 |
| Русская линия | Андрей Савин, Алексей Тепляков | 07.09.2020 |
Введение. В истории Казахстана 1930-х годов особую роль сыграли такие крупные представители союзного Центра, как партийный работник Л. И. Мирзоян[1] — первый секретарь республиканской организации ВКП (б) с января 1933 г. по май 1938 г., и чекист С. Ф. Реденс[2] — нарком внутренних дел Казахской ССР в феврале — ноябре 1938 г. В центральных архивах всё ещё сохранилось значительное количество документов, касающихся этих исторических личностей, никогда не вводившихся в научный оборот. Три из них предлагаются здесь читателям. В двух случаях речь идёт фактически о доносах на Мирзояна и Реденса, ещё в одном — о воспоминаниях очевидца событий, хорошо знакомого с жизнью партийно-государственной элиты Казахстана периода Большого террора.
Теоретико-методологические основания. Научные политические биографии советских вождей остаются одним из слабых мест как российской, так и зарубежной историографии. Даже биографии советских деятелей «первого ранга» всё ещё можно пересчитать по пальцам, не говоря уже о представителях партийно-государственных и военных элит, находившихся в «тени вождя» и его ближайшего окружения. По сути дела, можно утверждать, что историография не справилась даже с задачей создания традиционных позитивистских биографий, в то время как «культурный» поворот в исторических исследованиях уже достаточно давно ставит задачу создания «новой биографической истории», открытой методологическим новациям современности (История через личность, 2010). Настоящая статья — лишь скромная попытка показать, как могут выглядеть отдельные биографические сюжеты, где факты интерпретированы с акцентом на «новую культурную историю» и «проблемный» принцип.
Обсуждение. Историки Казахстана традиционно рассматривают выдвижение Левона Мирзояна как исправление сталинской верхушкой губительного решения поставить во главе республики Ф. И. Голощёкина[3], осуществившего коллективизацию варварскими методами за счёт принуждения кочевников к оседлости, что привело к массовому голодомору среди казахов в начале 1930-х годов. Действительно, Мирзоян действовал более мягкими методами и способствовал развитию промышленности и культуры (Левон Мирзоян в Казахстане, 2001), но его продолжительное руководство Казахстаном пришлось не только на период смягчения советской внутренней политики, но и на Большой террор. Мирзоян продемонстрировал своё умение гибко соответствовать зигзагам сталинской политики. Так, Сталин 14 марта 1933 г. направил первому секретарю Казахского крайкома ВКП (б) Мирзояну следующий характерный ответ на его не менее типичную для той эпохи просьбу: «Против предложения об опубликовании ряда приговоров в местной печати не возражаем» (Хромов, 2009: 153). Эта инициатива Мирзояна была связана с резким скачком репрессий в регионах после указаний Сталина, данных в декабре 1932 г. руководству ОГПУ, активизировать борьбу с «вредителями». Особые тройки и гражданские суды приговорили к расстрелу в 1933 г. в СССР множество людей, в т. ч. свыше тысячи человек было уничтожено в Казахстане. Поэтому в первые месяцы своей деятельности в качестве фактического руководителя Казахстана Мирзоян сначала действовал в духе Голощекина, а уже потом выполнял директиву ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 8 мая 1933 г. об ограничении произвольных арестов и ссылок крестьян местными властями, а также сокращении числа заключённых.
В 1937—1938 гг. Мирзоян стал одним из организаторов массовых террористических операций НКВД в республике. Историками опубликованы телеграммы Мирзояна на имя Сталина и Ежова, в которых он цинично выторговывал повышение расстрельных «лимитов», первоначально выделенных Казахстану в соответствие с приказом НКВД № 447. Так, 3 октября 1937 г. Микоян запросил санкцию Москвы дополнительно расстрелять 3.500 человек, 14 ноября 1937 г. — расстрелять ещё 2.000 человек и отправить в лагеря 3.000 человек. 1 декабря 1937 г. «для полной зачистки остатков» Мирзоян выторговал право расстрелять ещё 600 человек и приговорить к заключению в лагерях тысячу человек. Но и этого оказалось мало: «в связи с вскрытием новых повстанческих и диверсионных групп в различных районах и приказом тов. Ежова о продлении срока зачистки антисоветских элементов», Мирзоян просил Сталина и Ежова предоставить дополнительный лимит в размере 4.400 человек, из которых 900 человек предполагалось расстрелять и 3.500 человек — отправить в лагеря. Все запрошенные Мирзояном дополнительные лимиты были Казахстану предоставлены (Сталинский план по уничтожению народа, 2016).
Мирзоян был типичным представителем советской номенклатуры, верно служившим вождю и системе. Его личное крушение было обусловлено не столько какими-то конкретными ошибками в управлении подвластной территорией, сколько общей сталинской линией на кардинальную чистку советского правящего класса. Публикуемый здесь донос на Мирзояна, написанный одним из работников ЦК ВЛКСМ, наглядно показывает, что одной из главных причин этой чистки было стремление Сталина сломать сложившуюся клановую систему. Йорг Баберовски характеризовал эту систему кланов и клиентелы как «квазифеодальную»: «Советским Союзом правили квазифеодальные объединения лиц» (Баберовски, 2010: 743). В качестве подтверждения своей гипотезы Баберовски приводит выступление Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) 1937 г., где вечером 5 марта вождь обрушился с жёсткой критикой на Л. И. Мирзояна, а также первого секретаря Ярославского обкома ВКП (б) А. Р. Вайнова и уже покойного Г. К. Орджоникидзе за формирование кланов, члены которых подбирались по принципу «личного знакомства, личной преданности, приятельских отношений, вообще по признакам обывательского характера». С трибуны пленума Сталин во всеуслышание предупредил свой «генералитет», что клановый метод подбора управленческих кадров — это «метод подбора небольшевистский, я бы сказал, антипартийный метод подбора людей, с этим методом товарищи должны покончить, пока не поздно» (Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) 1937 г., 1995, 12: 13). Г. М. Маленков, выступавший перед Сталиным, на утреннем заседании 5 марта 1937 г., привёл в качестве примера существующих кланов (Маленков использовал термин «артели», а вслед за ним и автор публикуемого здесь доноса) группы, сложившиеся вокруг первого секретаря Татарского обкома ВКП (б) А. К. Лепы и первого секретаря Восточно-Сибирского обкома ВКП (б) М. О. Разумова (Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) 1937 г., 1995, 10−11: 5−6). Здесь добавим, что клановая система стабильно воспроизводилась в регионах и ведомствах СССР и после эпохи Большого террора.
Ещё одним весомым прегрешением Мирзояна в глазах Сталина очевидно стал непомерно раздутый «культ личности», который сформировался вокруг Мирзояна в Казахстане. Именно формированию «культа личности» Мирзояна посвящён, наряду с клановой темой, публикуемый ниже документ. В случае с персональным культом Мирзоян не являлся, как и в случае с кланом, каким-то особым исключением из числа региональных руководителей. На том же февральско-мартовском пленуме 1937 г. Маленков привёл целый перечень случаев неуместного возвеличивания местных «вождей». Под огонь критики, наряду с Мирзояном и Вайновым, попали первый секретарь Челябинского обкома ВКП (б) К. В. Рындин и первый секретарь ЦК ВКП (б) Грузии Л. П. Берия. Но этими фамилиями перечень «культов» региональных вождей отнюдь не ограничивался. Фактически вокруг каждого крупного партийно-советского деятеля в 1930-е годы формировался свой собственный культ, о чём наглядно свидетельствуют в том числе массовые переименования населенных пунктов, улиц, промышленных предприятий, колхозов, совхозов и т. п. в честь большевистских вождей (Савин, 2015). Эта практика, начатая в 1920-е годы как стремление увековечить память погибших или умерших «товарищей», постепенно превратилась в 1930-е годы в один из инструментов формирования вождистских культов.
Специалисты в сфере истории диктаторских режимов ХХ века утверждают, что культы личности были одной из важных политических практик модерных диктатур. Сандра Дальке полагает, что персональные культы играли существенную роль в деле легитимации большевистской власти и были значимым инструментом управления и мобилизации масс, а также выполняли интегрирующую функцию, связывая воедино коммунистическую партию и население (Dahlke, 2010: 77). Бенно Эннкер пишет о том, что Сталин восславлялся как главный герой и образец для всех советских граждан, но зачастую рядом с его именем назывались имена других героев, представлявших все сферы общественно-политической жизни (Ennker, 2010, 347−378).
Таким образом, сам по себе культ того или иного деятеля не мог быть основанием для гонений, если только его размеры не вступали в конкуренцию с почитанием самого Сталина. Баберовски утверждает, что политические «долгожители» Л. П. Берия и М. Д. Багиров умели инсценировать свои персональные культы как культы «второго ранга», которые не ставили под сомнение ранжирование в сталинской системе власти (Баберовски, 2010: 744). Мирзояну, возможно, не хватило чувства меры: автор доноса обоснованно выражает свое недоумение по поводу того, что спустя целый год после февральско-мартовского пленума Мирзоян не счёл нужным отреагировать на сталинскую критику, сохранив при себе ключевых деятелей своей «артели», поимённо перечисленных в марте 1937 г. Сталиным, а также продолжал благосклонно воспринимать своё безудержное восхваление и возвеличивание в качестве «главного архитектора» всех достижений Казахстана.
О сборе компрометирующих материалов на Мирзояна говорит также факт, зафиксированный в воспоминаниях чекиста М. П. Шрейдера[4]: во время демонстрации в Алма-Ате 1 мая 1938 г., накануне отзыва Мирзояна в Москву, «корреспонденты «Правды» Козлов, «Известий» Семеновкер, а также ряда других газет усиленно фотографировали, причём бросалось в глаза, что их особенно интересовали те колонны, над которыми плыли особенно большие портреты Мирзояна (большие по размеру, чем портреты Сталина), или где количество портретов Мирзояна было значительно большим (Архив НИПЦ «Мемориал». Ф. 2. Оп. 2. Д. 102. Л. 764). Скорее всего, публикуемый здесь донос был передан генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ А. В. Косаревым, как он и намеревался поступить, И. В. Сталину, сыграв свою роль в отзыве Мирзояна из Казахстана в мае 1938 г. и его последующем аресте.
Для сталинского свояка Станислава Реденса перевод в Казахстан был явным понижением после должности начальника УНКВД по Московской области. «Грех» Реденса состоял в том, что в 1937 г. он старался несколько ограничить размах репрессий и сосредоточился преимущественно на чистке столичного уголовного элемента. Основную чистку номенклатуры в Москве проводил аппарат ГУГБ НКВД СССР, но Реденс был обязан вносить свою лепту в истребление потенциально опасных для власти лиц. Относительная безынициативность Реденса в проведении террора на фоне ежовских выдвиженцев, требовавших всё новых лимитов на аресты и расстрелы, вызвала недовольство Сталина. В результате комиссар госбезопасности 1-го ранга потерял свой неформальный статус сталинского эмиссара в органах ОГПУ-НКВД. Суровый родственник снял Реденса с почётной работы начальника столичного УНКВД и отправил в Казахстан, что оказалось предвестием окончательного падения заслуженного чекиста.
Публикуемый нами донос на Реденса одного из его подчиненных показывает, что в Казахстане этой старый чекист, искушённый в политических интригах и прекрасно знающий, что требовал от него Сталин, повёл себя осторожно и не проявлял инициативы в терроре. Это же подтверждают известные мемуары М. П. Шрейдера, занимавшего в Казахстане пост заместителя Реденса по милиции. Надо полагать, опыт подсказывал Реденсу, что за чудовищные масштабы «перегибов» Большого террора чекистам придётся рано или поздно ответить, поэтому, с одной стороны, он старался исполнять установки Центра, с другой — перекладывал карательную инициативу на плечи подчиненных. Будучи позднее вынужден признать своё участие в мифическом «заговоре» Ежова, Реденс в своих показаниях от 14 мая 1939 г. собственноручно написал: «Ежов дал мне следующее задание, нажать на корейцев, которые были переселены в Казахстан из Дальнего Востока, и для этой цели, он сказал, что дает мне новых лимитов 10 тыс. по первой категории. То есть расстрелять можно 10 тыс. корейцев. О [прежнем наркоме внутренних дел] Залине он сказал только, что он там сидит очень давно и что он там делает, неизвестно, дальше он сказал: нажать на альбомные операции[5], и потом, когда я приеду на место [тогда] и напишу ему о положении в Казахстане. Больше никаких заданий я не получил» (ЦА ФСБ. Архивно-следственное дело на С. Ф. Реденса № 975 047 в 2 тт. Т. 1. Л. 203−243).
Также во время следствия Реденс признал, что в Казахстане он санкционировал расстрел четырех тысяч человек «без достаточных оснований». Сам он избегал участвовать в избиениях, но подчиненным давал необходимые инструкции. Как вспоминал бывший заместитель П. В. Володзько, на вопрос, как быть, если нет оснований для ареста, Реденс ответил: «Нужно бить беспощадно, тогда будут сознаваться» (Дворкин, 1962). Арестовав основные руководящие кадры республики, включая чекистско-милицейский аппарат, скомпрометированный арестом бывшего наркома Л. Б. Залина[6], а также нанеся опустошительный удар по интеллигенции, Реденс тем не менее не смог вернуть расположения вождя. Причастность к семейному клану не помогла, Сталина переиграть не удалось, в связи с чем Реденс оказался обвинён в причастности к «заговору» Ежова и приговорён к расстрелу.
В его следственном деле сохранился весьма примечательный донос одного из подчинённых, относящийся к периоду, когда новое руководство НКВД СССР в лице начальника ГУГБ и первого заместителя Ежова Л. П. Берии, затребовало от чекистов как можно больше компрометирующих материалов на крупных чекистов-«ежовцев». Речь идёт о заявлении начальника УНКВД по Карагандинской области Н. Е. Кустова на имя Н. И. Ежова от 9 ноября 1938 г., которое мы здесь публикуем (с некоторыми сокращениями, обусловленными состоянием доступной копии). Предчувствовавший наступление чистки среди активных проводников террора, Кустов решил сообщить наркому компрометирующие материалы на Реденса, особо подчеркнув его польскую национальность. Однако при новом наркоме — Л. П. Берии — Кустов сам был признан «отработанным материалом» и репрессирован (достоверных сведений о его расстреле после вынесения смертного приговора не имеется).
Письмо Н. Е. Кустова демонстрирует не только нравы в чекистском ведомстве и обострённое чутьё чекистов, ходивших по лезвию ножа. Оно наглядно показывает личные качества наркома внутренних дел Реденса, который обращался с подчиненными как со своими крепостными, демонстрируя привычное чиновное хамство. Характерно, что в мемуарах Шрейдера, для которого казахстанский нарком был образцом чекистских и человеческих добродетелей, также фигурируют эпизоды, показывающие Реденса интриганом и грубияном. Акцент, сделанный в доносе на решение дел в узком кругу доверенного окружения, привезённого Реденсом из Москвы, перекликается с клановой темой в доносе на Мирзояна.
Фигуры Мирзояна и Реденса в определённой степени связывают воспоминания М. П. Шрейдера, который не только хорошо знал Реденса, но по иронии судьбы оказался в одной камере с Л. И. Мирзояном и подробно рассказал о мучениях своего сокамерника, упомянув важный эпизод с допросом Мирзояна в застенке лично членами Политбюро ЦК ВКП (б) (Шрейдер, 1995: 169−176, 178−179). Но Шрейдер также сохранил немало живых подробностей о быте партийно-советской и чекистско-милицейской верхушки Казахстана конца 1930-х годов. Мы публикуем эпизод из его обширных мемуаров, не вошедший в своё время в отдельную книгу. Он связан с широким чествованием в 1938 г. самого известного казаха той эпохи — легендарного акына Джамбула Джабаева, который, после смерти в 1937 г. дагестанского ашуга Сулеймана Стальского, был сделан символом расцвета национальных литератур в советских республиках. История, сохраненная Шрейдером, в юмористическом виде показывает столкновение традиций разных культур и вынужденное подчинение приезжей номенклатуры непривычным для неё обычаям патриархального общества. Также она сообщает любопытные подробности привилегированного существования Джамбула, который, в полном соответствии с восточными традициями, без каких-либо комплексов воспринял свое положение певца достижений сталинского руководств. Джамбул восхвалял как расцвет Казахстана под лучами «Сталинской Конституции», так и борьбу с «врагами народа» в «Песне о батыре Ежове», выражая удовлетворение, что, несмотря на маскировку, враги разоблачены («Шпионы оделись в народный чапан, Шпионы: Исаев[7] и Мирзоян») (Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына, 2013).
Выводы. Таким образом, введённые в научный оборот документы показывают разные формы существования партийной, чекистской и культурной номенклатуры Казахстана эпохи Большого террора, а также функционирование неформальных структур и практик партийно-государственных элит в период Большого террора. Большое внимание в публикации уделяется клановой системе и культу почитания советских вождей как специфической черте большевистской политической культуры. Авторы солидаризуются со мнением ряда исследователей, согласно которому именно стремление И.В. Сталина разрушить отношения патронажа и клиентелы и ввести в рамки персональные культы почитания местных вождей, расцветавшие на всех этажах советского политического Олимпа, являлось одной из главных причин чистки советских элит.
Документальное приложение
Документ № 1
Докладная записка ответственного инструктора ЦК ВЛКСМ Позднякова генеральному секретарю ЦК ВЛКСМ А. В. Косареву об «обстановке восхваления в Казахстане»
[г. Москва] 14 февраля 1938 г.
Как член партии, хочу высказать свои замечания в отношении существующей обстановки восхваления в Казахстане.
Видимо, много ещё подхалимствующих людей в Казахстане.
Такую обстановку восхваления я ещё нигде не видел в областях. Тем более — это удивительным становится — после решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б).
Я уже не говорю о том, что на территории Казахстана, во всех общественных местах, везде и всюду обильное количество, развешены портреты руководителей Казахстана.
Например, десять дней не прошло после выборов в Верховный Совет СССР, как через несколько дней в газете «Казахстанская правда» в первых числах января [1938 г.] печатается речь тов. Мирзояна, произнесённая «на совещании директоров совхозов» с портретом. Через 3 дня — 6-го января печатают речь на пленуме Алма-Атинского обкома — опять с портретом.
Скромности не хватает у некоторых областных работников. Вот газета «Ленинское знамя» — орган Северо-Казахстанского обкома КП (б)К — в номере от 26/XI-37 г. дается материал с крупной шапкой — т. Нурпеисов[8] «организатор и воспитатель комсомола Казахстана».
Видимо, редактор газеты не знает, что организатором и воспитателем комсомола является большевистская партия, Ленин и Сталин.
Автор не в меру старается восхвалять т. Нурпеисова как «воспитателя комсомола Казахстана». Он пишет: «Нельзя так просто передать все те качества организатора и руководителя, которыми обладает тов. Нурпеисов».
Так, некоторые комсомольские руководители тоже стараются подражать некоторым подхалимствующим элементам.
Например: в выступлениях на съезде некоторые руководители комсомола начинали свою речь так: «Мы обязаны, исходя из указаний Центрального комитета товарища Сталина и тов. Мирзояна..».
При нас было созвано общегородское комсомольское собрание в г. Алма-Ата. На это собрание явился т. Мирзоян. Просто невозможно описать то, что творилось на этом собрании. Каждое упоминание имени тов. Мирзояна встречалось стоя, бурными аплодисментами, выкриками «ура», лозунгами и исполнением (музыки) Интернационала.
На этом собрании, выступая от [имени] комсомольской организации строителей, активист (фамилию его не помню) произнёс примерно такую речь: «Кто из аулов сделал цветущие колхозы? Лион Исаич[9] Мирзоян». В таком духе перечислял все достижения Казахстана. И никто его не поправил.
На этом собрании дошло до того, что начали выкрикивать лозунги: «Да здравствует заместитель председателя ЦИКа Казахстана тов. …»[10].
Вообще, как правило, заведено [-] на всех торжественных заседаниях, собраниях и в почётный президиум избирается после членов Политбюро [ЦК ВКП/б/] тов. Мирзоян.
У меня создалось такое впечатление, слушая речи, читая газеты, разговаривая с людьми, присутствуя на собраниях[:] здесь воспитывается часть людей в таком понимании, что Казахстанский народ[11] добился счастливой жизни благодаря [работе] т. Мирзояна, и мало упоминается, что всё это достигнуто под руководством нашей партии Ленина-Сталина и её Центрального комитета.
В воспитательной работе комсомола тоже имеется этот крупнейший недостаток.
Видимо, такая обстановка нескромности ещё сохранилась в Казахстане потому, что «артель тов. Мирзояна» — о которой говорилось на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) — в большинстве своём ещё сохранилась на крупнейших руководящих постах в Казахстане, которые в свою очередь имеют немало «своих людей» в областях, я некоторых перечислю:
Первый секретарь Северо-Казахстанского ОК КП (б)К — т. Кузнецов[12].
Первый секретарь Восточно-Казахстанского обкома — т. Свердлин[13].
Первый секретарь Карагандинского обкома — т. Пинхасик[14].
Второй секретарь Алма-Атинского обкомола — т. Юсупов.
Зав. ОРПО ЦК КП (б)К — т. Ариев.
Зам. Наркомзема — т. Панкратов.
В частных беседах партийные работники разговаривают об «артели». Но, видимо, критика здесь совсем не в почёте, в чем я убедился на примере истории с разоблачением Досова[15] в Чимкенте, о котором я уже Вам писал в своём письме из Казахстана.
О ряде партийных работников в системе выдвижения людей на партработу я Вам писал в прежних письмах[16].
Ответ. инструктор ЦК ВЛКСМ (подпись) Поздняков.
РГАСПИ. Ф. 1-М. Оп. 23. Д. 1285. Л. 55−57. Машинописный подлинник. Подпись Позднякова — автограф. На тексте имеются делопроизводственные пометы: «мс-2. — 1 экз. уничтожен. (подпись неразборчива).
Документ № 2
Письмо начальника УНКВД по Карагандинской области Н. Е. Кустова наркому внутренних дел СССР Н. И. Ежову о поведении наркома внутренних дел Казахской ССР С. Ф. Реденса
г. Караганда. 9 ноября 1938 г.
Народному комиссару внутренних дел Союза ССР,
Генеральному комиссару государственной безопасности товарищу Ежову Н. И.
От начальника Карагандинского областного управления НКВД младшего лейтенанта госбезопасности Кустова Н. Е.[17]
Уважаемый Николай Иванович!
Убедительно прошу прочесть моё письмо до конца. Речь идёт о непартийном поведении наркома внутренних дел Казахстана, комиссара государственной безопасности первого ранга тов. Реденс.
[..] В феврале месяце этого года вместо Залина приехал новый нарком товарищ Реденс.
В первый период работы Реденс произвёл на нас неплохое впечатление: простой, внимательный к аппарату человек, заходит в кабинеты к рядовым работникам, беседует, вникает в детали работы, расспрашивает об условиях работы и тому подобное.
Так было приблизительно с месяц. После этого товарищ Реденс просто стал неузнаваем и удивлял многих своим непартийным отношением к аппарату.
Приходящие к нему на доклад работники, как правило, получали вместо указаний, даже по пустяковым вопросам, отборный мат, ругань, оскорбления и нередки случаи, когда товарищи выгонялись из кабинета.
В частности, товарищ Мешков[18] (бывший мой заместитель, которого вы назначили на должность начальника особого отдела Первой Дальневосточной армии) за то, что он высказал своё нежелание ехать на работу в Караганду и просил назначение в другое место, — был обруган матом, обозван лентяем, дураком, небольшевиком и выгнан из кабинета.
Разговор по телефону с работниками, как правило, сопровождается подобными же словами. На звонок к нему по телефону после двух часов ночи, с разрешением зайти с бумагами на подпись, получаешь как правило ответ: «я вам не лошадь, давайте потом». Кстати, бумаги, даваемые т. Реденс на подпись, за редким исключением [, им не] прочитываются и в большинстве подписываются не читая.
В конце июля сего года товарищ Реденс вместе с секретарем ЦК КПБК т. Скворцовым[19] приехали в Караганду (пробыли у нас полтора дня). Характерно, что в аппарате областного управления товарищ Реденс был всего лишь два часа — вызвал начальника третьего отдела товарища Коновалова[20], просмотрел несколько [агентурных] разработок, дел-формуляров[21] и всё.
Начальник 4[-го] отделения[22], другие начальники оперативных отделений и начальник облуправления милиции приняты не были совершенно и наркома не видели. [..] Приготовленные материалы для доклада наркому по следствию, агентуре и другим вопросам — остались не доложенными, и на это я получил ответ: «потом напишешь», тогда как времени было достаточно и нарком со своим секретарем, не выходя из-за стола в доме отдыха, по 4−5 часов играли в шахматы.
Характерно и то, что за 4,5 месяца моей работы в области все директивные указания из наркомата [внутренних дел Казахстана] как правило идут за подписью начальников отделов и только два-три получены за подписью наркома.
16 сентября 1938 года я получил разрешение наркома — вылететь самолетом к нему с докладом. Мне как молодому начальнику областного управления необходимо было получить указание по ряду вопросов.
Во время доклада ни по следственным делам, ни по агентуре от наркома я никаких замечаний не получил. Докладывая о бытовом положении рабочих на Балхаше, мною были доложены недостатки в жилищном строительстве, в частности, то, что работающие на Балхаше 900 человек осуждённых карлаговцев живут до сих пор (сентябрь) в палатках и что с наступлением осенних заморозков их переселять некуда.
Стоит вопрос так, или их отправлять обратно в Карлаг [НКВД] и ещё больше обострить положение с недостатком рабочей силы, или надо их расселять по квартирам, чего администрация комбината сделать не может. В связи с этим решение Балхашского ГК[23] КПБК и распоряжением директора комбината было предложено — расселить карлаговцев в землянках, которые могут быть вырыты в течение двух недель (половина домиков в земле, стены забиты тесом, а окна и крыши — на поверхности), по этому вопросу я просил указание наркома, можно ли так строить. Услышав это, товарищ Реденс буквально вышел из себя, стал на меня кричать, стучать кулаком по столу, ругать матом, обозвал вологодским дураком (я родом из Вологды), сволочью и ещё целым рядом подобных эпитетов.
Я был настолько поражён его поведением, что не нашёлся даже что ответить.
На второй день я был вызван наркомом и мне была устроена вторая «баня» за то, что мой помощник выслал в наркомат протокол допроса одного арестованного плохо откорректированным[24]. Я был обозван лентяем, барином, идиотом и тому подобное. При этом присутствовали: начальник 3[-го] отдела[25] УГБ капитан госбезопасности товарищ Викторов[26], начальник 8[-го] отдела УГБ лейтенант госбезопасности товарищ Гитлин[27], начальник 9[-го][28] отдела УГБ младший лейтенант госбезопасности товарищ Ка[д]яев[29] и начальник 4[-го] отдела УГБ старший лейтенант госбезопасности товарищ Павлов[30], которые были не меньше моего удивлены руганью т. Реденс и, в частности, товарищ Павлов после этих указаний мне прямо заявил: «Я ничего не понимаю, почему нарком на тебя так набросился».
В наркомате я пробыл 3 дня, после чего вылетел в Караганду. Кстати, я просил наркома — разрешить мне остаться в Алма-Ате ещё на один день и сделать рентгеновские снимки, так как в Караганде снимков сделать нет возможности. У меня камень почечных лоханок. В начале августа я 5 дней болел и только присланный заместителем наркома товарищем Володзько[31] из Алма-Аты самолетом врач избавил меня от операции. Врач предложил обязательно сделать рентгеновские снимки с тем, чтобы определить возможность дальнейших осложнений.
На эту просьбу мне товарищ Реденс грубо ответил (дословно): «Какое мне дело до твоих почек, немедленно вылетай обратно, чтобы завтра духу твоего здесь не было». Я вылетел в Караганду, не сделав рентгеновских снимков.
Надо сказать, что за всю свою жизнь я ни разу не был в отпуске, никогда не был на курортах и сейчас на этом не настаиваю, несмотря на то, что здоровьем похвалиться не могу.
Я считаю, поскольку врачи требуют сделать рентгеновские снимки с тем, чтобы избежать повторных осложнений, один день для этого мне дать было можно и нужно.
Карагандинская область одна из первых в Казахстане выполнила план хлебосдачи и оказала по решению ЦК КПБК помощь автомашинами Северо-Казахстанской области, куда заброшено из нашей области 240 автомашин и 440 шоферов.
Аппарат НКВД был также ориентирован на помощь партийным советским организациям в выполнении плана хлебосдачи.
В связи с этим я ежедневно доносил наркому, как выполняется план и наши оперативные мероприятия.
16 октября 1938 года я позвонил товарищу Реденс по телефону и доложил ему, что план хлебосдачи по области на 15 октября выполнен на 94% (не считая натуральной оплаты, которая учитывалась отдельно, так как тракторный парк МТС работал ещё в колхозах и план шёл нарастающим итогом[32]).
Услышав это, нарком по радиотелефону меня выругал, обозвал дураком и что я не умею считать, что Советская власть меня учила в вузе напрасно и, наконец, заявил, что он со мной больше разговаривать не желает. На второй день, 17 октября, обком партии и Заготзерно донесли в ЦК КПБК и Казсовнарком [про] выполнение плана по области на 15 октября 1938 года на 94,2% (без натуральной оплаты).
Спрашивается, за что я был выруган?
Подобное обращение наркома с подчинённым ему аппаратом известно многим, но люди боятся об этом прямо заявить. Грубость т. Реденс могут подтвердить товарищи Мешков, Гладков[33], Ка[д]яев, Горбунов[34] и многие другие, кто сталкивался с ним в работе.
Товарищ Сталин учит нас любовно относиться к кадрам, умело их воспитывать и заботливо выращивать.
Вы лично внесли совершенно новую линию в нашу чекистскую жизнь — это партийность в работе. Отношение же т. Реденс к молодым работникам (которое я испытывал на себе) — конечно, не партийное.
Я знаю, что товарищ Реденс старый большевик, член партии с 1914 года, член ревизионной комиссии ЦК ВКП (б), депутат Верховного Совета СССР, орденоносец — и тем более такие факты ему не к лицу.
Поведение товарища Реденс меня просто сбивает с толку, я давно думаю над этим и не могу понять — чем вызвано подобное отношение к подчинённым ему товарищам.
Я не могу говорить о большем, так как совершенно не имею никаких фактов, но здесь все же должен сказать, что с приездом товарища Реденс были разговоры в аппарате и по следующему фактору: товарищ Реденс привёз с собой трех работников, это — Байкович, который поставлен на должность начальника бывшего 8 отдела УГБ (УСО[35]), где сосредоточены все материалы НКВД, товарищ Козин[36] — начальник инспекции при наркоме, где сосредоточен весь учёт агентуры, и Светлов[37] — личный секретарь.
Эта расстановка позволяет иметь в руках буквально всё и по агентуре, и по следствию. Особенно до вашего приказа № 642 об отмене централизованного карточного учёта агентуры[38], на который почему-то т. Реденс обращал особое внимание и чрезвычайно интересовался — вся ли агентура взята на централизованный учёт[39].
Вы знаете, что т. Реденс поляк.
Мне помнятся разговоры т. Реденс со мной в начале его приезда. Он знал, что я окончил сельхозфакультет вуза и часто со мной беседовал о состоянии сельского хозяйства в областях Казахстана, расспрашивая подробно об экономике каждой области (за 7 с половиной лет я с Казахстаном познакомился неплохо).
Часами он держал меня в кабинете около карты и расспрашивал обо всём подробно. В одной из таких бесед он у меня спросил (дословно): «Товарищ Кустов, какие вы имеете награды?» Я ему ответил, что награжден к 20-летию ВЧК-ГПУ-НКВД значком почётного чекиста, тогда он спросил: «Это пустяки, а почему вас не наградили орденом, ведь вы провели много интересных дел». Я ответил, что об этом надо спросить у Залина и что я, как молодой чекист, вполне удовлетворен и этим.
Было ли это прощупыванием моего настроения — я не знаю, но, мне кажется, это так. [..]
Я знаю одно, что если товарищ Реденс настоящий большевик, он и должен себя вести так. Самодурства в партии не нужно. Но он не самодур — это грамотный, начитанный человек и поэтому его поведение кажется ещё более странным.
Я знаю и люблю оперативную работу, для этого пошёл на работу в органы НКВД, в партии уже 10 лет, имею образование, имею неплохие показатели по оперативной работе и мне кажется — наркому можно было бы со мною разговаривать другим языком, если у меня есть ошибки, надо на них указать, я их пойму и исправлю, а не ругать человека последними словами.
Если найдёте нужным, прошу вызвать меня на доклад, и я могу доложить более подробно, так как в письме описать все факты чрезвычайно трудно.
Сообщаю на ваше распоряжение.
С коммунистическим приветом.
Кустов.
ЦА ФСБ. АСД № 975 047 на С. Ф. Реденса в 2 тт. Т. 2. Л. 11−18. Машинопись, подпись — автограф.
Документ № 3
Из мемуаров М. П. Шрейдера «Жизнь чекиста-оперативника»
[..] На трибуне для гостей [1 мая 1938 г.] оказался и знаменитый в Казахстане акын Джамбул[40] со своим не менее знаменитым переводчиком Павлом Кузнецовым[41]. Не помню уже, кто представил меня Джамбулу, сухонькому девяностодвухлетнему старичку, которого торжественно водили под руки. Он ни слова не говорил по-русски, и Кузнецов всё время переводил ему все наши слова. Не знаю, как получилось, но Джамбул оказался в Алма-Ате без автомашины, и я распорядился отвезти его домой в колхоз, расположенный недалеко от Алма-Аты, на своей машине.
[..] В мае [1938 г.] (числа не помню) праздновалось 75-летие литературной деятельности Джамбула.
В числе многих почётных приглашенных были Реденс и я. Съезд гостей был огромным. Кроме большого количества представителей казахской общественности, приехали известные писатели из Москвы, Ленинграда, представители союзов писателей Украины, Азербайджана, Армении и почти всех других союзных и автономных республик Советского Союза. Среди приехавших были и зарубежные писатели.
Джамбул с многочисленными родственниками проживал в колхозе[42], расположенном километрах в 20-ти от Алма-Аты[43]. Несмотря на то, что в усадьбе для Джамбула был построен очень хороший большой дом, он жил в юрте, к которой привык, и предпочитал её самому шикарному дому.
Во время празднования к Джамбулу подвели великолепного скакуна, усевшись на которого этот дряхлый сгорбленный старик мгновенно помолодел и, свободно и твёрдо держась в седле, лихо прогарцевал перед всеми нами, вызвав восторг всех присутствующих.
После чествования и многочисленных выступлений и речей, посвященных юбиляру, для гостей был устроен обильный ужин. Прямо во дворе дома были разостланы ковры, разложены подушки и т. п., и накрыты огромные столы. На столах были расставлены всевозможные местные национальные яства.
Но гвоздём программы был знаменитый плов из баранины. По существующим у казахов обычаям полагалось, чтобы хозяин в начале пиршества собственноручно положил в рот каждому гостю горсть жирного плова, после чего гостю подавали ковшик горячего бараньего жира запить плов.
Джамбул начал эту операцию с самого почётного гостя, которым оказался первый секретарь ЦК [компартии] Казахстана Скворцов (кажется, Николай Александрович), приехавший незадолго до этого из Москвы на смену отозванному туда Мирзояну. Я находился между Скворцовым и Реденсом, сидящим от меня с другой стороны.
Скворцов, как положено, если и не с восторгом, то во всяком случае покорно раскрыл рот и проглотил засунутую ему Джамбулом порцию плова, но когда сморщенная старческая рука потянулась к моему рту, я инстинктивно отшатнулся и отрицательно замотал головой.
Переводчик Кузнецов, сопровождавший Джамбула, вопросительно посмотрел на меня, как это я осмеливаюсь нарушать положенный порядок, но я, похлопав себя по животу, сказал, что у меня не в порядке желудок, и для вящей убедительности добавил, что у меня кровавый понос. Тогда Кузнецов что-то сказал по-казахски Джамбулу и пояснил, что мою порцию плова съест за меня мой сосед, то есть Станислав Францевич Реденс.
Реденсу некогда было рассуждать и он, так же, как и Скворцов, покорно съел одну за другой обе горсти плова, предназначенные ему и мне.
Когда Джамбул с Кузнецовым и другими сопровождавшими удалились, продвигаясь вдоль цепочки сидящих гостей, Реденс и Скворцов со свирепыми выражениями лиц набросились на меня и вполголоса начали отчитывать, что я, мол, не умею себя держать в приличном обществе и что я обязан был съесть этот плов, чтобы не нанести кровной обиды хозяину.
— Ведь мы должны уважать вековые традиции, — поучал меня Скворцов.
— А если вам в рот сунут грязную мочалку, вы тоже съедите её во имя традиций? — защищался я. — Разве лучше было бы, если бы я взял этот плов в рот и меня стошнило бы? Я не могу заставить себя есть из чужой руки, которая, кстати, перед этим лазила в рот нескольких соседей.
— Ну и сволочь же вы, Шрейдер, — стиснув зубы, вполголоса ругался Реденс. — Не моргнув глазом, сбрехали про кровавый понос. А я из-за вас съел две порции этой жирнятины, да ещё запил бараньей касторкой. Я вам это припомню. Вы у меня ещё не это выпьете, — никак не мог он успокоиться.
Всё это говорилось, конечно, в шутку, но ругань была увесистая.
После пиршества Джамбул под собственный аккомпанемент на национальном инструменте, название которого я забыл[44], стал исполнять песни. Мы, конечно, ничего не понимали по-казахски, да и сама манера исполнения гортанным голосом, монотонная и заунывная, была чужда уху европейца, но все присутствующие казахи так и сияли от восторга, прерывая Джамбула аплодисментами. А когда Павел Кузнецов стал переводить то, что Джамбул пел, все мы были поражены и восхищены великолепным поэтическим языком.
(Во время Великой Отечественной войны я читал в газете послание Джамбула «Ленинградцы, дети мои..» Хотя прошли многие годы, но и сейчас воспоминание об этих стихах вызывает волнение, а в то время, читая их, я, как и многие другие, плакал, тем более, что сам участвовал в освобождении Ленинграда из блокады и был свидетелем незабываемых трагических картин.)
Таков был поэтический дар этого старого, малограмотного, но великого акына Средней Азии[45].
Архив НИПЦ «Мемориал». Ф. 2. Оп. 2. Д. 102. Л. 766−768. Машинописная копия 1960-х годов.
Литература
Архив НИПЦ «Мемориал» — Архив научно-исследовательского просветительского центра «Мемориал» — Архив НИПЦ «Мемориал». Ф. 2. Оп. 2. Д. 102. Л. 764.
Баберовски, 2010 — Баберовски Й. Враг есть везде. Сталинизм на Кавказе. М.: РОССПЭН, 2010. 855 с.
Dahlke, 2010 — Dahlke S. Personenkulte und Kultproduzenten: Emel’jan Jaroslavskij (1878−1943), Stalin und Stalinkult // Der Führer im Europa des 20. Jahrhunderts. Marburg, 2010. S. 74−89.
Дворкин П.С. Годы, вырванные из жизни (1962). [Электронный ресурс] / URL: http://samlib.ru/b/burykina_s_s/ (Дата обращения 11.04.2019).
Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына, 2013 — Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране: Статьи и материалы / Под ред. К. Богданова, Р. Николози и Ю. Мурашова. — М.: Новое лит. обозрение, 2013. 308 с.
Ennker, 2010 — Ennker B. Der Führer im Europa des 20. Jahrhunderts — eine Synthese // Der Führer im Europa des 20. Jahrhunderts. Marburg, 2010. S. 347−378.
История через личность, 2010 — История через личность: историческая биография сегодня / Под ред. Л. П. Репиной. М.: «Квадрига», 2010. 720 с.
Левон Мирзоян в Казахстане. Сборник документов и материалов (1933−1938 гг.) / Сост.: Е. М. Грибанова, А. Н. Ипмагамбетова, Е. В. Чиликова. Алматы: Казахстан, 2001. 368 с.
Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) 1937 г. — Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б) 1937 г. // Вопросы истории. 1995. № 10−11, № 12.
Савин, 2015 — Савин А. И. «Село Душегубово переименовать в село Солнцево» Советские переименования как способ коадаптации власти и общества (1918 — 1930-е годы) // Политическая адаптация населения Сибири в первой трети XX века: сб. научных статей / Научный ред. В. И. Шишкин. Новосибирск: Параллель, 2015. С. 183−238.
Сталинский план по уничтожению народа, 2016 — Сталинский план по уничтожению народа: Подготовка и реализация приказа НКВД № 447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» // Альманах «Россия. XX век». Сост. Н. В. Петров, Н. А. Сидоров. 2016. [Электронный ресурс] / URL: https://www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside /almanah-intro/1 005 111 (Дата обращения 20.03.2019).
Хромов, 2009 — Хромов С. С. По страницам личного архива Сталина. М.: Изд-во МГУ, 2009. 368 с.
ЦА ФСБ — Центральный архив Федеральной службы безопасности — ЦА ФСБ. Архивно-следственное дело на С. Ф. Реденса № 975 047 в 2 тт. Т. 1. Л. 203−243.
Шрейдер, 1995 — Шрейдер М. П. Записки чекиста: НКВД изнутри. М.: Возвращение, 1995. 256 с.
Примечания:
[1] Мирзоян Левон Исаевич (1897−1939), чл. РСДРП (б) с 1917. Из крестьян, армянин. В 1920−25 — пред. Азербайджанского совета профсоюзов, нарком труда Азербайджанской ССР, секретарь Бакинского комитета КП (б) Азербайджана. В 1926−29 — первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана, в 1929−33 — секретарь Пермского окружкома ВКП (б), 2-й секретарь Уральского обкома ВКП (б). В 1933−38 — секретарь Казахстанского крайкома ВКП (б), первый секретарь ЦК КП (б) Казахстана. Арестован 23.5.1938, расстрелян 26.2.1939. Реабилитирован в 1956.
[2] Реденс Станислав Францевич (1892−1940), комиссар ГБ 1-го ранга (1935). Чл. РСДРП (б) с 1916. Из рабочих, поляк, образование неполное среднее. В органах ВЧК-НКВД с 1918. В 1931−33 — пред. ГПУ УССР. В 1933−38 — полпред ОГПУ и нач. УНКВД по Московской обл. С 1938 — нарком внутренних дел Казахской ССР. Арестован 21.11.1938, расстрелян 12.2.1940. Реабилитирован в 1961.
[3] Голощекин Филипп Исаевич (1876 -1941), чл. РСДРП с 1903. Из семьи подрядчика, еврей. С 1912 чл. ЦК РСДРП (б). В 1917 — чл. Петроградского ВРК, в 1918 — чл. Пермского и Екатеринбургского Советов. В 1925−33 — первый секретарь ЦК компартии Казахстана. В 1933−39 — главный государственный арбитр СССР. Арестован 15.10.1939. Расстрелян 18.10.1941. Реабилитирован в 1961.
[4] Шрейдер Михаил Павлович (1902−1978, Москва), сотрудник ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД, заместитель народного комиссара внутренних дел Казахской ССР по милиции (1938), капитан милиции (1936). Чл. РКП (б) с 1919. Из семьи мещан, еврей, образование начальное. В органах ВЧК-НКВД с 1919, прошёл путь от рядового оперативного работника до заместителя наркома внутренних дел союзной республики. Арестован 16 июня 1938. Осуждён в 1939 к 10 годам ИТЛ. Амнистирован в 1942, отправлен на фронт. Автор широко известных воспоминаний «Жизнь чекиста-оперативника».
[5] То есть массовых операций НКВД по репрессированию национальных меньшинств.
[6] Залин (Левин) Лев (Залман) Борисович (Маркович) (1897−1940), комиссар ГБ 2-го ранга (1935). Из семьи приказчика, еврей. С 1918 — в органах ВЧК-НКВД, работал в Особых отделах и ЭКУ ВЧК. В 1930−31 — зам. начальника Особого отдела ОГПУ. С авг. 1931 — зам. полпреда ОГПУ по Средней Азии. С янв. 1935 — нач. УНКВД Казахской АССР, затем — нарком внутренних дел Казахской ССР. С марта по июнь 1938 — нач. 9-го отдела 1-го Управления НКВД СССР (наблюдение за торговлей, заготовками и сельским хозяйством). Арестован 7.6.1938, расстрелян 22.1.1940. Не реабилитирован.
[7] Исаев Ураз Дзанжакович (1899−1938), член РКП (б) с 1920. Казах, образование начальное. В 1921−22 — сотрудник Уральской губЧК. С 1928 — второй секретарь Казкрайкома ВКП (б). В 1929−38 — пред. Совнаркома Казахской АССР-ССР. В 1937−38 — член республиканской тройки НКВД. Арестован 31.5.1938, расстрелян 29.8.1938. Реабилитирован в 1956.
[8] Нурпеисов Садык Нурпеисович (1904−1939), партийный деятель, чл. РКП (б) с 1925. Казах, образование начальное. В 1925−27 зав. орготделом Казахского крайкома ВЛКСМ. В 1927−29 — первый секретарь Казахского крайкома ВЛКСМ. В 1932−34 — второй секретарь Карагандинского обкома ВКП (б). В 1934−37 — второй секретарь Казахского крайкома ВКП (б). В 1937 — и. о. 2-го секретаря ЦК КП (б) Казахстана. В 1937−38 — второй секретарь ЦК КП (б) Казахстана. С мая 1938 в распоряжении ЦК ВКП (б). Арестован 1.11.1938, расстрелян. Реабилитирован в 1956.
[9] Так в тексте.
[10] Многоточия в документе.
[11] Так в тексте.
[12] Кузнецов Николай Семёнович (1898−1967), чл. РСДРП (б) с апр. 1917. Русский. Участник гражданской войны, учился в Комуниверситете им. Я. М. Свердлова, Уральском политех. институте и Ин-те красной профессуры. В 1929−30 — ответинструктор ЦК ВКП (б), пом. заведующего Орг.-инструкторским отделом ЦК ВКП (б). В 1935−36 — зав. сельхозотделом Северо-Казахстанского обкома ВКП (б). В 1936−37 — первый секретарь Кустанайского обкома ВКП (б), член тройки при УНКВД. Снят в октябре 1937, с ноября 1937 по май 1938 — и. о. 1-го секретаря Северо-Казахстанского обкома ВКП (б). Арестован 21.5.1938, осужден 26.10.1940 к 10 годам ИТЛ. Освобождён в 1947, до выхода на пенсию работал в лесном хозяйстве.
[13] Правильно: Свердлов Саул Маркович (1902−1938), чл. РКП (б) с 1919. Уроженец Курска, из семьи торговца, еврей. Участник гражданской войны в Туркестане. Работал вместе с Мирзояном в Баку и на Урале. В 1934—1938 — первый секретарь Восточно-Казахстанского обкома ВКП (б), чл. тройки УНКВД. Депутат Верховного Совета СССР 1-го созыва. Арестован 19.3.1938, 28.8.1938 приговорен к ВМН, расстрелян. Реабилитирован в 1956. Упоминался Сталиным на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) 1937 г. в составе «артели» Мирзояна.
[14] Пинхасик Гдалий Исаакович (1897−1951), чл. РКП (б) с 1918. Уроженец Одессы, еврей, образование среднее. В 1919−20 — следователь СибЧК и нач. Верхнеудинского облотдела Госполитохраны ДВР, в 1923−30 — на руководящей партийной работе в Новониколаевске и Омске. В 1930 — ответсекретарь Рыбинского окружкома ВКП (б), в 1930−33 — секретарь Уралобкома ВКП (б). С февраля 1933 — зам. зав., зав. агитмассовым отделом, зав. промышленно-транспортным отделом, 3-й секретарь Казахстанского крайкома ВКП (б). С авг. 1936 — первый секретарь Оргбюро ЦК ВКП (б) по Карагандинской обл. С мая 1937 — первый секретарь Карагандинского обкома ВКП (б), чл. тройки УНКВД. Арестован 22(28?).5.1938. Осуждён 26.10.1940 к 8 годам ИТЛ. Реабилитирован в 1955. Упоминался Сталиным на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) 1937 г. в составе «артели» Мирзояна.
[15] Досов Абильхаир Искакович (1899−1938), чл. РКП (б) с 1919. Казах, образование начальное. В годы гражданской войны — подпольщик, партизан. В 1919−20 — чекист, пред. Кокчетавской уездной ЧК. В 1934−36 — первый секретарь Актюбинского обкома, в 1936−37 — первый секретарь Южно-Казахстанского обкома ВКП (б), чл. тройки УНКВД. Арестован 28(26?).11.1937, осуждён 8.3.1938 к ВМН, расстрелен. Реабилитирован в 1956 «за недоказанностью состава преступления».
[16] На первой странице письма красным карандашом наложена резолюция (автограф) А. В. Косарева: «Надо направить т. Андрееву и т. Сталину. А К».
[17] Кустов Николай Евстафьевич (1904−1940?), мл. лейтенант ГБ (1936). Чл. ВКП (б) с 1930 (чл. ВЛКСМ с 1923). Уроженец Вологодской обл., из крестьян-середняков, русский. Образование среднее. Работал зав. магазином, зам. пред. РИК, зав. райземотделом. С 1931 — в органах ОГПУ-НКВД Казахстана: уполномоченный ЭКО, нач. отделения ЭКО; нач. кооперативного отдела ПП ОГПУ — УНКВД по Казахстану (с авг. 1933). С 1936 — зам. нач. СПО УГБ НКВД КазССР, награждён знаком «Почётный работник ВЧК-ОГПУ» (9.5.1938). С июля 1938 — врид начальника, с дек. 1938 по янв. 1939 — нач. УНКВД по Карагандинской обл. С 7.4.1939 уволен из НКВД, арестован. Осужден 16.8.1940 Военным трибуналом войск НКВД Казахской ССР по ст. 193−17 п. «б» УК РСФСР (за фабрикацию дел) к расстрелу.
[18] Мешков Николай Михеевич (? — ?), ст. лейтенант ГБ (1936). В 1937 — нач. 2-го отделения 5-го (Особого) отдела УГБ НКВД Казахской ССР, с 10.8.1937 — нач. 3-го отделения КРО УГБ НКВД КазССР. С 11.12.1937 — зам. нач. УНКВД по Северо-Казахстанской обл. С 1949 — зам. нач., нач. Ухто-Ижемского ИТЛ (и на 1953), подполковник. Награждён знаком «Почётный работник ВЧК-ОГПУ» (9.5.1938).
[19] Скворцов Николай Александрович (1899-1974), партийный деятель, чл. РКП (б) с 1919. Из крестьян, русский, образование высшее. С 1918 в РККА, с 1921 — на партийной и сов. работе. С 1933 — в отделе руководящих парторганов ЦК ВКП (б). С 7.5.1938 — второй секретарь, с 16.5.1938 по 1945 — первый секретарь ЦК КП (б) Казахстана. В 1947−53 — министр совхозов СССР. Член ЦК ВКП (б) в 1939−52. С 1966 на пенсии.
[20] Вероятно, Коновалов Сергей Александрович (? — ?), лейтенант ГБ (1936), чл. ВКП (б) с 1925.
[21] Досье.
[22] Секретно-политическое, занимавшееся политическим сыском.
[23] Городского комитета.
[24] В тогдашней обстановке «откорректированный» протокол представлял собой принципиально изменённый текст протокола допроса арестованного, куда произвольным образом вносились сведения о всевозможной «контрреволюционной деятельности» обвиняемого и его знакомых. Ложной и провокационной «корректировкой» допросов важных арестованных лично занимались начальники отделов управления НКВД и нередко сам начальник УНКВД.
[25] Контрразведывательного.
[26] Викторов Александр Викторович (1898 — ?), капитан ГБ (1935). Чл. РКП (б) c 1921. Уроженец Москвы, русский, образование неполное среднее. Солдат Французского иностранного легиона; служил в армии Врангеля. С 1933 до июля 1937 — пом. нач. 2-го, нач. 3-го отделения СПО, пом. нач. СПО УНКВД по Московской обл. В 1937 — пом. нач., врид нач. отдела УГБ УНКВД по Ивановской промобл. С февр. 1938 по 1.3.1939 — врид нач. 3-го отдела УГБ НКВД Казахской ССР, с 16.3.1939 уволен из НКВД вовсе. Арестован 19.4.1939. Осужден 3.6.1940 ОСО при НКВД СССР на 5 лет заключения. С 19.4.1943 освобождён, работал в системе ГУЛАГа НКВД-МВД СССР.
[27] Гитлин Ефим Давыдович (1903−1943), лейтенант ГБ (1936). Чл. компартии с 1924. Уроженец Гомеля, еврей. В органах ВЧК-НКВД с 1921. Сотрудник УГБ УНКВД по Казахской АССР, с 1937 — пом. нач. КРО УГБ НКВД Казахской СССР, до апр. 1939 — врид нач. 8-го отдела (надзор за оборонной промышленностью) 1-го управления НКВД Казахской СССР. Награждён орд. Красной Звезды (1937). В апреле 1939 уволен из НКВД за невозможностью дальнейшего использования. Жил в Чимкенте, в июне 1941 мобилизован в РККА. Был замполитом 368-го полка 149-й стр. дивизии 65-й армии, майор; погиб в бою в Лоевском р-не Гомельской обл. 27.10.1943.
[28] Контролировал сельскохозяйственные предприятия.
[29] Кадяев Пётр Васильевич (1901−1967), полковник ГБ (1943). Чл. РКП (б) c 1920. Уроженец Пензенской губ., русский. Из бедных крестьян, образование неполное среднее. В 1920 служил в РККА, затем в ВЧК-НКВД (с перерывом в 1924−30). С 1930 работал в Гурьевском окротделе ГПУ, нач. ЭКО Западно-Казахстанского облотдела ГПУ. В 1937−38 — нач. 4-го и 6-го отделений КРО УГБ НКВД КазССР; с сент. 1938 — нач. 9-го отдела НКВД КазССР, нач. 3-го отдела ЭКУ НКВД КазССР. С дек. 1939 — нач. УНКВД по Семипалатинской обл. В 1941 — зам. НКВД КазССР. С авг. 1941 — нач. Транспортного отдела НКВД-НКГБ Карагандинской, Калининской и Казанской ж. д. С февр. 1948 — нач. УМГБ по Красноярскому краю, с авг. 1949 — зам. нач. управления охраны МГБ Ярославской ж. д., нач. охраны МВД Северной ж. д. С февр. 1954 на пенсии.
[30] Павлов Николай Александрович (1903 — ?), ст. лейтенант ГБ (1936). Чл. РКП (б) c 1919. Уроженец С.-Петербурга. В органах ВЧК−НКВД с 1919. До 1936 — зам. нач. СПО УГБ НКВД Казахстанской АССР, с авг. 1936 — нач. УНКВД по Кустанайской обл. В 1938−39 — нач. СПО УГБ НКВД КазССР, с 13.4.1939 уволен вовсе из НКВД. Арестован 4.5.1939, осужден 30.10.1939 ВТ войск НКВД Казахской ССР на 15 лет заключения. Возможно, амнистирован в годы войны. Реабилитирован в июле 1999.
[31] Володзько Павел Васильевич (1888−1951), майор ГБ (1935). Чл. РКП (б) с 1918. Уроженец Слуцка, белорус. Из ремесленников, образование среднее. С 1918 служил в органах ВЧК-НКВД. С 1932 в Казакской АССР: нач. Алма-Атинского облотдела ГПУ, второй зам. ПП ОГПУ по Казахстану; с 1934 — зам. нач. УНКВД по Казахской ССР. В 1937−39 — зам. наркома внутренних дел Казахской ССР. Награжден орд. Красной Звезды (1937). Арестован 7.1.1939, осужден 8.5.1939 по ст. 58−1а, 8, 11 УК РСФСР на 15 лет ИТЛ. Умер в лагере 9.3.1951 (Воркута), не реабилитирован.
[32] Т. е. план продолжал выполняться.
[33] Гладков Тимофей Иосифович (1900 — ?), ст. лейтенант ГБ (1936). Чл. РКП (б) c 1919. Из крестьян, белорус, образование начальное. В органах ВЧК−НКВД с 1919. С 1930 — нач. Шевченковского окротдела ГПУ УССР. В 1931−34 — нач. Пензенского оперсектора ГПУ. В 1934−36 — нач. Кооперативного отдела ПП ОГПУ — УНКВД по Челябинской обл. и УНКВД по Крыму. С 25.3.1936 по 17.11.1938 — зам. нач. ЭКО-КРО УГБ УНКВД по Казахской АССР-ССР, нач. переселенческого отдела НКВД Казахской ССР, уволен из НКВД с 28.1.1939. Награжден орд. Красной Звезды (19.12.1937). Осуждён 10.10.1939 ВТ войск НКВД Казахской ССР на 10 лет ИТЛ.
[34] Горбунов Фёдор Ильич (1896 — ?), лейтенант ГБ (1936). Русский. В 1936 — пом. нач. СПО Карагандинского УНКВД Казахстанской АССР, с 19.10.1936 — нач. СПО Карагандинского УНКВД. Награждён знаком «Почётный работник ВЧК-ОГПУ» (9.5.1938). В 1939 — нач. Балхашского горотдела НКВД КазССР, ст. лейтенант ГБ (1939). В 1943−45 — нач. особых отделов и ОКР «Смерш» корпусов и армий, полковник.
[35] Учетно-статистический отдел.
[36] Козин Виктор Николаевич (? — ?), ст. лейтенант ГБ (1937). В 1937 — нач. Советского РО УНКВД по Московской обл., с июля 1937 — инспектор УНКВД по Московской обл. С марта 1938 — нач. инспекции при НКВД КазССР. На 1943 — подполковник. На 1950 — зам. МГБ Латвийской ССР, полковник. Награждён знаком «Почётный работник ВЧК-ОГПУ» (21.8.1937).
[37] Возможно, Светлов Михаил Фёдорович, сержант ГБ (1937).
[38] Возможно, в связи с массовым репрессированием и чисткой основной части прежней агентуры в 1937—1938 гг.
[39] Учёт конспиративной агентуры в связи с её колоссальной текучестью традиционно был поставлен неудовлетворительно, в связи с чем секретные сотрудники местных органов ОГПУ-НКВД должны были вноситься в централизованную картотеку каждого регионального управления госбезопасности. Насколько успешно это делалось, исследователям пока неизвестно.
[40] Джабаев Джамбул (1846−1945), казахский поэт-акын, лауреат Сталинской премии 2-й степени (1941). Депутат Верховного Совета Казахской ССР (1938).
[41] Кузнецов Павел Николаевич (1909−1967), журналист, поэт, переводчик. Образование неполное среднее. Начинал как комсомольский работник. Печатался с 1925. С 1929 — на издательской работе, с 1935 — зав. отделом, зам. редактора газеты «Казахстанская правда», с 1938 — редактор журнала «Литература и искусство Казахстана». Был членом правления Союза советских писателей Казахстана. С 1936 публиковал в центральной прессе переводы из Джамбула. В 1941−43 — фронтовой корреспондент, получил ранение. В 1950−56 — зам. редактора журнала «Советский Союз», затем спецкор «Правды» по Казахстану. Автор официозно-публицистических стихов, прозаик.
[42] Ныне — пос. Жамбыл Жамбылского района Алматинской обл.
[43] На самом деле — в 60 км.
[44] Домбра.
[45] Так у автора.
Мир Большого Алтая (Казахстан). 2019. Үлкен Алтай әлемі. 2019. Т. 5. № 2. С. 133−150 (на рус., англ., казах. яз.).
https://rusk.ru/st.php?idar=88096
|
|
