На боевых постах. 1918 год

От редакции: К счастью, осталось много реальных воспоминаний участников Гражданской войны. В последние три десятилетия появились в большом количестве книги и брошюры, описывающие подвиги, бои и сражения марковцев, дроздовцев, корниловцев, каппелевцев… К сожалению, лишь малая (от общего числа) часть офицеров разобралась в том бурном и мутном потоке лжи и пустых обещаний, и встала на защиту Веры, чести и достоинства Своего Отечества. Мы удивляемся чудесам храбрости не только старших командиров, но и обычных офицеров, которые часто просто были рядовыми бойцами, например, в знаменитом Офицерском полку.

Но не так часто в этих многочисленных мемуарах и воспоминаниях мы можем прочитать или узнать о том, а что происходило с бойцами, когда они получали тяжёлые ранения. Ведь никаких госпиталей, оборудованных лазаретов зачастую просто не было, как и не было обустроенного тыла (например, во время 1-го Кубанского похода Добровольческой армии). Поскольку бои в этом походе были через два дня на третий, и были они ожесточёнными и кровопролитными, то обоз вместе с ранеными иногда доходил до 2 тыс. человек. Руководство Добровольческой армии прекрасно понимало, что большевики и красные комиссары сделают с ранеными, если их оставить, какие невыносимые муки и страдания будут ждать белых воинов, которые потеряли возможность сопротивляться. Вследствие этого этот огромный обоз-лазарет вынужден был передвигаться вместе с боевым ядром Добровольческой армии, причём количество боеспособных штыков иногда не превышало количества раненых. Отметим также и повседневный непрерывный труд сестёр милосердия, без заботы которых многие бы не вернулись из этого похода.

Ниже мы приводим отрывок из воспоминаний Георгиевского кавалера, поручика, командира батальона 127-го пехотного Путивльского полка в Великую войну Дениса Андреевича Марченко, который начал 1-й Кубанский поход рядовым в 1- роте Офицерского полка. В начале похода он получил тяжёлое ранение в бою под Выселками и чудом выжил в нечеловеческих условиях похода, фактически находясь постоянно под открытым небом в повозке. Мало того, он потом возвратился в строй, стал командиром Офицерского полка и без правой руки продолжал воевать с большевиками до конца Гражданской войны. Отметим, что не смотря на кровопролитные бои храмы РПЦ в 1918 г. не закрывались для прихожан и посетителей, службы шли своим чередом…

Александр Николаевич Алекаев

Начало Кубанского похода

…Полк в тот же день занял Журавскую, где мы провели 2 марта, но всё время слышалась стрельба в направлении на Выселки, куда наступал Партизанский полк. Утром мы были выдвинуты ему на помощь, атаковали большевиков и на ночлег остановились в Выселках.

Продвигаясь вперёд, попали под орудийный огонь красных. Мы наступали цепью влево от железной дороги, а корниловцы вправо от нас. Их 7-я рота, в которой было много персов-добровольцев, оседлала насыпь. Цепи вошли уже в сферу ближнего ружейного огня со стороны занятого красными бугра. Ускоряем шаг и кидаемся в атаку. Большевики покидают свои окопы и отбегают назад. Мы уже почти на линии их окопов, как вдруг появляется бронепоезд и начинает обстрел в упор против нас и Корниловской роты. Ободрённые красные поворачивают и переходят в контратаку. Рота корниловцев отходит и обнажает наш правый фланг. Бронепоезд бьет вдоль цепи нашей роты, и она тоже отходит. Во время нашей атаки я был ранен в правую руку. Исхожу кровью и чувствую страшную слабость. Кричу: «Не бросайте!» — но каждый занят самим собою. Изнемогая, я упал без сознания на копну соломы. Придя в себя, я пытался левой рукой через скатку шинели вытащить револьвер и застрелиться, но достать его не смог. Часа два спустя наши повели наступление снова. Я видел, как из-за бугра стреляла наша батарея, а цепи двинулись вперёд. Невдалеке пробегал вперёд офицер с «цинкой» патронов. Я окликнул его и просил меня перевязать. Достав из кармана у меня перевязочный пакет, он забинтовал мне рану с набившейся вокруг нее грязью. И обещал прислать ко мне сестру Плохинскую, жену Назара Борисовича (командира 1-й роты). Она явилась уже к вечеру. На носилках меня отнесли в железнодорожную будку, где собралось много раненых.

Бой закончился. Станица взята нами. За ранеными прислали подводы и перевезли в школу, уложив на солому. Рука у меня страшно болела. Были перебиты кости в кисти. Ко мне пришли Плохинский и Коломацкий. Кто-то принёс кусок поросёнка, но мне было не до еды. Раненых в этот день было так много, что ни сестры, ни доктор не успели осмотреть рану, сделать чистую перевязку, а лишь подбинтовали прежнюю, так как сочилась кровь. Только на пятый день, уже в Некрасовской, доктор развязал рану, промыл её и сказал, что все кости перебиты и на нормальное заживление рассчитывать нельзя.

9 марта рано утром выступили из Некрасовской и целый день шёл бой за Филипповские хутора. Взяли их, но некуда было разместить лазарет, и все раненые ночевали на повозках. Утром 10 марта переход через реку Белую и снова весь день бой. Положение было отчаянное. Сзади наседает преследующий нас противник и обстреливает нас, не жалея патронов. Впереди дорогу преграждают свежие, за ночь подошедшие силы. И оттуда свистят пули тоже по обозу с ранеными. А тут кричат, чтобы раненые отдали все сохранившиеся патроны, ибо запас их иссякает. Идут слухи, что батальон корниловцев отходит, а наш полк пошёл в контратаку. Невдалеке вижу экипаж генерала Алексеева… Вид у старика озабоченный. Приготовляю на всякий случай револьвер…

Но после полудня наступил перелом в нашу пользу. Красные отброшены влево, и дорога свободна. Санитарный обоз двинулся на станицу Рязанскую рысью. У меня начались такие боли, что я умолял подводчика высадить меня из повозки и оставить возле дороги. Но кое-как довезли меня до станицы. Здесь пришла радостная весть — установлена, наконец, связь с кубанцами.

Дальше пошли черкесские аулы. В одном из них на привале пришёл фельдшер сделать мне перевязку. Развязал руку, она посинела и отвратительно пахнет. Все признаки гангрены. Был вызван врач, сказавший, что операцию надо произвести немедленно и руку ампутировать. Стали меня готовить, поставили клизму, а в этот момент приходит связной и передаёт приказание выступать. Доктор говорит, что в следующем ауле будет привал на два часа и он там сделает ампутацию. После дождей дорога ужасная. Грязь невылазная. В повозку были запряжены слабосильная лошадка и мул. Мы отстали от обоза и застряли, но тут, на счастье, оказалось, что в арьергарде наш Офицерский полк. Мою повозку вытащили из грязи, и когда мы нагнали лазарет, то в маленькой сакле уже успели одному поручику отрезать ногу. Без церемоний меня уложили на стол, маску на физиономию, и готово. Сонного кладут на повозку. В пути просыпаюсь, чувствую себя как-то легко. Рядом сидит приставленная ко мне сестра — англичанка. Опять наши «кони» отстали. Повозка последняя в колонне.

Нагоняет нас комендант штаба армии полковник Корвин-Круковский. Заинтересовался моим положением, уступил нам своих вороных лошадей в хорошей повозке, а сам пересел на верхового коня. Это было для нас спасением. В следующем ауле заночевали. Меня и оперированного со мною поручика положили в крошечной комнате при школе на соломе. Охватила страшная слабость; бывшая при нас сестра согрела чай и дала какие-то коржики. Заснул. Утром узнал, что ночью поручик скончался. Галопирующая гангрена.

Сестра сказала мне, что вчера доктор её предупредил, чтобы она больше внимания оказывала бы поручику, а капитана (меня) «песенка спета», не выживет… А капитан и до сих пор жив!

Бои за Екатеринодар

Утром начался Ледяной поход Армия в проливной дождь со снегом двинулась на станицу Ново-Дмитриевскую, а раненых повезли в Калужскую. В такую непогоду я был укрыт только шинелью, и сестра проявила действительно своё милосердие — сняла шинель и кожаную меховую куртку и покрыла меня. А я не могу согреться. Возможно, у меня была температура, но она её не мерила, да и термометра, наверно, не было.

В таких условиях приехали в Калужскую, занятую частями генерала Покровского. С квартирами трудно. Наконец сестра нашла дом, где в комнате на кровати спал какой-то ротмистр в шинели мирного времени, и попросила его уступить кровать капитану с ампутированной вчера рукой.

В это время армия, особенно наш полк, совершала достойный Суворова Корниловский — а ещё вернее, Марковский — переход в снежную бурю, по ледяной воде, чтобы овладеть Ново-Дмитриевской. Столько героизма, как в эту ночь, никогда ещё не было проявлено. А утром обоз с ранеными был переброшен во взятую станицу.

Мое состояние было удручающим. Я так ослабел, что не мог встать на ноги. На повозку и потом с неё меня несли. Нас хорошо разместили, мою рану перевязали. Наладилось также питание. Но не надолго…

24 марта после тяжёлого боя была взята станица и станция Георгие-Афипская, и нас, раненых, перевезли туда. 28-го переправились паромом в Елизаветинскую; лазаретный обоз стал на дворы школы, но раненых с повозок не снимали. Слышен гул сильной канонады. Армия уже начала атаку Екатеринодара, но взять его не могла: были слишком слабы её силы по сравнению с несколько раз превосходящими красными.

Корнилова не стало — Деникин

31 марта убит Корнилов. Все почувствовали несказанное горе от этой потери. Тело привезли в церковь, и я напряг все силы, пошёл туда с сестрой проститься с дорогим Вождём и помолиться…

Настроение в армии ужасное. Убита вера в наше дело. Расползаются всевозможные слухи. Что нам готовит уже не день грядущий, а час?.. Но вот стало известно, что командование принял генерал Деникин. Всем нам известный, внушивший сразу доверие. Новая стратегия. Отход от Екатеринодара. Раненых, около 1500, повезли снова на подводах. Куда — никто не знает. Остановились в немецкой колонии Гначбау. Вправо сильная стрельба. В том направлении, говорят, наш полк. Он пришёл к ночи. Люди заснули как убитые. Утром стали подсчитывать потери. Всех не вспомнишь, но особенно было жаль штабс-капитана Некрашевича, принимавшего нас в роту в Новочеркасске, — одного из достойнейших офицеров. А кругом всё усиливающаяся, всё приближающаяся стрельба красных. Несколько снарядов попало во двор, где стояла наша повозка. Обоз вытягивается вдоль улицы в несколько рядов. В него попадают снаряды, убивая лошадей и добивая раненых. Ползут зловещие слухи. Я вытащил из-под головы револьвер и, держа его в левой руке, ждал момента покончить с собой. Но сестра заметила и резким движением вырвала его у меня и унесла. Так больше я своего револьвера не видел…

В сумерках вдалеке раздалось «Ура!». Это наша конница! Нервы наши требуют какого-то движения. Только бы не стояли на месте. Всё равно — куда! И вот колонна двинулась. Строжайше запрещено курить, шуметь. Наша сестра получила в полное подчинение двадцать подвод. И следит за всем. Стало известно, что идём мы на Медведовскую, где надо перейти железнодорожное полотно. Станция занята красными, и у них бронепоезд.

В авангарде наш Офицерский полк. Все надежды на него. В пять часов утра генерал Марков ловким личным маневром захватил бронепоезд. Переезд был свободен, и под пулеметным огнем повозки рысью пролетали через него. Возница нашей повозки был ранен в ногу. Несколько человек у нас были ранены вторично. Были и убитые.

В станице нас положили на солому в школе. Врач разрешил мне вставать и ходить. А наблюдавшая за мною сестра ушла в лазарет. Тут появился слух, что всех тяжелораненых оставят в станице. Я страшно боялся этого и напряг все силы, чтобы добраться до своей роты, и просил Плохинского взять меня на попечение роты. На таком положении при роте оказались Бутенко, раненный тоже Коломацкий и ещё несколько наших офицеров. Заботу о нас взяла сестра Плохинская. На следующий день, в Дядьковской, вся армия была посажена на подводы и переменным аллюром днём и ночью двигалась на восток, пока не дошла до станицы Успенской. Несколько дней отдыха под прикрытием сильного сторожевого охранения во все стороны. Тут я видел на площади перед Деникиным большой разъезд донцов, прибывших к нему просить помощи в начавшемся восстании. А два месяца назад, проходя через их станицы, мы уговаривали казаков присоединиться к нам. «Нет, — говорят, — мы с „товарищами“ договоримся!..» Ну и «договорились»!

Значит, идём на Дон. 17 апреля снова в памятной нам Лежанке. Снова бои в её окрестностях. 20-го в Великую Пятницу был на выносе Плащаницы. В храме был и генерал Деникин.

Ночью в Великую Субботу раненых перевезли в Егорлыцкую. Когда въезжали в станицу, как раз зазвонили к Светлой Заутрене. Сейчас казаки приняли нас иначе, чем в феврале. Прекрасно угостили за пасхальным столом, и отношение было братское и даже заискивающее.

Через несколько дней раненых направили в Манычскую, где погрузили на пароход, так как Дон сильно разлился, и отвезли в Новочеркасск. Я вместе с Бутенко и Коломацким попал в лазарет Епархиального училища. Нас отправили сразу в баню, выдали чистое белье, уложили в чистые постели. С утра доктор, сёстры, стерилизованные перевязки. Но питание скудное. Моя сестра подкармливала меня манной кашей.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Марченко Дионисий Андреевич (1895−1968). Полковник. Окончил учительскую семинарию. Участник 1-й мировой войны; в 1915 г. поступил в Тифлисскую школу прапорщиков (выпуск 5 января 1916 г.); младший офицер 1-й роты 127-го пехотного Путивльского полка; в мае 1916 г. — командир роты; в январе 1917 г.-поручик, временно командующий 3-м батальоном полка; в ходе боев был ранен, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (сентябрь 1916 г.). В Добровольческой армии — с 22 декабря 1917 г.; зачислен в 1-ю офицерскую роту. До начала 1-го Кубанского похода — рядовой 1-го офицерского батальона. После переформирования Добровольческой армии в феврале — офицер 1-й роты Сводного Офицерского полка. В ходе 1-го Кубанского похода был ранен, потерял руку. После продолжительного лечения выписался 16 августа 1918 г. прибыл в 1-й Отдельный генерала Маркова полк и назначен в роту генерала Маркова; летом-осенью — штабс-капитан роты; 20 ноября переведён в команду пеших разведчиков. С 14 марта 1919 г. -капитан, комендант штаба 1-го армейского корпуса; с осени командир 2-го батальона 1-го Отдельного генерала Маркова полка. В сентябре командовал отрядом, состоявшим из 2-го батальона полка, команды пеших разведчиков, полусотни и взвода орудий в районе города Ливны. 22 декабря 1919 г. назначен временно исполняющим обязанности командира 1-го Отдельного генерала Маркова полка. С начала января по 29 сентября 1920 г. — командир полка; с 26 марта — полковник; снят с должности 29 сентября начальником Марковской пехотной дивизии генералом А.Н. Третьяковым. Эмигрант. Проживал в Югославии. В 1937 г. — временно исполняющий обязанности командира Марковского первого полка (назначен после смерти генерала М.А.Пешни). Умер 24 сентября 1968 г. в Загребе (Югославия).

Плохинский Назар Борисович (1881−1918). Подполковник. Из крестьян. Участник 1-й мировой войны; в 1917 г. — командир роты в 126-м пехотном Рыльском полку; летом 1917 г. переведён в 127-й пехотный Путивльский полк помощником командира полка; позднее отрешён от должности, назначен младшим офицером в 1-ю роту; награждён Георгиевским оружием (ноябрь 1915 г.) и орденом Святого Георгия (май 1916 г.). В Добровольческой армии — с декабря 1917 г. По прибытии принял командование 1-й ротой 1-го офицерского батальона. Участник 1-го кубанского похода. При переформировании Добровольческой армии в феврале 1918 г. — командир 1-й роты Сводного Офицерского полка. Ко 2-му Кубанскому походу — командир 1-го батальона полка. Ранен 16 июля в бою у станции Кореновской, скончался от ран 19 июля 1918 г.