 |
| Деловая газета «Взгляд» | Сергей Худиев | 12.11.2019 |
На днях патриарх Александрийский Феодор II признал учреждённую патриархом Варфоломеем «Православную церковь Украины». Структуру, которая была создана для того, чтобы вытеснить вдвое большую по числу приходов Украинскую православную церковь в общении с Московским патриархатом, возглавляемую митрополитом Онуфрием, который пользуется огромным авторитетом.
Раскол в мировом православии существенно углубился, и нам стоит напомнить содержание и контекст конфликта — как церковный, так и мировоззренческий.
Мировое православие состоит из пятнадцати поместных церквей, возглавляемых своими патриархами. Московский и Константинопольский патриархаты расходятся в понимании того, какими должны быть отношения между ними. Константинополь провозглашает себя «первым без равных», primus sine paribus, главой всего православного мира, который вправе распоряжаться на канонических территориях других Церквей, как у себя дома. Патриарх Константинопольский Варфоломей нашёл удобную возможность утвердить свои притязания, когда Пётр Порошенко, бывший тогда президентом Украины, попросил его создать на территории Украины Церковь, которую бы признавало мировое православие, но которая была бы никак не связана с Московским патриархатом.
Порошенко, ища поддержки украинских националистов, попытался перевести украинских православных под Константинополь; нельзя сказать, что это удалось — хотя патриарх Варфоломей и создал на Украине новую структуру (ПЦУ), объединив два старых церковных раскола, только двое из 90 епископов УПЦ согласились к ней присоединиться. Патриарх Варфоломей, ещё недавно признававший митрополита Онуфрия законным предстоятелем, объявил «митрополитом Киевским» другого человека, Епифания.
Со своей стороны, Московский патриархат считает, что все православные патриархи равны и не должны нарушать канонические границы друг друга, и полагает действия Константинополя очевидным беззаконием.
Хотя патриарх Варфоломей оказывает огромное давление на другие поместные церкви (в чём ему нескрываемо помогает американская дипломатия), процесс признания ПЦУ идёт с огромным трудом — прежде всего потому, что согласно канонам (церковным правилам), ни сам Епифаний, ни значительная часть «епископата» новой структуры не были рукоположены в священный сан должным образом.
Но Константинополю удалось додавить до признания ПЦУ Элладскую православную церковь — и теперь вот Александрийский патриархат. Как это вполне очевидно, в принятии такого решения важную роль играет греческий национализм, который видит в патриархе Варфоломее «этнарха» — главу нации, которого надо поддерживать из соображений племенной солидарности.
Стоит заметить, что и среди греческих архиереев, священников и благочестивых мирян есть немало людей, которые относятся к поведению Варфоломея с резким неодобрением — но, увы, их точка зрения не была услышана.
Сеть полна напоминаний о том, как ещё совсем недавно Александрийский патриарх Феодор II не только признавал митрополита Онуфрия единственным законным предстоятелем Украинской церкви, но и лично изъявлял ему знаки самой сердечной братской привязанности, называл его «святым человеком» и призывал хранить ему верность. Фотографии и видеозаписи (совсем недавние) сохранились в изобилии, что побуждает многих комментаторов в Сети вспоминать известный евангельский эпизод с поцелуем Иуды. При этом никаких канонических преступлений, которыми можно было бы оправдать такую перемену отношения, митрополит Онуфрий не совершил — его даже и не обвиняют в них.
И первое, что бросается в глаза в этой ситуации — это обесценивание сначала патриархом Константинопольским, а теперь и Александрийским, как себя лично, так и своих титулов и кафедр. Власть церковного иерарха держится на том, что верующий народ видит в нём хранителя церковного предания, догматического и канонического, «право правящих слово Твоея истины». Слово, сообразное истине, не может меняться в зависимости от текущих политическим раскладов — если три года назад канонической истиной было то, что законный предстоятель Украинской церкви — митрополит Онуфрий, и оба иерарха эту истину признавали, то это является истиной и сейчас. Если позиция обоих патриархов меняется (сначала они признают митрополита Онуфрия, потом — нет), мы вправе спросить: когда их позиция являлась ложной и противной канонам — тогда или сейчас?
В любом случае такая перемена дисквалифицирует их, как авторитетных толкователей церковного предания. Более того, если их позиция изменилась сегодня, то что помешает ей измениться завтра? Что помешает людям, которые провозглашали одно мнение, как истину, вчера, противоположное — сегодня, изменить свои убеждения ещё раз — и самым непредсказуемым образом?
Нас, северян, часто упрекают в угрюмости — мы не особенно щедры на объятия и улыбки. Зато мы воспринимаем их всерьёз. Когда оказывается, что самые тёплые и сердечные изъявления дружелюбия со стороны патриарха Феодора II ничего не значат (как, впрочем, и улыбки патриарха Варфоломея) и могут в любой момент обернуться обманом, нам остаётся только признать, что расположение этих людей имеет ту же цену, что и их суждение о канонах.
Это как если бы, скажем, правительство США объявило конфискационную реформу, в ходе которой объявило бы все — электронные или бумажные — зелёные доллары недействительными, а затем выпустило бы другие, скажем, розовые, оставив всех, кто вкладывался в их валюту, с кучей бессмысленной резаной бумаги.
Это привело бы к тому, что люди отказались брать новые доллары — понимая, что с ними в любой момент может случиться то же самое, что и со старыми. Авторитет, признание, одобрение или знаки сердечной привязанности со стороны Константинополя или Александрии превращены, поведением их предстоятелей, в такую же обесцененную валюту, брать которую не имеет смысла. Слово, на которое нельзя полагаться, неизбежно утрачивает всякую ценность.
Конечно, эта экономическая аналогия неполна — есть ещё авторитет древних кафедр, благочестивые воспоминания о днях, когда их занимали люди, вызывавшие больше доверия. Мы, православные люди, живём Преданием — и для нас далекая история Церкви важна и реальна.
Но история Церкви динамична, а не статична. Где-нибудь в VIII веке никто не сомневался, что Константинополь — славнейший город христианского (да и всего) мира, а о том, что в славянских землях возникнет могущественная православная держава, едва ли кто мог бы догадываться — там язычники, немногочисленные и несчастные, поклонялись деревянным идолам.
Но время прошло — и цветущие некогда центры христианской цивилизации подпали под чужую власть и пришли в упадок, а некогда дикий север украсился множеством монастырей, храмов, благочестивых подвижников и святых.
Так бывает в истории Церкви — когда-то полноводные потоки, поившие весь мир, иссыхают, но благодать Божия находит новые русла и призывает новые народы.
И оказывается, что люди, носящие титулы, бывшие когда-то великими и славными, не соответствуют им ни по масштабам влияния, ни по личным качествам. Мы приезжаем туда, где был Константинополь, и видим остатки ромейской кладки — а его нынешние жители ни обычаями, ни языком, ни, главное, верой, не напоминают древних ромеев.
Мы любим и чтим Константинополь, и с волнением читаем о его великой, славной и героической истории, и, может, даже мечтаем стоять с мечом в руке на его стенах, отражая натиск воинов султана — но, увы, Константинополя давно нет. Возможно, пришло время это осознать.
Конечно, так бывает, что носитель древнего и славного аристократического титула не имеет больше ни земель, ни замков, ни блестящей свиты, и должен работать, как все люди. Но он помнит своё имя, и помнит, к чему оно обязывает, так что его поведение выдает настоящего аристократа — благородного, скромного, верного слову, мужественного, справедливого, ответственного, так, что вы почти невольно готовы повиноваться ему и в его нынешнем скромном положении. Но, увы и увы, это явно не тот случай.
Это душераздирающе печально, но мы не можем жить ностальгической мечтой о древних временах. Наша ответственность, как православных людей, состоит в том, чтобы служить Богу и людям в той эпохе, в которой мы находимся. А в эту эпоху мы призваны не стоять на стенах Константинополя — увы, они давно уже пали — а понять, что и от кого мы обороняем сейчас. Потому что в текущий конфликт вовлечены мощные политические силы, которые никак не являются церковными.
Ещё в самом начале текущего кризиса один антицерковный журналист с удовлетворением предвещал «раскол православия на либеральное (с центром в Константинополе) и консервативное (с центром в Москве)». Едва ли он выдал страшную тайну. Не нужно быть посвящённым в какие-то секретные планы, чтобы догадаться, что силы, желающие подчинить и разрушить Православную церковь, будут работать именно над этим.
Современная глобалистская элита имеет вполне сложившуюся идеологию; очень коротко её можно выразить лозунгом «меньше народа — больше кислорода». А если сказать несколько подробнее, то, согласно этой идеологии, земле грозит перенаселение и связанное с ним катастрофическое потепление климата. Если не принимать никаких мер, атмосфера перегреется, сельское хозяйство рухнет, человечество постигнут великие бедствия, сравнимые, по словам медиамагната Теда Тернера, с последствиями ядерной войны. Поэтому богатейшие и влиятельнейшие люди мира, объединенные в так называемый добрый клуб, ставят себе целью «борьбу с перенаселением» и решительное сокращение рождаемости. В этом контексте становится понятно настойчивое продвижение абортов и заведомо бесплодных форм сексуального поведения, а также борьба с семьей, в которой, собственно, и происходит грозящее такими бедами умножение человеческого рода.
Конечно, тут можно заметить, что если земля и перенаселена — то уж точно не русскими, не украинцами и не европейцами вообще, и либералы склоняют к бесплодию народы и так малоплодные, и в реальности это может привести только к вытеснению народов, попавших под либеральное влияние, народами, сохранившими здоровое почтение к семье. Можно также заметить, что пугать людей глобальными угрозами — это хороший способ добиваться глобальной власти. Но так или иначе либеральная программа принципиально направлена против семьи и детей.
Традиционная и, особенно религиозная, этика, которая чтит семью и чадородие, а вот извращения и аборты, напротив, порицает, оказывается неизбежным противником этой программы.
Религиозные семьи статистически заметно многодетнее. Поэтому на религиозные сообщества оказывается огромное давление с тем, чтобы заставить их принять либеральную повестку дня — или хотя бы подорвать их влияние, если это не удастся. В отличие от большевиков, которые стремились просто и грубо физически уничтожить Церковь, основная стратегия либералов состоит в растлении её изнутри. Недавняя новость показывает яркий пример того, как выглядит религиозная община, в отношении которой либералы вполне достигли своих целей.
5 ноября Национальная федерация абортов США объявила своим президентом Кэтрин Рэгсдейл, давнюю проабортную активистку и по совместительству «священницу» Епископальной церкви США. По её словам, «те, кто делают аборт — одни из моих личных героев и современных святых». Кэтрин — лесбиянка, «женатая» на другой «священнице» той же общины.
Огромные усилия направлены на поддержку либеральных активистов в других христианских сообществах — протестантских и католических служителей, которые трудятся над превращением своих общин в то же самое, во что уже превратилась Епископальная церковь США.
Конечно, либеральные общины, которые «пошли навстречу современному человеку», умирают от обезлюживания и распродают ненужные им более церковные здания под книжные магазины и бары — верующие люди их покидают, прогрессивная общественность как не ходила, так и не ходит — но в этом-то и состоит цель либеральных реформ.
В православии либеральное течение было ещё недавно незаметно, и мы могли с удовлетворением отмечать, что нас эта западная болезнь не коснулась. Увы, это больше не так. Было бы наивно думать, что нас оставят в покое. Либеральные фонды открыто поддерживают «православных богословов», которые призывают к пересмотру учения Церкви и «признанию сексуального разнообразия».
Православные, живущие в западных странах, находятся под огромным давлением окружающей либеральной культуры. Но на пути этого давления есть серьёзная преграда — влияние Русской православной церкви. Россия — одна из немногих европейских стран, где церкви строятся, а не сносятся или переоборудуются в кафе и магазины, а общественная атмосфера, скорее, неблагоприятна для либеральных идей.
Поэтому для того, чтобы либерализировать Православную церковь, нужно разрушить в ней влияние Московского патриархата — а потом уже, по отдельности, реформировать более уязвимые поместные церкви.
Лучший друг патриарха Варфоломея, увенчанный от него престижной премией имени патриарха Афинагора, бывший вице-президент США Джо Байден, известен не только своей коррупцией, но решительными проабортными и про-ЛГБТ взглядами, да и вообще патриарх Варфоломей — человек глубоко свой для либеральной элиты США.
Он отозвался, когда его воодушевили устроить глобальный раскол в православии — и роль американской дипломатии во всём процессе никто не скрывал. На какие ещё просьбы своих либеральных друзей он отзовётся, мы, конечно, не можем утверждать заранее — но можем не сомневаться, что такие просьбы последуют. Об их содержании нам тоже нетрудно догадаться.
