 |
| Московский комсомолец | Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (Поярков) | 13.10.2003 |
У каждого свой мирок, своя жизнь, свои трудности…
И все же есть в нашем современном обществе люди, которые раз и навсегда уходят в монастырь, чтобы посвятить себя Церкви.
Сегодня на наши вопросы о добре и зле отвечает митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. Он вспоминает, как сам пришел к православию, размышляет, как строить жизнь, чтобы спасти душу.
1993 год. В Москве хаос. Отстаивают демократию. На экране — перекошенные криком рты, идут танки, Ельцин на баррикадах. И вдруг даже не показалось, а мелькнуло лицо, отличное от всех других, — смиренное и спокойное. Понятное дело, творящийся вокруг дурдом мог философски воспринимать разве что священник. Таким тысячам телезрителей и очевидцев запомнился митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (Поярков Владимир Кириллович). Владыка, один из известнейших и влиятельнейших представителей РПЦ на данный момент, в особых представлениях не нуждается. Если не считать Святейшего Патриарха Всея Руси Алексия II, владыка Ювеналий — старейший член Священного синода. На протяжении всего советского времени, когда ученики продавали Христа за куда меньшие деньги, чем тридцать сребреников, только самые стойкие не прекратили своего служения Богу. Ни на день не оставил своего поста и сегодняшний собеседник «МК».
— Владыко, вы помните, как вы впервые прочитали Евангелие?
— Мне было мало лет, я только-только научился читать. Это произошло зимой, я сидел дома, и мама, чтобы я не озяб (у нас в квартире стены промерзали!), оставила включенной электрическую печку. Я быстро выяснил, что внизу воздух холоднее, чем вверху. Забрался на шкаф, так, чтобы находиться над печкой, но не сжечь одежду, и начал читать Евангелие. Сначала что-то было для меня непонятно, потом — радостно, затем — страшно. Я дошел до момента, где говорилось, что Христа предает ученик, Христа распинают и Он умирает. Я почти плакал. Потом, конечно, прочитал, что Христос воскрес, но это как-то не отразилось сразу на моей психике. Слишком гнетущее впечатление произвело то, что Христа распинают. Я кинулся читать дальше. Евангелие ведь состоит из четырех частей, и в каждой из них — от Матфея, Марка, Луки и Иоанна
— почти об одном и том же сказано, и в каждом Христа предают и распинают. Я быстро просматривал следующего евангелиста, думая: «Может быть, сейчас Его не предадут и не распнут?..» Но снова и снова доходил до этого жуткого момента. Как бы сильно я ни желал обратного, Его предавали. И я до сих пор помню ощущение того страшного чувства, что можно предать и распять.
— Вы были пострижены в монахи в довольно молодом возрасте — в 24 года. Откуда взялось столь серьезное решение?
ИЗ ЛИЧНЫХ ЗАПИСОК МИТРОПОЛИТА: Из личных записок митрополита: С десятилетнего возраста я стал постоянно прислуживать при ярославских архиереях. Я стоял со свечой, а подсвечник был вдвое больше меня и казался мне тогда тяжелым. Через какое-то время у меня начались боли в спине. Обеспокоенная этим мать хотела приостановить мое церковное служение. Отец Николай Апеллесов, настоятель кафедрального собора, ответил коротко: «Володя уже не сможет оставить это служение, и не надо ему мешать».
— Я с детства посещал храм, был близок к священнослужителям. И, когда мне не исполнилось и шестнадцати лет, я написал своему епископу письмо с просьбой, чтобы он мне дал направление в духовную семинарию. Несколько месяцев он мне не отвечал, видимо, не хотел огорчать. А дело все в том, что тогда можно было поступить в духовную семинарию только с восемнадцати лет. Наконец мне передали мое письмо, на котором рукой архиепископа Дмитрия было написано: «Дорогой Володя, ни я, ни кто другой не может изменить существующего положения. Вот когда исполнится тебе восемнадцать лет, я дам о тебе самую лучшую рекомендацию…» Я храню это пожелтевшее письмо много десятилетий подряд. А тогда пришлось еще два года ждать. Восемнадцать мне исполнялось 22 сентября, получалось, еще год я должен пропустить. Я все равно отнес документы, и мне сказали, что формально меня принять не могут, но после двадцать второго обязательно возьмут. Так я стал учащимся Ленинградской духовной семинарии. С самого первого года я хотел стать священником и монахом. Но власти тогда молодых не очень рекомендовали в монахи. Я закончил семинарию, и только на третьем курсе академии мне дали согласие. Постригал меня архимандрит Никодим (впоследствии митрополит) публично, на богослужении в храме Ленинградской духовной академии. На народ, видимо, это произвело очень сильное впечатление. Потом мне стало известно, что из Москвы пришло предписание — отныне в академии в монахи не постригать.
— Почему?
— Весь город говорил о том, как молодой человек стал монахом. А тогда очень жесткая борьба с религией шла, и, конечно, популярность того факта, что кто-то решил посвятить жизнь Богу, властям была не нужна.
— Cогласитесь, ситуация и в мире, и в стране не слишком оптимистичная. Если вспомнить Библию, все так и происходит: зло множится, братья убивают братьев.
ИЗ ЛИЧНЫХ ЗАПИСОК МИТРОПОЛИТА:
Посещали меня и испытания. Так, при начале прокатившейся волны убийства священнослужителей я чуть было не открыл печальный счет: 27 сентября 1988 года на лестничной площадке около моей квартиры двое неизвестных при нападении сильно ранили меня, но Господь дал мне силы обратить их в бегство. А 15 марта 2001 года на одной из московских улиц меня сбил трактор МТ8 с прицепом. Оказавшись под этой машиной, я опять чудом остался жив.
Вспоминая эти происшествия, я повторяю слова псалмопевца: «Строго наказал меня Господь, но смерти не предал меня.»
— Ушедший двадцатый век является для Русской православной церкви веком кровавого террора. Я не могу назвать точную цифру жертв того страшного времени, но в 2000 году тысяча пятьдесят четыре человека были причислены к лику новомучеников российских. И это только верхушка айсберга. Потому что мы знаем, что имена миллионов новомучеников известны только Богу и неизвестны пока людям. Поэтому Поместный собор 2000 года принял решение, чтобы комиссия по канонизации святых выявляла подвиг таких людей и вносила их имена в святцы Русской православной церкви. И за время нашей работы обнаружены сотни людей, боровшихся и умерших за веру. К чему я это рассказал. Ведь с какой стороны посмотреть на минувший век: можно видеть только то, что он был действительно кровавым, а можно видеть век необыкновенного героизма и святости людей, которые показали пример следования за Христом. В истории самым ужасным мы обычно называем первый век христианства, когда язычники убивали христиан и кровь рекой лилась. Теперь мы видим, что в нашей стране только за ХХ век, может быть, больше православных христиан, проливших кровь за Христа. Их подвиг показывает, что и в наше время есть много людей, убежденных в своей вере. Новомученики не изменили Богу, и они являются нашими небесными покровителями. Поэтому мы не можем все изображать только черным цветом греха и порока — в жизни и людях так много святости.
— Согласно православной традиции Бог любит всех: и хороших, и плохих. Как любить тех, кто приходит в наш дом и ломает жизни?
— Да, Бог заповедовал любить. А любовь предусматривает недопущение зла, и поэтому мы должны делать все, чтобы изменять этот мир, начиная с каждого отдельного человека. Грех ведь распространяется от личности. Задача Церкви, как и всегда, нести и в мир, и в сердце каждого человека любовь Христову.
— Вы много работали в советское время. Гонения Церкви как-то коснулись вас лично?
— Да, коснулись. У меня на этот счет очень тонкие переживания, о которых я не хотел бы говорить публично. Пусть они останутся в моем сознании и моей памяти.
— В соответствии со своей верой вы, наверное, считаете, что это были необходимые испытания?
— Я вот как считаю: каждый, кто хочет служить Богу, в любое время и при любом строе может это осуществить. И думаю, что я ничем особым от других служителей Господа не отличился.
ИЗ ЛИЧНЫХ ЗАПИСОК МИТРОПОЛИТА:
За несколько минувших десятилетий мне пришлось посетить много стран на Востоке и Западе, Севере и Юге. При бесчисленных встречах всегда стоял вопрос о судьбе Русской православной церкви в Советском Союзе. Тогда было принято считать, что это Церковь бабушек. И, когда меня спрашивали, что будет с нашей Церковью, когда умрут бабушки, я всегда отвечал: «Наши бабушки бессмертны!»
Наша с владыкой беседа проходила на территории Коломенской духовной семинарии, где Ювеналий ежегодно лично контролирует набор учащихся. Семинаристов здесь действующих и потенциальных — целая армия. Глядя на эту картину, уже вряд ли кто-нибудь сможет сказать, что РПЦ — Церковь бабушек.
— Вы сегодня были у нас на обеде и видели будущих пастырей. Вглядывались ли вы в их лица? Сюда пришли молодые люди от 18 до 24 лет. И они в этом мире нашли единственное призвание — стать пастырями Господа нашего. Именно они будут определять будущее России и своей Церкви.
— Знаю, что из пятидесяти молодых людей, которые сегодня дошли до собеседования, учиться останутся меньше половины. По какому принципу вы их отсеиваете?
— Честно скажу, разные люди сюда приходят. Когда мы принимаем документы у желающих, они должны предоставить характеристику от своих духовников. Потом две недели до экзаменов они живут здесь, в монастыре. Поступающие ничем не загружены, их кормят и поят, они в церкви молятся, поют. Если есть желающие — помогают в работах. И в то же время ребята проходят медицинскую комиссию, затем глубокое собеседование, выполняют письменные работы, например изложение на заданную тему. Но, даже просто прожив здесь две недели, некоторые, как классически было и в этот раз, чувствуют, что ошиблись адресом. В этом году два человека забрали документы, сказав, что подошли к выбору несколько необдуманно. Как они потом рассказали, их друзья поехали сюда поступать, ну и они решили за компанию получить духовное образование. А здесь они узнали, что в семинарии дается не только духовное образование и даже не столько. В этих стенах идет подготовка к пастырскому служению. Служить Богу — это не профессия, это призвание. Другие были допущены до собеседования. Видите, у меня и ведомости с собой. (Напротив одной из фамилий стоит жирная двойка и даже с минусом! — Прим. авт.) По итогам уже ясно, что несколько человек не могут быть приняты. У других обнаружились заболевания, которые будут мешать их пастырскому служению. С ними тоже придется расстаться. Не возьмем и тех, кто слишком легкомысленно думает об этом служении. Как мы можем таких пустить в ограду церковную, чтобы они народ чему-то учили? Священник обучает прихожан, исходя из своего опыта, своих переживаний. Я ежегодно сам возглавляю набор, и главная задача — не допустить в Церковь случайных людей. И мы стараемся увидеть это как можно раньше. Потому что потом может оказаться поздно, и придется человеку жизнь ломать. А сейчас никто из ребят ничего не теряет.
— Вы упомянули об ограничениях по здоровью. Будущий священник должен быть еще и физически крепким?
— Силы духовные и физические не бесконечны. А нагрузка очень велика.
— Однажды я слышала мнение одного молодого человека о том, что он пойдет в священники для того, чтобы ничего не делать, — мол, отмолился и гуляй.
— Так действительно могло быть, но в советское время. Вы, наверное, удивитесь, но по закону именно так и полагалось священнику себя вести. Помимо богослужебной деятельности вся остальная для священнослужителя была просто запрещена. Даже в законодательстве было отражено, что люди, занимающиеся благотворительностью (традиционное для Церкви занятие!), уголовно наказуемы. Вот представьте ситуацию: вы — моя прихожанка, у вас случилось горе, вы приходите и говорите, что вам не на что похоронить близкого человека. Я вас жалею и даю денег, а вы — провокатор. Меня арестовывают и осуждают. Дико? Удивлены? А такое тогда с каждым могло произойти! Нас называли «отправителями культа», вот мы и отправляли. Совершить службу можно было только в здании церкви (за порогом — ни-ни) и, например, в сельском храме — только по выходным. Вот и получалось, что все остальные дни в неделю священник ничего не делал. Сейчас богослужение — это лишь маленькая часть обязанностей священнослужителя. В иной день минуточки свободной нет. Если, конечно, человек честный.
Не хочу идеализировать всех священников. Знаете, как говорят, в семье не без урода. В Церковь люди приходят из общества, которое далеко не идеально. Но могу сказать, что тех, кто забывает о своем долге, Церковь наставляет, направляет, наказывает, а иногда и сана лишает. На моей памяти такие случаи были. Один священник на волне свободы и экономических возможностей забыл о своем призвании. И я, как правящий архиерей, лишил его сана, несмотря на то что он был благочинным — возглавлял целый район. Но я увидел, что он злоупотребляет своим положением, и принял решение.
— Помимо явных преступлений, за что Церковь может выгнать из своих рядов?
— Простой пример: священник может жениться только один раз. Даже если священник теряет супругу по причине несчастного случая или если она от него уходит, он не может жениться повторно. Священник ослушавшийся лишается сана.
— Что еще непозволительно священнику?
— Церковь не разрешает пастырю баллотироваться на пост депутата, участвовать в предвыборных кампаниях, субсидировать их. Об этом я постоянно напоминаю своим благочинным.
— Некий человек, беженец, однажды сказал: «Когда я читал Библию, я чувствовал, что Христос такой же, как я. Он один из нас. Но, когда я смотрю на блеск и бьющую в глаза роскошь церквей, мне не верится, что это Его дом. Такой, как Он, не может иметь роскошных апартаментов». Вам не кажется, что справедливо сказано?
— Очень хорошо, что люди страдающие находят что-то близкое для себя в жизни и служении Христа. Он действительно с младенчества был беженцем, его гнали долго. Что касается второй части вопроса, храм — это не для Бога, это для нас, людей. Это место должно напоминать о величии Божьем. Вы же перед приходом гостей убираетесь, делаете все для того, чтобы людям у вас понравилось. Так и священники стараются сделать место, куда люди приходят молиться, таким, чтобы человек смог там отключиться от внешнего мира, его суеты. И для людей это великолепие порой нужно. Давайте возьмем исторический пример, решающий для православной веры, — послы князя Владимира увидели храм Святой Софии в Греции и рассказывали потом: «Мы не знали, где мы находимся, — на небе или на земле».
Елена Михайлина
