Гибель генерала П. К. фон Ренненкампфа

Генерал от кавалерии Павел Карлович фон Ренненкампф (17 апреля 1854 — 1 апреля 1918) волею обстоятельств стал одним из наиболее известных русских военачальников начала XX в. Его колоритная фигура приковывала внимание современников и остаётся по-прежнему интересной исследователям и публицистам, хотя со дня его смерти прошло уже более ста лет. Большая работа по изучению биографии Ренненкампфа и введению в научный оборот новых источников о его жизни проделана за последние годы Н.С. Андреевой.

Виной такого интереса в обществе к личности генерала стали не столько его военные успехи, сколько исторический миф о вине Ренненкампфа за постигшую в августе 1914 г. 2-ю русскую армию катастрофу в Восточной Пруссии. Проведенное ещё в начале Первой мировой войны расследование специальной комиссией действий армий Северо-Западного фронта в Восточной Пруссии показало невиновность Ренненкампфа. Несмотря на это, ставшее расхожим мнение о его «предательстве», получило широкое распространение и закрепилось в общественном сознании. Последующие действия генерала в ноябре 1914 г. во время Лодзинской операции Северо-Западного фронта привели к его снятию с командования 1-й армией и выходу в 1915 г. в отставку.

Но и без драмы в Восточной Пруссии жизнь генерала Ренненкампфа на всем её протяжении была окружена разного рода легендами, слухами и домыслами. Одной из первых была легенда о сокровищах, привезённых генералом из Китайского похода в 1901 г. О размере и художественной ценности вывезенной Ренненкампфом из Китая коллекции предметов в какой-то степени может свидетельствовать её часть, сохранившаяся до наших дней в фондах Историко-краеведческого музея г. Таганрога (Дворец Н.Д. Ал-фераки). Ещё больше обсуждений в обществе вызвали слухи о финансовых злоупотреблениях генерала на должности командующего Виленским военным округом. Основательные свидетельства против Ренненкампфа так и не дошли до суда, ввиду начавшейся Первой мировой войны. Наконец, сама смерть П. К. фон Ренненкампфа стала предметом многочисленных домыслов и догадок. До недавнего времени почти ничего не было известно ни о его последних днях, ни месте его захоронения.

Большую часть 1917 г. Ренненкампф провёл в заключении в Петропавловской крепости, куда попал после Февральской революции как один из царских генералов. Благодаря энергичным действиям своей супруги Веры Николаевны ему удалось освободиться из заключения уже после прихода к власти большевиков. Из революционного Петрограда они вместе в конце 1917 г. отправились на Юг России, обосновавшись в Таганроге. Выбор этого города был не случайным: жена Ренненкампфа была местной уроженкой, здесь по-прежнему проживала её сестра — «генеральша» Мария Николаевна Аракина (в девичестве Леонутова), к которой Вера Николаевна ранее успела отправить своих дочерей.

После установления в январе 1918 г. в Таганроге советской власти Ренненкампф вынужден был перейти на нелегальное положение, скрываясь под фамилией греческо-подданного Мансудаки. В ночь на 3 марта 1918 г. генерал был арестован, после чего содержался при штабе таганрогского окружного военного комиссара И.Ф. Родионова, а в ночь на 1 апреля расстрелян на окраине города между старым еврейским кладбищем и Русско-Балтийским заводом.

Эта лаконичная информация, большая часть которой почерпнута из материалов Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, действовавшей на Юге России в 1918 — 1919 г., — пожалуй, всё, что долгое время было известно о последних днях Ренненкампфа. При соотнесении с опубликованными в 2013 г. Н.С. Андреевой воспоминаниями его жены В. Н. фон Ренненкампф, вполне очевидно, что «Акт расследования об убийстве большевиками генерала от кавалерии Павла Карловича Ренненкампфа» во многом основан на её рассказе. Мемуары вдовы, несмотря на большое количество интересных подробностей, при описании убийства генерала построены больше на слухах и носят крайне эмоциональный характер.

Наиболее существенное отличие двух документов связано с именем военного комиссара Таганрога, арестовавшего и допрашивавшего Ренненкампфа. Из акта и других источников известно, что военкомом Таганрогского округа был И.Ф. Родионов. Вдова генерала, очевидно, путая имена, писала исключительно о военном комиссаре Таганрога матросе А. Канунникове, который весной 1918 г. был комиссаром таганрогского порта. Подробности предложения генералу службы в РККА, приведённые в акте расследования и воспоминаниях, совпадают. В обоих случаях суть ответа Ренненкампфа сводилась к тому, что службу у большевиков он считает изменой, и готов был пойти в Красную армию только чтобы воевать против немцев. Совпадает и имя человека, ответственного за решение о казни генерала. В акте говорится о «главверхе» Южного фронта В.А. Антонове-Овсеенко, выразившем в конце марта удивление, что Ренненкампф «до сих пор жив» и приказавшего расстрелять его. Вдова Ренненкампфа также пишет об Антонове-Овсеенко (у нее он упоминается как Кац-Антонов), который по приезду в Таганрог остался недовольным «медленным производством» дела генерала. Оба документа указывают на геройское поведение Ренненкампфа перед расстрелом и сокрытии его казни военным комиссаром. Вдове генерала было выдано удостоверение за подписью военкома об отправке Ренненкампфа в Москву. Второе отличие документов заключается в описании следов убийства на теле генерала. Акт сухо фиксирует огнестрельные раны в голову, в то время как В. Н. фон Ренненкампф пишет о трех отверстиях от пуль на груди, выколотых глазах и «массе кинжальных порезов».

Прояснить историю последних дней генерала Ренненкампфа помогли поиски среди документов, оставленных участниками установления советской власти в Таганроге в 1918 г. Изыскания позволили установить как состав лиц, участвовавших в допросах и принятии решения о его расстреле, так и дополнительные подробности о последних днях генерала. Примечательно, что судьба генерала фактически была решена не большевиками, а левыми эсерами. Хотя и «Акт расследования», и воспоминания вдовы генерала приписывают принятие решения о расстреле генерала В.А. Антонову-Овсеенко, едва ли последний имел к его казни какое-либо отношение. Антонов-Овсеенко побывал в Таганроге уже после расстрела Ренненкампфа, во второй половине апреля, и не мог дать каких-либо прямых указаний Родионову при личной встрече. Кроме того, Таганрогский округ входил в состав Донской советской республики и согласовать казнь генерала Родионов должен был с её Советом народных комиссаров, а не с главкомом советских войск Южного фронта. Вероятнее всего, такого согласования попросту не было. Среди тех, кто принимал решение о расстреле Ренненкампфа, были социалист-революционер, окружной комиссар И.Ф. Родионов, а в его допросах принимали участие члены этой же партии — Барат, Готлобер, И.П. Стуканев, а также большевик Ф.Н. Глушко. В документах о допросах и расстреле Ренненкампфа помимо указанных лиц упоминаются военный комиссар Таганрога Н. Зубец и непосредственные исполнители приговора — И.Г. Гапонов, Кириченко и Чайкин.

Ключевую роль в судьбе Ренненкампфа сыграл левый эсер Иван Фролович Родионов — военный комиссар Таганрогского округа Донской советской республики весной 1918 г. Один из организаторов Красной гвардии в Таганроге, в начале 1918 г. он входил в состав таганрогского ВРК. 2 февраля Родионов был военным руководителем антикалединского восстания. В конце апреля 1918 г. под его командованием находились все военные силы красных в Таганроге. В дальнейшем Родионов командовал таганрогским отрядом, воевавшим с австро-германскими оккупационными войсками, а позднее примкнул к махновцам. Совсем немного известно о Николае Зубце — военкоме Таганрога весной 1918 г., в конце 1917 — начале 1918 г. — члене ревкома Русско-Балтийского завода. Зубец принимал активное участие в боях с юнкерами в январе 1918 г., командовал одним из красногвардейских отрядов.

Менее всего известно о левом эсере Барате, охарактеризованном вдовой Ренненкампфа как «студенте-еврее», левом социалисте. Известно лишь, что по окончании Гражданской войны он жил в Ростове-на-Дону. Также участвовавший в допросах Ренненкампфа левый эсер Готлобер — вероятнее всего С.А. Готлобер, ещё во время революции 1905 — 1907 гг. среди членов организации Партии социалистов-революционеров Таганрога упоминался таганрогский мещанин Соломон Абрамович Готлобер, в возрасте 21 года, занимавшийся пропагандистской работой и участвовавший в митингах и демонстрациях. Согласно имеющимся сведениям в 1918 г. ему было около 34 лет, что наиболее близко соответствует характеристике Готлобера, данной вдовой Ренненкампф как молодого человека, «хотя летами совсем юного, студента-первокурсника». Более известен был его старший брат — Михаил Готлобер, один из наиболее активных и авторитетных членов Таганрогской организация РСДРП, арестовывавшийся в 1903 г.

Одним из участников убийства Ренненкампфа был Иван Григорьевич Гапонов (1881−1954), до 1917 г. работавший слесарем-разметчиком на Таганрогском котельном заводе. С 1903 г. он был активным участником революционного движения, членом кружка социал-демократов. В 1905 г. во время революции входил в состав большевистского Таганрогского комитета РСДРП, был организатором боевой дружины Совета рабочих депутатов. За свою революционную деятельность Гапонов неоднократно арестовывался полицией, участвовал в подпольной работе. В 1909 г. он был приговорен Одесским военным окружным судом к повешению с заменой на вечную каторгу. Как опасный преступник Гапонов отбывал заключение в одиночке в харьковской Холодногорской каторжной тюрьме. Освобождённый в феврале 1917 г. он принял активное участие в революционных событиях и Гражданской войне. В январе 1918 г. Гапонов был участников боев при установлении советской власти в Таганроге. В 1919 г. служил во 2-й Туркестанской дивизии комендантом штаба А.Я. Пархоменко, участвовал в разгроме банд атамана Н.А. Григорьева. После демобилизации в 1920 г. Гапонов находился на административной и хозяйственной работе.

Немного информации сохранилось о И.П. Стуканеве, во время революции и в начале Гражданской войны — также левом эсере. В октябре 1917 г. Иван Стуканев оказался единственным из социалистов-революционеров, вошедших в состав военно-революционного комитета на Русско-Балтийском заводе Таганрога. В 1918 г. он был активным участником боев с юнкерами и, по его собственному свидетельству, занимал должность «председателя комиссии по обложению контрибуцией буржуазии при военном комиссариате Таганрога». В первых числах марта ему была поставлена задача допроса Ренненкампфа, скрывавшегося подчужой фамилией. В дальнейшем, согласно сделанной им в январе 1933 г. на одном из фото дарственной подписи, в Гражданскую войну Стуканев был председателем Таганрогской ЧК.

В Государственном архиве Ростовской области сохранилось дело «О генерале Ренненкампфе». Хранящийся в нём небольшой документ написан Стуканевым 29 мая 1926 г. и содержит подробности задержания и допроса генерала Ренненкампфа. В этих допросах принимал участие уже упоминавший Готлобер, которому была поставлена задача «втереться в доверие» к Ренненкампфу. У ведших допрос по воспоминаниям Стуканева ушло порядка двух дней на то, чтобы Ренненкампф признался в том, кем он в действительности является. По словам Стуканева, в ответ на просьбу Ренненкампфа подробно описать, что вынудило его скрываться в Таганроге, «..посоветовавшись с тов. Зубцом и тов. Родионовым, мы решили разрешить ему писать. Генерал Ренненкампф начал писать свои мемуары». На этом воспоминания Стуканева заканчиваются. В середине марта 1918 г. он был избран делегатом съезда Советов по Донской области. Во время его отъезда генерал Ренненкампф по-прежнему находился при военном комиссариате и «продолжал писать свои мемуары».

Описание непосредственно убийства Ренненкампфа содержится в воспоминаниях Г. Г. Кириченко, хранящихся в фондах Таганрогского государственного литературного и историко-архитектурного музея-заповедника. Согласно его свидетельству, в конце марта 1918 г. «..меня вызвали в штаб. В кабинете находился Чайкин и Гапонов. Первое, что мне объяснили, кто такой приговорённый. Это был палач рабочего класса, коварный и опасный враг революции, немецкий генерал Ренненкампф. Я понял, какая на меня возлагается ответственность. (..) Ренненкампф о <готовящемся> расстреле не знал, так как ему говорили, что его должны отвезти в Ростов. Эта его уверенность дополнительно подтверждена тем, что т. Чайкин — председатель тройки, садясь в машину, сказал указанную условную фразу. При остановке на месте выключить двигатель и заявить: „покрышка спустила“ и попросить всех из машины, чтобы достать из-под сидения домкрат, насос и камеру. Это было обусловлено заранее и должно было означать, что прибыли на место казни. При этом у Ренненкампфа сомнение остановка машины не вызвала. Всё запланированное было выполнено, но вместо домкрата, насоса и камеры я вынул карабин и две железные лопаты. Когда Ренненкампф увидел, что я вынул, он что-то сказал по-немецки и сделал движение, но последовал залп выстрела. Он рухнул на землю. Яму копали сами и зарывали сами».

Гораздо более подробный рассказ о последних днях Ренненкампфа содержится в воспоминаниях, оставленных большевиком Ф.Н. Глушко. Федор Николаевич Глушко родился 5 июля 1895 г. в Таганроге в семье рабочего кузнеца. Окончив четырехклассную школу, он работал рабочим в кузнице, а затем на заводах города: в 1911 — 1913 и в 1914 — 1915 гг. — доменном отделении Таганрогского металлургического завода, в 1913 — 1914 гг. — на екатерининской железной дороге. В годы Первой мировой войны Глушко начал активную революционную деятельность среди рабочих Таганрога. Не вполне ясной остается его биография в 1915 — 1917 гг. Согласно имеющимся документам активно занимавшейся революционной пропагандой и распространявший газеты «Правда» и «Луч» на Таганрогском металлургическом заводе Глушко в мае 1915 г. был уволен, призван в армию и отправлен на фронт. В военном билете Глушко значится служба в 4-м запасном саперном батальоне. Но к 1915 — 1917 гг. относятся и документы о его работе с ноября 1915 по октябрь 1917 г. на Урале, в мастерских Ижевско-Гольянской железной дороги. Вполне вероятно, что осенью 1915 г. он был направлен туда из армии ввиду дефицита квалифицированных рабочих.

В марте 1917 г. Глушко вступил в РСДРП (б). В конце 1917 — начале 1918 г. он возглавлял рабочую дружину железнодорожников в Таганроге и входил в состав городского ВРК. В начале января 1918 г. Глушко был председателем Военно-революционного штаба Таганрогского железнодорожного узла, руководил формированием отряда Красной гвардии, принимавшего участие в вооруженном восстании рабочих города. 25 февраля в качестве председателя Революционного комитета он был делегирован районным Советом Таганрогского железнодорожного узла к военкому Таганрога. Вступив в РККА с 18 января по апрель 1918 г. Глушко был начальником 1-го железнодорожного отряда, воевал против частей белых армий и германо-австрийских оккупационных войск, в одном из боев был ранен. С сентября 1918 по 1 января 1919 г. прошел обучение на московских Коммунистических курсах. 15 января 1919 г. был назначен командиром батальона 8-го Украинского полка 2-й Украинской дивизии. С июля 1919 по февраль 1920 г. — воевал против Вооруженных сил Юга России генерала А.И. Деникина сначала в должности командира 2-го крепостного стрелкового полка, позднее командира батальона, а затем командира 5-го советского полка. С июля 1920 г. — военком по передвижению войск, во время операций РККА против Русской армии генерала П.Н. Врангеля. За участие в Гражданской войне Глушко был награжден орденом «Красного Знамени». В апреле 1921 г. демобилизован постановления ЦК КП (б) Украины.

В 1921 г. Глушко был назначен заведующим Рабоче-крестьянской инспекции Таганрогского уездного Исполкома, позднее — ответственным инструктором в Донецком губернском комитете РКП (б). В дальнейшем он был переведен ответственным инструктором в ЦК КПУ. В 1930 г. Глушко был направлен на работу в Техноимпорт (Всесоюзное объединение для ввоза оборудования технической промышленности), сотрудником которого был командирован в Великобританию, для приобретения оборудования и машин. В 1934 г. по возвращению в СССР Глушко был назначен директором судоверфи НКВД в Ленинграде. Согласно сохранившейся биографии, написанной его дочерью А. Ф. Глушко, в 1937 г. он был арестован и сослан «без суда» на Колыму, где по имеющейся информации умер в 1941 г. В 1956 г. был посмертно реабилитирован.

Предлагаемые вниманию читателей воспоминания Ф.Н. Глушко были впервые опубликованы в 1925 г. в таганрогской газете «Красное знамя». Несмотря их выход в городской газете они фактически остаются не введёнными в научный оборот. Ни в одной из вышедших на сегодня биографических работ о П.К. фон Ренненкампфе этот источник не упоминается, а содержащиеся в нем подробности жизни генерала в марте 1918 г. остаются неизвестными для специалистов. Их основной сюжет — написание Ренненкампфом воспоминаний, перекликается с воспоминаниями Стуканева и вдовы генерала. Содержащие немало эмоциональных оценок и непроверенных слухов мемуары В.Н. фон Ренненкампф в ряде деталей расходятся с воспоминаниями И. П. Стуканева и Ф.Н. Глушко.

Одно из наиболее важных расхождений — судьба мемуаров генерала. Вдова, вспоминая о них, писала: «Генерал оставил мемуары, о своей деятельности во время войны с Германией с подлинными документами и лентами всех приказов начальства, которое не раз подводило и даже сознательно обманывало его. По словам мужа, из мемуаров видно, что на войне он действовал правильно. Отдал их мне — завернутую в газеты кипу писчей бумаги (писал он во весь лист) толщиной в полчетверти аршина — и просил издать». Впоследствии, в эмиграции, в письме генерал-майору В.В. Чернавину от 21 июня 1933 г. Вера Николаевна писала: «Когда-то Вы писали мне и спрашивали, не осталось ли после моего мужа каких-либо документов, мемуаров и т. п. исторических материалов. До меня дошли сведения, что все записки мужа моего о японской войне и последней мировой войне, которые я дала на сохранение одному лицу в России (лицо это умерло), это лицо передало записки в надежное место, м. б. если я буду жива или если дочь моя Татьяна, вернувшись в Россию, отыщет все это..». Обратное утверждает в публикуемых воспоминаниях Ф.Н. Глушко, указывая, что мемуары Ренненкампфа были уничтожены ввиду угрозы разоблачения подпольщиков. Существует вероятность, что они оба были правы и речь идет о разных рукописях, написанных генералом после отставки. Завещание, подписанное генералом 9 июля 1916 г., свидетельствует о том, что ещё до приезда в Таганрог им уже были подготовлены «записки об участии. в Китайском походе, Японской и последней войнах». Есть вероятность, что во время заключения в Таганроге, им была написана ещё одна версия мемуаров, с расчётом на то, что их будут читать представители местной советской власти.

Публикуя воспоминания «Как погибли мемуары генерала Ренненкампфа» Ф.Н. Глушко рассчитывал, что они станут первой главой его мемуаров «Кусочек борьбы». начиная знакомить с ними читателей, редакция «Красного знамени» сообщала о замысле Глушко и призывала дать дополнения к воспоминаниям: «..Многие товарищи тем или иным образом, соприкасавшиеся с описанным событием того времени, как например Барат, Готлобер, Стуканев и проч. внесут свои доправки и дополнения». Хотя книга «Кусочек борьбы» так и не увидела свет, Глушко в 1920 — 1930-е гг. довольно активно продолжал публикаторскую деятельность. В 1926 г. им была опубликована брошюра «Как быть? (рассказ из партийного быта)». В тот же год увидел свет и сборник документов под его редакцией «Большевистское подполье». Вероятно, идея публикации своих воспоминаний не оставляла Глушко и позднее. В 1934 г. в заводской газете Таганрогского металлургического завода был опубликован цикл его воспоминаний, посвящённых социал-демократическому кружку на заводе.

Воспоминания Ф.Н. Глушко были опубликованы в 1925 г. в четырех июньских номерах газеты «Красное знамя» под общим заголовком «Кусочек борьбы». В данной публикации в качестве названия дан подзаголовок «Как погибли мемуары генерала Ренненкампфа», более отвечающий содержанию мемуаров.

Публикация документа и комментарии — доктора исторических наук Р. Г. Гагкуева и кандидата искусствоведения М. Е. Григорян.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Ф. Н. Глушко

Как погибли мемуары генерала Ренненкампфа. Кусочек борьбы (из истории революционной борьбы Таганрогского пролетариата)

I.

Прошло уже восемь лет, тяжелых лет борьбы с тех пор, как коммунистическая партия повела рабочий класс на штурм капиталистических твердынь на территории бывшей Российской империи. Много за это время пережито, много достигнуто, впереди еще непочатый край работы. Быть может, поэтому непосредственные участники великих боев и побед не могут серьезно заняться воспоминанием о тех больших и малых героических подвигах, совершенных в то время представителями рабочего класса. Другие считают, что «воспоминания» могут обождать, «есть более неотложные дела». Многие не располагают просто временем, или не владеют пером и также таят в себе отдельные факты по эпохи вооруженной борьбы на диктатуру пролетариата.

Автору этих строк удалось лишь на восьмом году выпустить в свет свои воспоминания. Поэтому, естественно, они не могут претендовать <на> абсолютную точность. Восстанавливать по памяти события спустя восемь лет вещь нелегкая. Возможно, в деталях допущены некоторые упущения, но в основном и даже в цитатах из мемуаров Ренненкампфа смысл сохранён настолько, насколько это было возможно и в моих силах.

+ + +

Дон и Кубань с его казачеством для контрреволюции являлись отправным пунктом в борьбе против колыбели пролетарской революции — Ленинграда и Москвы. Сюда, уже с ноября — декабря 1917 г., начался слёт генералов, офицеров, помещиков, капиталистов. Отсюда должен был въехать отважный генерал в Москву на белом коне, под колокольный звон, как освободитель России от взбунтовавшейся «черни».

Я сейчас вспоминаю и удивляюсь на сколько были наивны и доверчивы рабочие, когда проверяя в поездах документы, сталкивались с сотнями и тысячами, очевидно подложных командировок из Петрограда, Москвы, Тулы и других городов, где советская власть, не успев укрепиться, имела в различных учреждениях, аппаратах власти своих заклятых врагов, которые объявив саботаж, продолжали снабжать документами активнодействующих врагов власти рабочих и крестьян. От многих командировок веяло прямо абсурдом и всё же большинство их оказалось способными обмануть представителей только, что в то время нарождающейся власти.

По памяти восстанавливаю несколько из них.

— Предъявитель сего (такой-то и такой-то), командируется добровольным обществом (!?) на Дон и Волгу в целях исследования местности на предмет сооружения Волго-Донского канала. Предлагается всем, всем и пр., пр.

Многие ехали представителями наркомпрода, наркомпроса, различных центров и главков за покупкой хлеба, мяса и пр. Все имели явно подложные, порой очень грубые документы и, конечно, в душе зло смеялись над простаками контролерами. По одной из таких «липовых» командировок в начале декабря месяца 1917 г. направлялся на Дон из Питера генерал Ренненкампф с семьёй. Имея письма и рекомендации от некоторых белогвардейцев, решивших ожидать прихода «освободителей» в плену у большевиков, генерал оставался в городе Таганроге на квартире греческого консула, спокойно проживавшего на тихой и глухой Греческой улице (ныне ул. III Интернационала).

Трудно сейчас сказать: имел ли Ренненкампф какие планы, задания для связи с Ростовом, находящимся в 65 верстах от Таганрога и являвшемся центром организации донской контрреволюции. С помощью консула он приобрел себе новый паспорт, а жил под греческой фамилией, как родственник консула и надо полагать чувствовал себя до некоторой степени в безопасности, ибо консул пользовался всеми правами неприкосновенности.

Спокойная жизнь генерала продолжалась недолго. В январе 1918 г. Красная гвардия, преодолевая сопротивление юнкеров, продвигалась на Дон. Желая ускорить ликвидацию юнкерства, рабочие города Таганрога в помощь красным, в конце января, подняли знамя восстания. Три дня шёл ожесточенный бой с юнкерами и офицерами, а на четвёртый красные знамена победно развеялись над освобожденным городом. Советская власть впервые укрепляется на юге, правда, ненадолго. Вскоре от белогвардейцев очищается Ростов и контрреволюция, под руководством <Л.Г.> Корнилова, <М.В.> Алексеева хлынула на Кубань, а после в степи.

Ренненкампф остается у своего «родственника». Он совершенно бреет когда-то знаменитые усы, вечерами гуляет у моря, а днём высоко подняв воротник и одев тёмные очки, генерал медленно ходит по городу, прислушивается к улице, изучает настроение толпы. Но в один прекрасный день, на базарной площади, совершенно случайно законспирированный генерал разоблачается. Случилось приблизительно следующее событие: представителями местной власти арестовывались торговцы. Из толпы любопытных раздается голос:

«Ишь, арестовывают торговцев, а генералы ходят на свободе». Кто-то настаивал, чтобы бросивший фразу о генерале указал бы, где именно ходят генералы, тот громко назвал Греческую улицу.

Это сообщение жена одного рабочего большевика принесла в дом, сообщила мужу о том, что на базаре кричат о каких-то генералах, живущих на Греческой улице и, что народ недоволен этим. Сообразительный рабочий, решил, что крик на базаре, не пустой крик и сообщил об этом своему приятелю, военному комиссару Родионову. За Греческой улицей было установлено наблюдение, вскоре давшее положительные результаты. В середине февраля на квартире консула был арестован генерал.

Осталась в моей памяти, а также ясно вспоминаю всю обстановку и несколько фраз из первого допроса Ренненкампфа в штабе военкома. В кабинете комиссара, куда был доставлен арестованный, присутствовало человек 5−6 товарищей (из них: Барат и Готлобер сейчас живы и работают, кажется, в Ростове). Вопросы, в довольно вежливой форме, но в тоне, не допускающим возражения, задавал Родионов. Все остальные молчали.

Арестованный был чрезвычайно расстроен, как-то неловко мял в руках военную, достаточно поношенную фуражку, губы его дрожали. Бледный он своим поведением с головой выдавал себя.

— Скажите, когда вы сбрили усы, — был первый вопрос Родионова к Ренненкампфу.

Озадаченный и смущенный генерал на вопрос попросил разрешения сесть и заявил, что он очень взволнован арестом и было бы лучше перенести допрос несколько позже. Подали стул, но Родионов распорядился принести генералу удобное кресло, стакан воды и, советуя ему успокоиться, обещал, <что> допрос долго не затянут.

— Если, вы, генерал, будете говорить правду. Ваша действительная фамилия?

— Ренненкампф!

— Как давно вы проживаете в Таганроге?

— Да уж более трех месяцев.

— Зачем вы жили под чужой фамилией и почему не явились на регистрацию бывших офицеров?

— Видите ли, мне мои близкие советовали, и я согласился, так как я решил покончить с прошлым и хоть последние годы пожить спокойно. Мы мечтали уехать заграницу. Ну, а почему я не явился на регистрацию, то по моим новым документам, я не числился военнообязанным.

— Где и когда вы достали документы?

— Это было в Петрограде. Я был арестован, а потом под честное слово был освобождён. Своё слово, как видите, я сдержал и ныне никакого участия в политической жизни не принимаю. Документы были доставлены мне за 60 рублей знакомыми моих приятелей.

Дальше шёл разговор вокруг истории приезда его на юг, почему именно был избран Таганрог, отношение ко всему этому делу консула. На все вопросы Ренненкампф отвечал, предварительно подумав, старался не волноваться, делал приятное лицо, причём говорил очень медленно, с большими паузами.

По распоряжению Родионова, против чего не возражали и члены военного совета (каковым в то время являлся и автор этих строк), Ренненкампф был оставлен под арестом здесь же при штабе. Ему была отведена довольно просторная и светлая комната с диваном, столом, письменным прибором, были даже книги.

Мне не удалось присутствовать, при последующих допросах, об этом могли бы сказать гораздо больше товарищи Готлобер и Барат, которые в то время работали в военкомате. Вероятно, кое-что помнит товарищ Стуканев (сейчас работает на Балтийском заводе в Таганроге).

II.

Вторая моя встреча с Ренненкампфом, вероятно через недели две произошла при следующих обстоятельствах. Я был в хороших приятельских отношениях с Баратом (в военкомате было большинство левых эсеров, к каковыми принадлежали в то время Барат и Готлобер), который и предложил мне поговорить с генералом. Я принял предложение, и мы отправились к заключенному.

Ренненкампф сидел за столом и писал. Барат представил меня как представителя местных рабочих железнодорожников. Сели. Через несколько секунд Барат был вызван к Родионову, я остался с генералом.

— А знаете, — обратился ко мне Ренненкампф, — как много среди вас хороших и милых людей, как жаль, что я не интересовался рабочими раньше. Вот возьмите вашего товарища Родионова, он прямо блещет умом и вполне интеллигентный человек. Товарищ Барат, этот юный революционер, сколько у него благородных и красивых порывов. Он мне очень многое говорил о вас, и я обязательно упомяну о многом в своих воспоминаниях.

Я спросил:

— Вы пишете?

— Да, да, мне здесь не совсем уж плохо, и я буквально целыми днями, иногда даже ночью, сижу, пишу. И в этом нахожу огромное удовольствие. Вот теперь я, просто, делаю открытие, как можно совершенно иначе построить жизнь. О! Революция нас многому научит.

Вошел Барат, он был действительно совсем мальчик, но с большими порывами и с не меньшими запросами. Его лицо никогда не покидала добрая улыбка. Мы продолжали разговор втроем. Скоро перешли на политическую тему. Ренненкампф очень интересовался наступлением немцев и спросил о положении на фронте и тут же добавил:

— Я люблю свою родину и знаю, что немцы принесут большое несчастье России. Очень плохо, что у нас нет хороших командиров.

Мы пробыли у заключенного минут пятнадцать, оставаться дольше было неудобно. Барат взял меня под руку для того, чтобы уходить. Ренненкампф это понял и, прощаясь с нами, как-то неожиданно задал вопрос:

— Скажите, что думают сделать со мной?

Довольно деликатный вопрос, по-видимому, смутил не только моего товарища. Я молчал. Барат, улыбаясь, сдвинул плечами, но улыбка не могла скрыть от арестованного многого. Он подошёл к нам вплотную и, часто мигая глазами, бледный спросил:

— Неужели меня могут расстрелять?

— Ну, что вы! Что вы! Конечно, нет, — почти вместе ответили мы.

Ренненкампф, как будто бы ухватился за брошенный ему спасительный круг, в благодарность произнес:

— Я думаю предложить свои услуги на фронте против немцев.

Мы молчали, как-то все вышло неудобно, подхалимство и лесть врага были неприятны и это чувство смяло, уничтожило последнюю симпатию к старику. Мы вышли на улицу. Прощаясь с Баратом, мы условились, что я приду через 2−3 дня, и он сумеет устроить ещё беседу с Ренненкампфом, а главное попросить прочесть несколько страниц из его записок.

Не помню почему, вероятно работа днем и ночью, не дала возможности мне прийти в военкомат. Да и положение у нас на фронте с каждым днем ухудшалось. Было не до того. Немцы стремительно наступали. Уже в начале апреля [1918 г.], в партийных кругах понимали, что дальнейшее сопротивление на фронте будет лишь увеличивать человеческие жертвы и психологически менее были подготовлены к уходу за Дон и там возможно, задержаться. Левые эсеры в центре уже болтали об измене революции большевиками, хотя местные товарищи в тактических действиях шли руки об руку с большевиками. Немцы продолжали свое шествие на юг, залив кровью поля Украины. Белогвардейцы лихорадочно организовывались в подполье, иногда делая вылазки. Революция переживала один из тяжёлых этапов. Большевики крепили связь с крестьянством, организовывая рабочий класс на борьбу за Октябрь.

Ренненкампф продолжал писать свои мемуары.

16 апреля, я был вызван в партийный комитет с докладом с состоянием работ на железнодорожном участке. Там узнал, что Ренненкампф подал заявление с предложением своих услуг (как опытного военного спеца) против немцев. Предложение было отклонено, и на том же заседании был предрешён вопрос о судьбе «доблестного генерала». Оставалось согласовать с левыми эсерами. Последние не возражали.

В тот же день я встретился со своим товарищем из военкомата. Он сообщил, что Ренненкампф, кажется, скоро заканчивает историю поражения русских корпусов в Мазурских озерах. Настроение у него, после подачи в военкомат заявления с предложением своих услуг, значительно улучшилось. Он как будто бы даже повеселел. Кто-то из штаба ему сообщил, что «вероятно просьба будет принята и Ренненкампф станет во главе, возможно, начальником штаба войск Красной гвардии».

Конечно, ни в штабе, ни в партийных кругах в искренность генерала никто не верил. Не верил этому и сам Ренненкампф, только страх перед ответственностью за прошлое заставлял этого вешателя и усмирителя продлять свою старческую жизнь негодными средствами. Судьба Ренненкампфа была решена. Вопрос оставался за временем.

25 апреля пришло известие об убийстве довольно популярного среди красногвардейцев, командира товарища Каска. Красные гвардейцы пядь за пядью сдавали донские земли. По улице, в городе, бродили уже солдаты из Союза фронтовиков, которые в отступлении красных в 1918 г. сыграли гнусную роль. Контрреволюция шипела в каждом углу, пытаясь утопить на каждом шагу. Стало вполне очевидно, что дни советской власти на юге сочтены. Отступление оставалось через море на Кубань и через Ростов на Дон.

Несмотря на это комитет партии создал, кажется, за три дня до ухода, комиссию по организации празднества 1 мая. В комиссию я входил членом. 28-го <апреля>, кто-то из товарищей, придя в комиссию сообщил, что Ренненкампф «отправлен..». Это сообщение никого не удивило. Меня интересовали записки генерала. Тотчас, я поспешил к Барату. Меня он встретил, как всегда, улыбаясь, но с выражением на лице человека, который хочет сообщить, что-то важное и интересное. Мы пошли в комнату, где ещё вчера сидел за мемуарами, ожидающий ответа на своё предложение, хитроумный царский сатрап. Комната была пуста. Барат запер за собой дверь, мы сели на диван и к моему удовольствию я, в руках Барата, увидел знакомые мне две тетради мемуаров Ренненкампфа.

III.

Начали просматривать, читать всё подряд, не было времени. С фронта приносили всё новые и новые печальные вести. Нужно было спешить во всём. Каждая минута была на учёте. Довольно небрежным, иногда с трудом разбираемым подчерком, генерал на тетради выводил своё большое прошлое. Он рассказывал о Мукдене, об ошибках в Японской войне, кого-то называет «болваном» и не «честным». Мы прочли возвращение Ренненкампфа из Дальнего Востока в Россию в кровавый путь по Сибирской железной дороге магистрали. Дальше рисовалась картина аудиенции Ренненкампфа у Николая II. Тенденциозность в этом месте, еще раз прошла красной нитью по всем страницам и показала подлую трусость человека, у которого на совести тысячи расстрелянных, порубленных, захлестанных нагайками.

«Я предупреждал Меллер-Закомельского о необходимости применить совершенно иные меры в борьбе против народных бунтов, но ведь и я, и он были лишь исполнителями распоряжения свыше. Распоряжения были нелепы, но мы принуждены были проводить их в жизнь без рассуждения», — пишет в одном месте Ренненкампф. В дальнейшем он всю ответственность в Сибири сваливает на «свыше», на Меллер-Закомельского и других. Мы несколько остановились на живом, образном описании похода в <Восточную> Пруссию. Эту главу Ренненкампф озаглавил «Трагедия в Мазурских озерах». В этой главе он опять же винит и штаб, и тыл, и кого угодно, но только не себя. Мемуары заканчивались на приезде его в Минск или Пинск точно не помню. Начатая новая глава началась заглавием «Развал армии и революция в Петербурге».

Перед нами встал вопрос о необходимости сохранить записки. Мы в то время, отлично понимали всю ценность и важность записок одного из столпов царского строя. В машине самодержавия генерал Ренненкампф занимал довольно важную часть механизма и его недобросовестной, но все же исповеди мы предали большое внимание и много забот. Я предложил Барату передать записки мне для хранения. Он не согласился. На другой день 29 и 30 апреля вблизи города уже рвались немецкие снаряды. Местная буржуазия злорадно и нагло разгуливала по главной улице, готовясь к встрече «освободителей». Ждать пришлось недолго. 1 мая утром ушли последние большевистские остатки вдоль берега и по железной дороге на Ростов. Вдали на горизонте в море дымились уходящие пароходы, то часть Красной гвардии и многие учреждения уходили на Кубань.

Раскаты Октября, дробью катались по всему миру. Крепла армия рабочих и крестьян. Разваливались железные германские полки и дивизии, гнила буржуазия, разлагались белые армии. Рабочий класс вытаскивал тяжёлую колесницу революции из опасных перекатов на верный путь победы. Через два года над могилой российской контрреволюции был поставлен осиновый крест. Возвратились по домам, разумеется, те, кто остался в живых. Многие сложили свои головы за Доном, у берегов Азовского моря и горах Кавказа, в знаменитых астраханских степях.

Почти через три года, не считая коротких встреч в Москве, я вновь встретил товарища Барата, и первый мой вопрос был о мемуарах генерала Ренненкампфа. Он улыбнулся, но улыбнулся виновато и рассказал короткую историю. Покидая родной город, он всю свою литературу, документы, передал на хранение своей сестре, которая оставалась в Таганроге. Сестра при белых подвергалась арестам, обыскам, оскорблениям и, в конце концов, решила сжечь бумаги, среди этих бумаг были ожжены и мемуары генерала Ренненкампфа. Таким образом история гибели царской России потеряла несколько строк, которые бы, вне всякого сомнения, дополнили картину гниения самодержавия, вскрывшееся в Октябрьскую революцию.

07.06.<19>25 г., город Херсон