Сахарный бартлетт

Зинаида умерла в первый день Рождественского поста. Она давно и тяжело болела, все это понимали, но она никому не говорила о своей болезни и вообще не любила жаловаться и поднимать эту тему. Только иногда просто и коротко сообщала: «Батюшка, меня на той неделе не будет: я снова в больницу ложусь». И я уже понимал, что Зинаида в очередной раз ложится на обследование или на лечение (в зависимости от обстоятельств) в областной онкодиспансер.

Борьба с болезнью продолжалась несколько лет, и временами Зинаида возвращалась из больницы повеселевшая, так что мы все понимали: результаты лечения обнадеживают. Но потом становилось ясно, что болезнь не ушла, а только отступила на время, чтобы вернуться снова. И тогда Зинаида опять грустнела. Но она никогда эти свои переживания не высказывала специально — ни радостные, ни тревожные, а, как я уже сказал, вообще не любила жаловаться и говорить о своей болезни.

Последнюю пару месяцев она совсем ослабела и уже не могла приходить в храм, но до этого неизменно участвовала во всех службах, исповедовалась, причащалась и даже пела на клиросе. На клиросе она вообще пела давно, может быть, десять лет или больше, так что, когда я пришёл служить в Почтовое без малого восемь лет назад, Зинаида уже была бессменной участницей нашего хора. Вообще она была одной из тех местных жителей, предки которых издавна жили в этих краях и потомков которых, увы, остается всё меньше.

Во время Великой Отечественной войны отец Зинаиды партизанил в Бахчисарайском районе. И вот, когда наши войска уже подходили к Почтовому, немцы собрали остатки работоспособного населения в нескольких ангарах и собирались отправить их последними эшелонами в Германию. Тогда партизаны, предваряя действия наших войск и в координации с ними, совершили вылазку, чтобы отбить этих людей и содействовать наступлению Красной армии. В этих боях, освобождая односельчан, погиб отец Зинаиды. Самой ей было на тот момент пять лет, и она запомнила, что за неделю до этого боя отец как-то сумел пробраться домой, повидал жену, детей и фактически попрощался с ними.

Здесь же на старом кладбище он и был похоронен, а имя его выбито на памятной стеле возле поссовета и Вечного огня, где каждый год проходят торжественные мероприятия в День победы.

Как я уже сказал, Зинаида вообще не любила много говорить и внешне держалась сдержанно, но всегда старалась сделать что-нибудь хорошее и простое, одарить чем-нибудь. Так, узнав, что мне понравилась её фирменная «бузиновка», она периодически стала вручать или передавать через кого-нибудь бутылочку этой замечательно вкусной, по какому-то особенному рецепту приготовленной наливки. Или, узнав о проблемах с давлением, передавала мне калину, с примечанием, как её правильно готовить, а иногда уже и прямо в баночке, пересыпанную сахаром, так что мы употребляли этот целебный сироп во здравие души и тела. Когда осенью поспевал урожай винограда у Зинаиды в саду, она непременно делилась с нами отборными гроздьями.

Но особенно мне запомнились маленькие, но очень сладкие груши — сахарный бартлетт. Запомнились они мне ещё вот почему. Зинаида любила свою землю, свой посёлок, в котором прожила всю свою жизнь, любила нашу Альминскую долину с её вековыми традициями выращивания плодовых культур. И вместе с тем она скорбела о том, что доброе старое хозяйствование уходит в прошлое, что нет уже больше тех могучих садов, где бригада с одного дерева могла снимать урожай несколько дней, что исчезают местные, традиционные сорта яблок и груш, а на смену им приходят иные, «коммерческие» сорта, созданные главным образом для того, чтобы при минимальных затратах получить наибольшую выгоду. И вот, зная, что я тоже люблю Крым и полюбил Альминскую долину, её людей, историю и колорит, Зинаида время от времени дарила мне эти грушки. А я всё никак не мог запомнить их название и всякий раз переспрашивал, смущаясь от того, что снова не запомнил, как эти грушки называются.

— Сахарный бартлетт, — всякий раз терпеливо сообщала Зинаида.

И всякий раз я опять забывал название и мучился, припоминая, что название их напоминает то ли банкет, то ли портрет…

А ещё она хорошо готовила. Вкусно, разнообразно и вместе с тем как-то очень ловко и быстро. Так что для всех наших приходских праздников и застолий всегда готовила Зинаида. Не одна, конечно, но она неизменно верховодила, пока позволяло здоровье и силы. И при этом я никогда не замечал в ней ни малейшего намека на властность, на какое-то стремление повелевать или управлять кем-либо. Так что даже такие хлопотные и отчасти суетливые мероприятия, как приготовление трапезы на 60−100 человек, под её руководством всегда проходили без перепалок, недоразумений, взаимных обид и упрёков. При этом за её молчаливой сдержанностью всегда проступало сердечное добродушие, так что даже при её немногословии общаться с ней было всегда легко и радостно. Притом она обладала прекрасным чувством юмора, так что с обычным своим серьёзным и неулыбчивым видом говорила иногда что-нибудь такое по-доброму весёлое, что вносило в общую атмосферу общения отраду и легкость.

Между тем приход её к вере и в Церковь был связан с обстоятельствами исключительными и трагическими. Сын её, Андрей, мой ровесник, в начале 1990-х работал в структурах МВД и узнал, что его коллеги «крышуют» крупный наркотрафик. Будучи человеком совестливым и принципиальным, он не только сам не хотел участвовать в этом преступном бизнесе, но и имел дерзость неоднократно предупреждать сотрудников и даже начальство, что, если это крышевание не прекратится, он не будет молчать.

И вот Андрей собрался жениться. По свидетельству очевидцев, на свадьбу его собралось множество самых разных людей, в том числе и сослуживцев. Гуляли до глубокой ночи. Только в два часа молодые отправились спать. А в пять утра Андрей вышел во двор и не вернулся. Когда молодая жена проснулась и обнаружила, что мужа нет в спальне, она вышла в другую комнату, встретила Зинаиду, спросила, не видала ли она Андрея. Но и мама его не видела. Тогда они вместе вышли в сад и нашли его убитым. Нож ему воткнули прямо в сердце и ещё провернули для верности. От убитого в сторону забора по вскопанным грядкам уходили следы, как выразился один из свидетелей, «сорок пятого размера». Уголовное дело завели, но через четыре года технично «замяли» и закрыли… Вот и всё.

Сколько раз я слышал эту историю и от самой Зинаиды в скупом её изложении, и от других — всякий раз с ужасом даже приблизительно боялся себе представить, что должна была пережить этим утром несчастная мать! Но самое ужасное было то, что сын Зинаиды, в силу водворившегося тогда уже в сёлах безверия, не был крещён…

Не знаю, как Зинаида тогда не сошла с ума, но невозможность смириться с отчаянием и пустотой, как я думаю, привела её к мысли о продолжении жизни сына в ином мире, но и тут она с ужасом должна была узнать в какой-то момент, что, «кто не рожден от воды и Духа, не может войти в Царствие Небесное». Но она не отчаялась и, когда в Почтовом появилась община и в здании бывшего клуба стал обустраиваться под руководством отца Виктора храм, Зинаида постепенно втянулась в общинную жизнь.

Вдова Андрея Марина тоже после этого случая начала приходить к вере, пела в церковном хоре в одном из городских храмов, потом познакомилась с пономарём (бывшим военным) Владимиром, и вскоре они расписались. В какой-то момент владыка, в силу особенных обстоятельств, счел возможным рукоположить Владимира сначала в диаконский, а потом и в священнический чин, так что он потом много лет служил в Хмельницком. С матушкой Мариной они народили восемь детей, время от времени ездили всем семейством к Зинаиде, считали её родным человеком и относились к ней с большой любовью и уважением. Даже дети отца Владимира и матушки Марины считали Зинаиду родной бабушкой…

Сердечной болью Зинаиды были тяжёлые отношения с другой её невесткой, тоже Мариной — женой родного брата. Она была нашей прихожанкой, все мы к ней относились хорошо, и она не выказывала каких-то странностей, но только до того момента, пока не случилась пресловутая «революция достоинства» на Украине. В тот день, когда на Майдане с особенным каким-то подтекстом и надрывом поминали «Небесную сотню», Марина пришла в храм с охапкой гвоздик. И вот после отпуста и проповеди, когда я уже начал было давать прихожанам для целования крест, она обратилась к собравшимся со странной, взвинченной речью об этой самой «Небесной сотне» и стала раздавать гвоздики. Неуместность речи заключалась в том, что все и так скорбели о погибших и молились, не разделяя на «своих и чужих», разве что за православных по Уставу. Да и не принято как-то прихожанам без благословения в храме выступать с речами. Но я промолчал, позволил ей сказать всё, что она хотела сказать, и сделать всё, что она хотела сделать, лишь бы как-нибудь не огорчить её и не оттолкнуть.

Но, увы, Марина в «москальский» храм ходить перестала и с непонятной озлоблённостью переключилась на Зинаиду, с которой она была соседкой.

По любому случаю оскорбляла её почем зря, называла почему-то предательницей (очевидно, в контексте нашей всеобщей радости от возвращения в Россию). И это было бы смешно, когда бы не было так грустно, потому что Марина в своей странной озлобленности дошла до того, что стала угрожать Зинаиде отсудить всё её имущество (уж не знаю, на каком основании) и действительно подала на неё в суд и затеяла судебную тяжбу. Особенно для Зинаиды было тяжело то, что невестку поддерживал единственный оставшийся в живых брат Зинаиды — муж Марины Анатолий. Словом, страдала она от этой неприязни, досаждений и ненависти ужасно, но старалась переносить всё с кротостью и молилась, как могла, от сердца о несчастной Марине.

В один из последних моих приходов к Зинаиде она поведала мне с радостью, что к ней после долгой и тягостной размолвки пришёл-таки брат и они наконец-то помирились, обнялись и попросили друг у друга прощения. А вот Марина примириться не захотела, и на отпевании Зинаиды её не было. А брат пришёл и дал последнее целование.

Последний месяц она почти не выходила из дома, только во дворик — пройтись до калитки и обратно: выпустить и запустить пёсика. Звонила заранее старосте, чтобы он попросил меня её причастить. Мне не звонила из деликатности, чтобы не беспокоить. Я приезжал несколько раз. У неё была в доме своя келейка, маленькая, уютная, с кроватью, столиком и со святым углом, стены вокруг которого сплошь были увешаны иконами и святыньками… Мы молились с ней, я просил её не вставать (разве что на чтение Евангелия и во время Причастия), но она, посидев немного, всё равно поднималась и стояла всё время, пока я вычитывал молитвы. Потом провожала меня до калитки трудной, уже по-стариковски шаркающей походкой и передавала в кулёчке очередной гостинец. То варенье, то виноград, то маринады какие-то…

В день её кончины мне позвонил наш прихожанин, а по совместительству электрик в больнице — Володя и сообщил, что в отделение только что привезли Зинаиду. Она в сознании, но слабенькая, и вот он взял из нашей больничной часовенки икону и поставил в её палате. Можно ли? Я сказал, что и можно, и нужно. Зинаиду и раньше привозили на время в больницу, чтобы поддержать капельницами и усиленной терапией, так что я не удивился такому событию. ещё через полчаса позвонила дочка Зинаиды и сказала: мама попросила, чтобы я её завтра утром исповедовал и причастил. Конечно, я не возражал, и мы договорились встретиться завтра в девять утра. Но ещё через час позвонил староста и сообщил, что Зинаиде неожиданно стало хуже и она скоропостижно скончалась. До последнего она была в сознании, держала себя с добрым христианским достоинством, никому не жаловалась и не роптала.

Несомненно, Господь за её веру и постоянство в добре и молитве дал ей силы именно так — терпеливо — перенести свою болезнь и непостыдно закончить земной путь. А то, что не получилось напутствовать её Святыми Дарами… - верю, что Господь принял её намерение и сподобит её «истее», то есть во всей возможной для человека полноте, причаститься Жизни в «невечернем дне Царствия Своего».

http://www.pravoslavie.ru/125 931.html