Павел Лунгин начинает снимать документальный фильм «Пасхальная неделя в Риме». Картина Лунгина расскажет о русских в Риме, начиная с Гоголя, и о связи русской культуры и мысли с Вечным городом. «Пасхальная неделя…» раскладывается на несколько серий — по количеству дней. Свой проект Лунгин считает чисто русским. (Хотя все картины этого режиссера — вне зависимости от того, какая страна финансировала съемки, — можно считать таковыми.)
— Павел Семенович, многие считают вас специалистом по социальным типажам. Какие новые наблюдаются сейчас?
— Они все время, наверное, появляются, но надо иметь нюх или любопытство, чтобы распознать. Я считаю, например, что успех картины «Брат» связан именно с открытием нового типажа, какого-то появившегося характера. И в этом смысле очень чутко Балабанов и Бодров-младший нащупали совершенно небывалый, неизвестный нам новый характер. И получили такой грандиозный отклик. Именно общественная реакция показала, что они угадали.
— Русский тип. Типаж. Стереотип. Эти понятия существуют?
— Я неспособен рассуждать на абстрактные темы. Как и во всяком деле, мы можем долго рассуждать о принципе забивания гвоздей в разные доски. Но на самом деле надо просто брать молоток и забивать. Сейчас Денис Евстигнеев предложил мне сделать восемь серий «Мертвых душ» для НТВ. Если такое случится, можно будет попробовать ответить делом на этот вопрос: что такое русские типажи и характеры? Тут я уже совершенно конкретно представляю себе и актеров. Кто у нас Чичиков. Кто — Манилов. Хотелось бы сделать так, чтобы все происходящее было связано с нашей жизнью и в то же время была бы не нарушена вечная мифология характеров.
— Кто же из актеров олицетворяет русский типаж?
— Кикабидзе — кто же еще? Я действительно воспринимаю Россию все-таки как империю: она объединила в себе очень разные начала. Не станем входить в псевдомарксистские споры о нации, национальности, культуре, чтобы в воздухе не запахло полемикой Владимира Ильича Ленина с кем-то из его соратников. Россия — это мир говорящий, мыслящий по-русски. И это — империя. Римлянин ведь не тот, у кого бабушка была римлянка, а тот, кто жил в Риме, служил империи, ощущал себя гражданином Рима, способствуя его процветанию. Поэтому Россию составляют все люди, втянутые в наш культурный, языковой, этический, эстетический круг, который, бесспорно, существует. Люди эти несут печать российского, и советского — тоже. И все это очень сильно перепуталось и сплавилось во что-то одно. Все эти люди принадлежат, конечно, к одной нации, культуре. Поэтому ну какой актер — русский тип? На улицу выходишь — и вот они, русские типы! Одни русские типы ездят в «Мерседесах», другие сидят у ларька и распивают пиво. И все они одинаково русские.
— Сериальный бум в России стал постепенно осваивать русскую классику. Вот и вы уже собираетесь экранизировать «Мертвые души». После показа сериала «Идиот» роман побил все рейтинги продаж. С чем это связано?
— С общим идиотизмом. Но вообще — сколько можно питаться эрзацами?
Мне говорили, что сейчас выходит азиатский фильм по «Вишневому саду». Во Франции делают картину по «Чайке». В классике есть конфликты, характеры и их универсальные столкновения. Получается, что это не русский тип, а как раз универсальный. Достоевский писал про всемирность русского характера. Классика возвращает к каким-то экзистенциальным и религиозным проблемам. То есть заставляет всматриваться в себя. А не интересоваться, какая новая стрижка у Синди Кроуфорд. И, наверное, время классики вообще приходит во всем мире, потому что пришло, видимо, время вглядеться в себя.
— Люди обратились к себе? Это массовое движение?
— Люди возвращаются к сущности. Чувство надвигающегося чего-то страшного, большого обращает их к серьезным проблемам. На самом деле мир ведь на грани катастрофы. Об этом все говорят, но никогда еще противостояние мусульманского и христианского миров не было так сильно, и это же происходит на всей планете. Объяснить массовые взрывы камикадзе по всему миру очень сложно рационально, а нерационально — очень возможно. Объясняется происходящее тем, что Лев Гумилев называл пассионарностью.
— Любое время кажется страшным живущему в нем.
— Понимаете, есть войны — и войны. Сейчас мир разделился на две половины. Проступает, носится в воздухе: любой достоин смерти, потому что — другой.
— Я настаиваю на том, что всегда бывали страшные времена. Но мы живем сейчас. И особо остро чувствуем то, что происходит сейчас.
— Может быть. Была Варфоломеевская ночь. Была армянская резня. Был Освенцим. А тут появилось что-то такое, равномерно входящее в жизнь. Мы ведь уже почти к этому привыкли — вот что страшно… И главное, такой сложный перевертыш: агрессия идет со стороны слабых. Если более многочисленные турки резали менее защищенных армян или во время еврейских погромов сильные били слабых — это одно. Теперь же слабые убивают более сильных и более богатых. И этим как бы приносят себя в жертву. В этом есть какой-то совершенно неожиданный новый и пугающий поворот.
Иногда народы способны на невероятное. Такое происходило, когда степняки Чингисхана завоевали пол-Европы и всю Азию. И объяснить эти неостановимые прорывы невозможно. Или, например, сто испанских конкистадоров идеей завоевали Южную Америку. И индейцы ведь тоже не мальчиками были и умели воевать. Но их смели, и это тоже необъяснимые вещи. Может быть, мы снова входим в такую эпоху?
— Вы предполагаете, что мусульманство сметет христианство?
— Оно не в состоянии, я надеюсь, смести. Но жизнь в ненависти и постоянной опасности быть убитым сильно меняет людскую психологию. Мы привыкли к безнаказанной жизни — плеер в уши и кока-колу в рот. У меня же перед глазами какие-то апокалипсические картины типа «Сумасшедшего Макса»: города, окруженные крепостными стенами, осажденные извне… И в эти города нельзя войти, но и выйти из них невозможно. Почему-то что-то вот такое дальновидится…
— А что «близковидится»?
— Готовлюсь к съемкам. Слушаю радио «Шансон» и в поисках русских типажей корректирую свою русскую душу.
Екатерина ВАРКАН
