нас в храмах звучит наша музыка, наши распевы, наш обиход. И немыслимо, чтобы в храме звучал «Реквием» Моцарта. Но это не означает, что «Реквием» необходимо запретить исполнять во всех других местах.

И, наверное, имеет право на существование язык обращения к людям через эстрадную музыку. Тем более что для тех людей, к которым обращается Кинчев, слово священника отнюдь не авторитет. И мой духовник, когда я еще решал, идти в семинарию или остаться в мире светской науки, очень правильно сказал: «Иногда бывает, что если светский человек скажет одно доброе слово о Христе, это будет больше значить для людей, чем проповедь священника». В наше время одно доброе слово о Христе, сказанное известным актером или ученым, литератором, одна реплика, одно замечание значат больше, чем проповедь священника. Аргументы, звучащие из наших уст, порой блокируются подозрением в лицемерии: «Ты поп, тебе за это деньги платят, рассказы-вай свои байки, мы потерпим, мы понимаем: человек же бабки себе делает как может"… Но когда человек, от которого никто не ожидал, что он в эту сторону посмотрит добрым глазом, говорит: «Вы знаете, лично для меня невозможно жить без Христа, без Православия», — то это заставляет задуматься. И одна такая фраза в устах Кинчева стоит больше, чем сто моих лекций.

И вообще в нынешнюю пору глобальной макдональдизации все те, кто призывают мыслить, кто прорываются сквозь кольцо штампов, в конце концов оказываются нашими союзниками.

Побывав в конце-концов на концерте «Алисы» («Небо славян»), я понял, что рок — действительно мощное средство промывки мозгов, но в данном случае это промывка мозгов от ТВ и рекламы. Надо видеть, как несколько тысяч ребят шепчут (поют, скандируют) вслед за Кинчевым:

«След звезды пылит по дорогам,

На душе покой и тихая грусть.

Испокон веков граничит с Богом

Моя Светлая Русь».

В общем, я так скажу: если бы комвласти догадались в семидесятых годах поддержать рок и вместо сладеньких «ВИА» нашли бы и взрастили группу типа сегодняшней «Алисы» — мы не проиграли бы «холодную войну». Америка нас не обыграла бы.

Да, в конце той песни, что я только что цитировал, Кинчев поет:

Что собирали отцы,

Нас научили беречь —

Вера родной стороны,

Песня, молитва да меч.

Так повелось от корней:

Ратную службу несут,

Всяк на своем рубеже,

Инок, воин и шут.

Кинчев на сцене — шут. Он сам так себя называет. Но стоит-то он на том же рубеже, что и воины, и иноки Руси. Он тоже защищает Русское Православие, Светлую Русь.