 |
| УРА-Информ | Дмитрий Скворцов | 08.08.2006 |
8 августа 1819 года родился классик малороссийской литературы Пантелеймон Александрович Кулиш. Так случилось, что как раз в тот год тогдашний «самиздат» приступил к деятельному распространению апокрифической «Истории русов». Именно этой рукописи суждено было оказать решающее влияние на будущее Кулиша и его политических и научных единомышленников.
В первое время выдающиеся литературные достоинства «Истории русов» затмили ее собственно историческую часть и тем пленили Пушкина, Рылеева и других «светочей русской мысли». Позже выяснилось, что этот «шедевр украинской историографии» является сплошной фальсификацией, зиждущейся на неподдающемся воображению обилии поддельных документов, идеализирующих историю малороссов от «скифских времен» до «благословенной поры» польско-литовского владычества. Все же слезы и горести относилось, разумеется, на счет «московщины».
Не случайно для таких патриотов родного края как Шевченко, Костомаров, Кулиш, «История русов» стала «второй Библией». Эта могучая троица и стала в 1846-м основанием Кирилло-Мефодиевского общества.
На закате своей научной карьеры Костомаров сполна осознал, что «История русов"… производила вредное в научном отношении влияние, потому что распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии».
Параллельный путь переосмысления малороссийской истории и культуры прошел и Пантелеймон Кулиш.
Ну, а пока, в «начале дел», все творчество Кулиша и его соратников питается духом русофобской «Истории русов».
Кирилло-мефодиевский период Кулиша выразился в «Повести об украинском народе» — «компиляции шкодливых выдумок, которые наши летописцы выдумывали про ляхов, да тех, что наши кобзари сочиняли про жидов, для возбуждения или для забавы казакам пьяницам, да тех, которые разобраны по апокрифам старинных будто бы сказаний и по подделанным еще при наших прадедах историческим документам. Это было одно из тех утопических и фантастических сочинений без критики, из каких сшита у нас вся история борьбы Польши с Москвою». Так охарактеризует повесть ее автор спустя 30 лет.
Именно в этот срок и укладывается эволюция Кулиша от ярого украинофила до неистового обличителя украинофильства.
Подвижки в этом направлении проявились в период работы над романом «Черная Рада, хроника 1663 года» (1845−57), когда автору пришлось всерьез обратиться историческим первоисточникам времен казатчины.
Интересно, что именно к этому времени относят апогей его деятельности на поприще «украинского возрождения» — первый опыт создания «украинского высокого штиля» и соответствующего тому особого правописания (так называемой «кулишивки»). Необходимость такого рода нововведений Кулиш ощутил, когда решил изложить средствами малороссийской словесности Библию. Но, оказалось, что означенная словесность состояла лишь из слов, применяемых в крестьянском быту, и совершенно не оперировала «отвлеченными» понятиями. Так родился и первый опыт заимствования слов из польского или же и вовсе их выдумывания. Эксперимент этот даже завзятые украинофилы признали неудачным. И действительно, из разряда «Хай дуфае Сруль на Пана» (псаломный «Да уповает Израиль на Господа») воспринимались больно уж неблагозвучно.
Чуть позже Кулиш предпримет еще одну попытку «разработки малороссийского (южнорусского) языка», когда представит в канцелярию Госсовета перевод «для народа» Высочайшего Манифеста об отмене крепостного права. Ответом была резолюция, где «разработчику языка» советовалось «держаться сколь возможно ближе к тому языку и тем выражениям, кои употребляются ныне малороссийскими крестьянами». Ведь при переводе манифеста, сказалось полное отсутствие в малороссийском языке государственно-политической терминологии. И опять пришлось спешно ее «разрабатывать» путем введения полонизмов или коверканья русских слов. В результате получился текст, совершенно непонятный малороссийским крестьянам, которым он, собственно, и предназначался. «Напечатанный впоследствии в „Киевской старине“, он служил материалом для юмористики», — писал Николай Ульянов.
Как видим, правительство не намерено было запрещать «малороссийскую словесность». Более того, начинание, исходившее от Кулиша, было с воодушевлением встречено на верхах. 15 марта 1861 года последовало высочайшее разрешение на перевод Манифеста. А в 1862 году министерство народного просвещения поддерживает ходатайство о введении в народных школах Малороссии преподавания на «местном наречии».
Поэтому, не соглашаясь с правительственными резолюциями на свои проекты, Кулиш все же признает, что «нам очень добродушно советуют оставить разработку малороссийского языка посредством художественных созданий».
Похоже, 50-е и 60-е были десятилетиями кулишевских метаний и исканий, ведь одновременно с попытками создания «высокой» словесности он пишет в предисловии к «Черной Раде»: «Вообразят, пожалуй, что я пишу под влиянием узкого местного патриотизма и что мною управляет желание образовать отдельную словесность, в ущерб словесности общерусской. Для меня были бы крайне обидны подобные заключения…».
Более того, тут же Кулиш, по сути, признает, что такая «отдельная словесность» и не нужна, поскольку лучшие малорусские умы такую словесность уже создали. И эта словесность — «общерусская» (или «русская»). Постараемся проследить за мыслью Кулиша: «Когда Южная Русь, или, как ее обыкновенно называют, Малороссия, присоединилась к Северной или Великой России, умственная жизнь на Севере тотчас оживилась притоком новых сил с юга, и потом Южная Русь постоянно уже принимала самое деятельное участие в развитии севернорусской литературы. Известно каждому, сколько малороссийских имен записано в старых летописях русской словесности. Люди, носившие эти имена, явились на север с собственным языком…, и ввели этот язык в тогдашнюю русскую словесность, как речь образованную, освоенную с общеевропейскою наукою и способную выражать ученые и отвлеченные понятия… и в Российском государстве, мимо народного северного и народного южнорусского языков, образовался язык, составляющий между ними средину и равно понятный обоим русским племенам.
И даже в то время, когда Пушкин довел русский стих до высочайшей степени совершенства, до nec plus ultra пластики и гармонии, из глубины степей Полтавских является писатель…, и поклонники изящного, отчетливого гармонического Пушкина заслушались степных речей его… Это значит, что Пушкин владел еще не всеми сокровищами русского языка…, что вновь открылся на земле русской источник слова…».
Именно в предисловии к изданию «Черной Рады» 1857 года, Кулиш решается на развенчание «настольной рукописи каждого почитателя памяти предков в Малороссии» — «Истории русов», приписывавшейся перу Конисского: «С Конисского снята священная мантия историка. Он оказался, фанатиком-патриотом южной Руси, из любви к ней не щадившим, наперекор истине, ни Польши, ни государства Московского».
Впрочем, подобные воззрения не мешали еще в 60-х продолжать считать и самого Кулиша «фанатиком Малороссии». «Имя его неотцепно прилипало к так называемому украинофильству» вспоминал Костомаров.
Все переменилось с началом польского восстания.
«Выяснилось, что повстанцы делали ставку на малороссийский сепаратизм и на разжигание крестьянских аграрных волнений на юге России посредством агитационных брошюр и прокламаций на простонародном наречии. И тут замечено было, что некоторые украинофилы охотно сотрудничали с поляками на почве распространения таких брошюр. Найденные при обыске у польских главарей бумаги обнаружили прямые связи украинского национализма с восстанием. Едва ли не главными информаторами, раскрывшими правительству глаза на связь украинского национализма с восстанием, были сами же поляки, только не те, что готовили восстание, а другие — помещики правого берега Днепра. Сочувствуя восстанию и налаживая связи его вожаков с украинофилами, они пришли в величайшее смятение, когда узнали, что повстанцы берут курс на разжигание крестьянских бунтов на Украине… Пришлось выбирать между освобождением Польши и целостью своих усадеб. Они выбрали последнее», — снова читаем у Ульянова.
Осознание чужеземных корней украинофильства оказалось для Кулиша страшным ударом. На целых десять лет он исчезает из общественной и литературной жизни.
Плодом этого катарсиса явился труд «История воссоединения Руси» (1874 г.). В нем Малая и Великая Русь представляются «единой плотью» и на этом основании отстаивается право малорусских детей обучаться в школах на… «общерусском литературном языке».
Теперь Кулиш обличает националистически настроенную интеллигенцию в недостатке исторических знаний и называет это преступлением для «властителей умов».
В 80-х, наблюдая за псевдопатриотизмом галицийских украинофилов, замешанном на до боли знакомых исторических фальшивках, Кулиш узнает в них себя сорокалетней давности. Но, хотя в отличие от кирилло-мефодиевцев, новая «свидома» генерация уже имеет доступ к трудам, развенчивающих всевозможные «Истории русов», она не способна «подняться до самоосуждения», — пишет Кулиш во Львове, где в приказном порядке вводится… «кулишевка» и закрываются русскоязычные газеты.
Наместник Австрийского императора объяснял вмешательство государства в языкознание тем, что «рутены не сделали ничего, чтобы обособить свой язык от великорусского, так что приходится правительству взять на себя инициативу в этом отношении».
Из алфавита изгоняются буквы «ы», «э», «ъ» и вводятся «є» и «ї». Приказ мотивируется тем, что подданным австрийского императора «и лучше, и безопаснее не пользоваться тем самым правописанием, какое принято в России».
«Клянусь, — пишет Кулиш, — что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по своему, по украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть — мы себе дома живем, разговариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой и уж теперь бесполезны лядские попытки нас разлучить».
Впрочем, Кулиш был уже не в состоянии не только остановить польско-австрийских украинофилов, но даже уберечь от их шаловливых рук свои собственные произведения — сразу же после кончины писателя в 1897 году они подверглись «подгонке» под реформированную вслед за правописанием лексику.
Реформа состояла в замене исконно малороссийских слов, хоть как-то напоминающие русские, на вновь созданные или заимствованные из «цивилизованных» языков «украинские». Из словарей изгонялось всё, что хоть отдаленно напоминало русский язык.
Позволим привести здесь ряд выдержек из свидетельств той эпохи, обнаруженных известным киевским историком Александром Каревиным.
«Большая часть слов, оборотов и форм из прежнего австро-рутенского периода оказалась «московскою» и должна была уступить место словам новым, будто бы менее вредным, «направление» — вот слово московское, не может дальше употребляться… сейчас ставят слово «напрям». «Современный» — также слово московское и уступает место слову «сучасный», «исключительно» заменяется словом «выключно», «просветительный» — словом «просвітний», «общество» — словом «товариство» или «суспільство» (Галицкая Русь в европейской политике. Львов, 1886).
«Галицкие украинцы не хотят принять в соображение, что никто из малороссов не имеет права древнее словесное достояние, на которое в одинаковой мере Киев и Москва имеют притязание, легкомысленно оставлять и заменять полонизмами или просто вымышленными словами… Я не могу понять, для чего в Галичине несколько лет назад анафемизировано слово «господин» и вместо него употребляется слово «добродій». «Добродій» — остаток патриархально-рабских отношений и мы его не выносим даже в польщизне» (профессор славистики Берлинского университета, поляк А. Брикнер).
«Нет! Это в самом деле не украинский язык! Такого языка у нас не разберут и ничего из него не поймут, а если что-то и разберут, то в голове останется что-то невыразительное, каламутное, какая-то муть! (И.С. Нечуй-Левицкий)
«… про «Сьогочасну часописну мову» на Украине, страшно испорченную польскими и галицкими книжными словами… - это не язык, а какой-то жаргон. Это дело заговора немногих украинцев, которые захватили в свои руки издания и от которых зависит корректура… Вы говорите правду, что обыкновенное старое книжное правописание (т.е. правописание с использованием букв русской азбуки — Авт.) лучше для народа, потому что он сразу будет читать как говорят: ходили, робили и т. д. Но и кулишевка не так-то уже трудна для него… А вот желиховка (желиховкой называлась кулишевка, «усовершенствованная» галицким деятелем Е. Желиховским в сторону еще большего отличия от русского правописания — А.К.) со своими двумя точками над «і» и с апострофом, так совсем не годится. Галицкий язык убьет украинскую литературу» (И.С. Нечуй-Левицкий)
Впрочем, меры, предпринятые Кулишем, Нечуем-Левицким, Костомаровым и другими, будившими дракона, были уже запоздалыми.
Теперь и мы можем убедиться в том, что не все резервы в деле реформирования мовы исчерпаны. И когда гетман Скоропадский сокрушался, что «… галичане живут объедками от немецкого и польского стола. Уже один язык их ясно отражает, где на пять слов — четыре польского и немецкого происхождения!», то это была еще не окончательная статистика. Сегодня к борьбе полонизированных галичан Австрийской империи с «мовой калиновой» подключились новоявленные «гуру нації» заокеанской «ґенези»: реликты славянства заменяются «гелікоптерами», «амбасадами» и «ґатунками», а генетическая память о русскости стирается посредством углубления реформ правописания с их «етерами», «гокеями», «метр?ми» и «пальт?ми».
Одновременно тихой сапой идет реформа и «смысловая», когда из «Тараса Бульбы» выбрасываются слова с корнем «рус-», а в телесериале по «Черной раде» вместо «… у нашому коряці утопиш іншого мізерного й ляшка» заменено «іншим мізерним ляшком і москаликом».
Последней реформой будет замена народа?
