 |
| Православие.Ru | Диакон Владимир Мартышин | 18.03.2019 |
16 марта исполнилось 65 лет диакону Владимиру Сергеевичу Мартышину — журналисту и писателю, педагогу и общественному деятелю, одному из организаторов Иринарховских чтений и директору знаменитой Ивановской средней школы, куда привозят детей со всей России. Признанный лучшим журналистом Москвы, в 1990-е он уехал из Москвы вместе с семьёй в почти обезлюдевшую деревню Кучеры на Ярославщине. Там же, в Ивановской школе, он вначале преподавал историю, а затем, когда его избрали директором, превратил её в «Школу целостного развития». По инициативе Владимира Сергеевича и при его непосредственном участии в Ивановском был построен храм вместо разрушенного в 1960 году. А три года назад Владимир Сергеевич был рукоположен в диаконы.
Мы от всей души поздравляем отца Владимира с юбилеем и в этот день публикуем его рассказ о пути к деревенской жизни, учительству и диаконству.
Владимир Сергеевич Мартышин с семьей
Все мы родом из детства
Сам я человек деревенский, родился в Краснодарском крае, но там жил очень недолго. В два года меня перевезли на историческую родину моей матери Евдокии Михайловны — в Новгородскую область. Там я и воспитывался, там получал начатки любви к Отечеству. Жили без всяких удобств, даже электричества не было.
Родом я из крестьянской семьи, корни у меня крестьянские, по линии матери в роду были даже, кажется, крепостные. Отец имел всего три класса образования, но был большим мастером, только одних рационализаторских предложений им было зафиксировано более 60. Прошёл войну, был на четырёх фронтах, бил бандеровцев подо Львовом — это мне больше всего запомнилось, хотя я не знал, кто такие бандеровцы. В доме нашем часто звучали рассказы о старине, и тяга к истории во мне открылась очень рано, в 4−5-м классе. Рано появилась и любовь к литературе, большую часть Пушкина я прочитал ещё в 5-м классе. Первые стихи написал в 4-м классе, в 5-м — послал их в «Пионерскую правду» и получил оттуда хороший отзыв.
Уже с 8-го класса я начал писать дневники, продолжаю это делать и по сей день. Тогда у меня не было образца, я многого ещё не знал, культуры ведения дневника у меня не было; сегодня к ранним моим ежедневным записям можно относиться с иронией, юмором, но дневник, несомненно, оказал влияние на мою жизнь. На протяжении всей жизни он позволял «всматриваться» в себя, анализировать свои состояния, поступки, мысли, намерения. Следить за ростом или падением в профессиональном, культурном отношениях.
В школе я был весьма инициативным учеником, можно даже сказать, что излишне инициативным, из-за этой активности, бывало, и отца вызывали в школу. Был председателем совета дружины, капитаном футбольной команды.
С детства мне везло на встречи с людьми. Вот, к примеру, ещё в 1965 году мне довелось повстречаться с будущим выдающимся писателем Леонидом Бородиным. Я был капитаном школьной команды по футболу, мы приехали в село Серебрянка играть со своими сверстниками матч, а директором этой школы был тогда Леонид Иванович. Как сейчас помню эту случайную беседу с ним. Через несколько месяцев в нашей районной газете будут опубликованы первые его рассказы, а ещё через месяц его осудят за антисоветскую деятельность. У нас тогда в Ленинградской области этот процесс очень сильно нашумел, а теперь я знаю, что он получил серьезный резонанс и в стране. И вот в 1990 году нас снова свела судьба. Леонид Иванович пришёл работать в журнал «Москва», где я в то время работал. Когда уехал жить в деревню, наши телефонные диалоги продолжались. Он собирался все время приехать к нам на Иринарховские чтения, но так и не выбрался.
Епископ Феоктист Переславский и Угличский и диакон Владимир Мартышин
Вспоминаю православные традиции Новгородской земли, к которым я прикоснулся в детстве: с началом поста в доме снимались обычные занавески и вешались темные, пост соблюдался неукоснительно. Постоянно мерцающая лампадка перед иконой, силуэт бабушки, которая перед ней молилась.
Храмы в Новгородской области после войны оказались почти все разрушены: наши отступали — взрывали колокольни, чтобы не оставить противнику наблюдательных пунктов; немцы отступали — тоже взрывали. На десятки километров не было храмов.
Рождеству радовались, заканчивался пост. О его конце говорило и то, что во дворах начинали резать поросят. Елки в домах стояли до Крещения Господня. В эту обрядовую часть включались и наши хождения ряжеными, затем масленица, после неё снова в доме новый порядок: еле мерцающие фитильки ламп, тишина и с особенной строгостью смотрящий с иконы на нас Спаситель.
Страстная седмица особенно запомнилась. В Чистый четверг всё намывали, неокрашенные полы в избе мыли с гверстой (каменной крошкой) и голиками. А на Пасху все наряжались и вставали очень рано смотреть, как играет солнышко.
До десяти лет я был верующим и богобоязненным, чтобы, например, сказать дурное слово, выругаться. Помню, как однажды парнишка, на два года меня старше, выругался матом. Я схватил его и закричал: «Ты что?! Боженька сейчас покарает тебя!» Откуда был такой страх, я даже сейчас не понимаю.
Помню, как отец учил меня исповедоваться — мне было где-то 5−6 лет. Отец говорил: «Когда придёшь к батюшке, говори, что грешен». А я настаивал, что не грешен. Я это запомнил, хотя исповедался первый раз, наверное, лет в 20.
В дневнике я написал: «Медленно умираю»
В годы учебы в институте
В университет я поступил поздновато, в 22 года. До этого я работал судостроителем, потом служил в морской авиации, потом работал на Балтийском заводе и только после этого поступил в университет. После 2-го курса женился. Жил на Петроградской стороне, работал дворником. Тогда же начал ходить в храм.
Земля ярославская в 1977 году нас с будущей супругой подружила. Будучи студентами ЛГУ, мы приехали сюда на экскурсию со своим танцевальным ансамблем. На Волжской набережной я начал ухаживать за Татьяной, через год мы поженились, а спустя 35 лет здесь же, на Волжской набережной, нам вручали памятную медаль святых Петра и Февронии «За супружескую верность». Символично.
Когда мы с супругой закончили в Ленинграде университет в 1981 году: я — журфак, она — финское отделение филфака, мы работали в Москве, и я очень боялся, что Москва меня закабалит — это был какой-то панический страх. Уже тогда я понимал, что деревня — это полная свобода, что она гораздо шире, чем любой большой город.
Года два я работал на разных временных ставках, а когда меня приняли уже на постоянную работу, я очень огорчился. Писал я неплохо, в 1986 году оказался в числе лучших репортеров города Москвы, награждён дипломом Гиляровского за свои работы.
Моя супруга, в совершенстве владея финским языком, работала на «Гостелерадио» в финской редакции, ездила в командировки в Финляндию. Я тоже много путешествовал, особенно в то время, когда работал в газете «Водный транспорт». Бывал и на Северном полюсе, и на земле Франца-Иосифа, на Новой земле, ходил Северным морским путем, прошёл все среднеазиатские республики, пустыни. Работа была очень интересная — я мог выбрать любую точку на карте и поехать туда без проблем. Но в дневнике я писал: «Я медленно умираю». У меня было состояние медленной смерти, хотя мне было 30 с небольшим лет.
В 1986 году под Новороссийском произошла страшная трагедия: затонул пароход «Адмирал Нахимов», погибло 426 человек. Я освещал эту трагедию в прессе и по долгу службы дольше всех журналистов жил в Новороссийске. Кроме ежедневных материалов мною был сделан серьёзный анализ этих событий в повествовании «Трагедия и совесть» (позже именно эти публикации послужили тому, что я был признан лучшим репортером столицы, но сейчас речь о другом). Так вот, это был переворот в моей журналистской судьбе. С тех пор я не брался за материалы однодневки, а писал только об очень существенном и серьёзном. Эти события, уже сам суд над капитанами кораблей стали переломными в моей духовной жизни.
«Отче, научите верить!»
Архиепископ Алексий (Фролов)
Моим первым духовником стал владыка Алексий (Фролов). Мы познакомились в Троице-Сергиевой Лавре, благодаря ему я пришёл к осознанной глубокой вере. До нашего с ним знакомства я, конечно, в храм ходил и даже причащался, но вера была довольно поверхностной. Владыка тогда был ещё иеромонахом, настоятелем Софринского храма и преподавателем академии. Помню, я его всё просил: «Отче, научите верить! Отче, научите верить!» У нас были очень близкие искренние отношения, и мы часто беседовали. Я считаю его первым человеком, очень сильно повлиявшим на меня.
Владыка Алексий (в то время иеромонах) был хранителем музея иконописи — это мощнейший музей Троице-Сергиевой Лавры, — кроме того что он был преподавателем академии. И вот, действительно, я приставал, как мальчишка: «Отче, научите верить!» Потому что тот порог трудно перейти — этой веры. А он мне говорил: «Откройте сердце!» — ну что это было для нас, не понимающих, не знающих. Тем более мы уже знаем, что «никто без воли Отца Моего не придет ко Мне» — так Христос говорил. А потом владыка мне говорит: «Слушай: знаешь, что такое вера? Приходит к батюшке одному человек и тоже вот такой же вопрос: „Батюшка, научите меня, как верить“. А батюшка его спрашивает: „Ты кто по профессии?“ Он говорит: „Астроном“. — „Ну, в таком случае поверь, что земля плоская“. Вот что такое вера!» Этот образ, который мне будущий владыка Алексий привёл, настолько меня поразил. Как это астроному, который знает, что земля круглая, в такое поверить?! А вот вера именно это и есть.
Потом как-то зашли к отцу Алексию в домик — он жил тогда на Старой площади, где-то на параллельной улице между ГУМом и ЦК КПСС у него комнатка была. Много беседовали, много говорили. Меня поразила его аскетическая обстановка. И он мне вручил крестик. На столе лежало много крестиков. Я, естественно, самый большой выбрал, солидный. Этот крестик несколько раз я терял, где-то забывал, и он ко мне каким-то таинственным образом возвращался. А потом этот крестик за несколько лет — за десятилетие — сточился у меня: буквально как лезвия стали его края, и, когда он уже начал ранить грудь, я его положил, и он лежит как реликвия.
Когда я в деревне оказался, владыка уже был Орехово-Зуевским и наместником Новоспасского монастыря. И был правой рукой Патриарха Алексия. Но абсолютно всегда принимал. Только скажешь казакам: «Из Ярославля Владимир», владыка сразу же: «Пусть поднимется», — и я уже приходил в его рабочую келью, и много бесед было. Помню, были проблемы в Сербии, владыка занимался этим вопросом. Как он сильно переживал!
Часовня преподобного Иринарха тогда свободна была, и с отцом Виктором — настоятелем Борисоглебского храма до открытия монастыря — открыли мы магазинчик православной литературы, и владыка как раз помогал мне книгами.
С ним мы начинали издательскую деятельность. Первая книжица, нами изданная, носила название «Христианское воспитание детей». Владыка был заказчиком, а мы с товарищами организовывали её выпуск. Интересно, что первым спонсором этой книги был Ходорковский. После неё издали «Земную жизнь Богородицы», «Райские цветы с русской земли», книгу о преподобном Сергии Радонежском, другие интересные проекты — это были первые светские издания о вере. В то время мы также создали благотворительную организацию «Светоч». Мы собирали деньги, организовывали концерты и тем самым помогали русским артистам, театру «Глас», ансамблю «Казачий круг», Татьяне Синициной, писателям, которые бедно жили.
В деревню — туда, где полнота жизни
В 1990 году мы переехали в деревню. Раньше дома в деревнях не продавали без ходатайства начальства с работы, партийной организации и профсоюза. Мне дали «отпускную», подписанную, кстати, Владимиром Крупиным, благодаря чему я смог купить дом под Борисоглебском Ярославской области — приобрел его как дачный дом.
В то время, как, впрочем, и сейчас, все стремились в большие города, поэтому восприняли наш поступок не иначе, как помешательство. Хотя осознавать я начал это несколько позже, когда одна подвыпившая жительница села раскрыла мне глаза. Она решила узнать у меня, как ей закодироваться, а когда я ответил ей, что этого не знаю, очень удивилась и сказала, что все жители села считают меня бывшим пьяницей, который закодировался и уехал по этой причине из столицы. Нас воспринимали как несчастных несостоявшихся людей, потерпевших жизненное фиаско. А было всё как раз наоборот.
Ко времени переезда в село у меня было трое детишек — старший, Алексей, пошел в 6-й класс. Наше решение переехать, конечно, было необычным.
Нами двигало желание полноты, цельности, которую невозможно обрести в городе. Хотя, наверное, это возможно везде и всюду, как, например, не обязательно спасаться в монастыре, где-то за стенами. Но для меня это было именно так. Незадолго до отъезда, в дневнике за 1987 год, вижу уже другую запись: «Хочу жить». А в дневнике 1993 года было написано: «Я живу». Вот такая интересная динамика моих изменений.
Мы живем в деревне уже 29 лет, и за всё это время я ни на мгновенье не пожалел, что бросил Москву и уехал.
До 1990 года мы проживали в одной из комнат трехкомнатной квартиры родителей, к этому времени у нас родился уже третий ребёнок. В 1993 году мы получили четырехкомнатную квартиру, супруга не поехала даже взглянуть на неё. Я отдал квартиру другу, друг жил в ней где-то три-четыре года, потом её продали.
Здесь, в селе, мои дети закончили школу, потом Маша закончила Государственную академию славянской культуры, Алексей с Анной — Ярославский педагогический университет. После этого они тоже порвали с городом и приехали жить обратно в наше село, на деньги с проданной квартиры построили здесь себе дома.
Через шесть лет после переезда в деревню, в 1996 году, к нам в село приехали журналисты «Первого канала» и телеканала «Мир», снявшие про нас фильм «Дневник директора школы» (а всего о нас и о школе снято более десятка фильмов), в нём я указал причины, по которым мы уехали из столицы. Нужно сказать, что с тех пор я многое переосмыслил, и сейчас я бы совершенно иначе расставил акценты, нежели в то время.
Тогда в городах большинство верующих были неофитами, нас тогда даже причащали без исповеди, точнее — после общей исповеди. ещё не было идеи, что надо бежать из городов. На приходе же в деревне были в основном старушки — мы застали бабушек 1900 года рождения. То есть мы захватили тот старый мир, который поставил, подтолкнул нашу семью на этот путь. Сами они ушли, а мы теперь катимся, идём этой дорогой. В храмах тогда было спокойно, без ажиотажа.
Дни славянской письменности на ледоколе «Сибирь»
Всегда считал себя последователем представителей «деревенской прозы»: Федора Абрамова, Василия Белова, Валентина Распутина. И у меня всегда было ощущение, что именно в этом моё будущее. В Москве я занимался публицистикой, и приходилось постоянно и много писать. Но у меня складывалось ощущение, что я потерялся и совершенно не знаю жизни. Как я буду писать о деревне, когда я её забыл?
Так же и с педагогикой. Когда я пришёл в школу, то обнаружил, что у меня такой же большой разрыв со школой. Самое главное, было понимание, что городская жизнь — это несвобода, ограниченность. Когда я стал жить в деревне и анализировать, то по сути так и оказалось: в городе не человек, а полчеловека. Как и без Церкви человек — это полчеловека. Жаль, что неверующие люди этого не знают и не понимают. Конечно, и городской человек может жить богатой духовной, социальной, культурной жизнью, но есть вещи, раздвигающие границы восприятия. У меня есть стихи, в которых я размышляю на эту тему. Там говорится, как все мы сидели и мечтали, что выйдем на пенсию и уедем в деревню или, например, в избушку лесника. В этом было много романтики, идеализма.
Я часто упоминаю пословицу: «Бог создал деревню, а человек — город». Так на самом деле и было. Племя Ламеха, потомка Каина, создало все цивилизационные прорывы. А я уезжал в деревню с жаждой полноты, которую действительно здесь обрёл. В деревне человек действительно может обрести эту недостающую полноту жизни.
Причём мой отъезд из столицы не ограничил мою профессиональную деятельность. Будучи именно в деревне, я вступил в Союз писателей, поступил в аспирантуру МГПУ, написал диссертацию (до защиты, правда, дело не дошло), я езжу по всей стране на научные конференции. То есть очень широкий диапазон культурной жизни.
Не хоронить, но возрождать
Ивановская школа
А на первых порах я оформил землю как фермер. Долго мечтал о доме с колоннами, о своём имении. Потом, уже работая учителем, я пять лет сеял по 20 гектаров, пахал. Это было мое любимое время, когда я вставал в 4−5 часов утра, работал в поле, часов в 8 — завтрак, потом шёл на работу в школу. Мне это было близко. В детстве я, как самый младший в семье, пока все братья в школе на уроках, носил в поле завтрак отцу, который работал трактористом. И романтика поля на всю жизнь захватила меня: поле голубых цветов, лён — потрясающие картины, которые я запечатлел в своей детской памяти.
Для нас желание создать своё гнездо и быть вместе оказалось сильнее всех трудностей. Мы приехали в тот период, когда везде были талоны. Нам талонов не полагалось, так как мы были прописаны в Москве. А местное население делилось с нами своими талонами. В то время, в 1990 году, разрухи здесь ещё не было. В три смены работал недалеко отсюда картофелетерочный завод, делал крахмал. Колхоз работал в две смены, было много техники, тракторов.
Возможно, мне было несколько сложнее находить с местными общий язык из-за того, что я не пью. За рюмкой такое сближение происходит быстрей. В столице я привык к другому кругу общения, так что не со всеми подряд было желание заводить разговор.
Через месяц после нашего приезда случились поминки, и нас тоже пригласили. И когда прошлой осенью были поминки по моей теще, мы также пригласили всю деревню, соблюдая местный обычай. А тогда, на поминках, один местный ветеран войны дядя Саша, в стельку пьяный, смотрит на меня и спрашивает, как потом оказалось — пророчески: «Что? Хоронить нас приехал?»
Да, с тех пор многие деревни исчезли, не пережили того времени.
Колхоз был процветающий, но был уже на грани. Некоторые жители были передовиками, победителями соцсоревнований, многие имели медали, поэтому у входа в школу мы повесили мемориальные доски. Есть доска с именем председателя колхоза. Он же и храм взрывал. У него три ордена Ленина и орден Трудового Красного Знамени — это очень высокие награды, зарабатывали их большим трудом. Он не был злодеем, трудился ради материального благополучия людей. Все так жили тогда, у меня нет осуждения к ним. Самым большим злодеем я считаю себя — иначе нет пути к покаянию. Так воспитаны и я, и супруга — нет места ни осуждению, ни предубеждениям, и нам это очень помогло в жизни.
Когда я переехал в деревню, то сразу пошёл работать в школу учителем истории — без этого дом мне не продавали. Школа была на грани разрушения. В школе училось 56 человек, а сегодня уже около 180 — больше не берём, так как не позволяют условия.
Тогда в школе преподавали девчонки, только что окончившие школу. Высшее образование имели всего два человека, а когда-то это была ведущая школа района. Я переживал, что мои дети не получат полноценного образования. В 1993 году по нашему приглашению в соседнюю деревню приехали ещё две городские семьи, и все они пошли работать в школу. Таким образом, нас уже было шестеро. Мы взяли на себя преподавание 11 предметов. Среди нас не было профессионалов, кроме моей супруги, которая окончила филологический факультет и имела вторую специальность «учитель русского языка и литературы». И в 1994 году мы начали реформировать школу. Учителя-ветераны восприняли это с иронией, они не верили, что её возможно возродить. Но всё получилось!
Историческое место
Иринарховский крестный ход. Фото: А. Поспелов / Православие.Ru
Я стал интересоваться историей здешних мест. Оказалось, чего только не помнит эта земля! Деревеньки здесь тесно насажены, и вот из окна нашего дома видна соседняя деревня Вертлово. Уже она одна — летопись русской жизни. В 1185 году в ней жил князь Весель, сподвижник князя Игоря, с которым он на половцев ходил. В 1174 году в том же Вертлово жила княгиня Улита, жена Андрея Боголюбского, которая участвовала в политическом заговоре против мужа. В конце XVI века в ней жил известный архиепископ Никандр, любимец царя Ивана Грозного.
А сколько здесь было явлено подвижников веры! В двух километрах от нас родился основатель Толгского монастыря святитель Трифон, которому мы служим молебны и чью икону недавно написали. В соседнем селе Кондаково родился, а затем в Борисоглебском монастыре подвизался в затворе преподобный Иринарх — величайший русский подвижник Смутного времени.
Если помните из истории, в Ярославле было покушение на князя Пожарского, после которого его ополчение дрогнуло и стало расходиться. И тут преподобный Иринарх присылает Минину и Пожарскому освященную просфору с запиской: «Идите на Москву, и вы увидите победу». Вдохновленные руководители ополчения являются в Борисоглебский монастырь, преподобный преподносит им своё благословение, даёт им свой крест, и они идут на Москву, освобождают её от поляков. Позже в память об этом Борисоглебский монастырь был освобождён от воинского налога. Такой привилегии, кстати, удостоилась тогда только Троице-Сергиева Лавра.
Чтобы мы оставались русскими
Обо всем этом стал я рассказывать ученикам. А на уроках литературы начал читать отрывки из Библии — иначе как дети поймут историю своих православных предков? Вот с этого и началось. К нам приехала семья из Целинограда, владеющая гончарным искусством. Открыли мы при школе гончарный кружок, ввели новые предметы: церковнославянский язык, Отечествоведение, Добротолюбие. Директор школы нас поддержал, из областного департамента образования приехала комиссия, одобрила начинания, заключила с нами договор на разработку научной продукции: концепции, программ новых предметов. Ну, мы постарались — и получилась настоящая программа православного воспитания. В 1995 году директор школы Николай Николаевич Кунаев ушёл, и меня выбрали на его место. И вот тогда все свои наработки мы стали воплощать, как говорится, по полной программе. В итоге появился у нас и свой школьный храм, и детский православный интернат.
Значительным событием в жизни нашей семьи стало возобновление работы Борисоглебского монастыря и приезд сюда игумена Иоанна, с которым мы, кстати, служили в одном полку морской авиации. Вот уже 25 лет наша жизнь связана крепкими узами. Многие члены нашей семьи здесь окормляются духовно, большая связь у школы с монастырем.
Во всех классах начальной школы у нас преподается красноречие и каллиграфия, в 6−7-м — церковнославянский язык, с 1-го по 11-й класс вот уже 25 лет преподается Добротолюбие, хореография, живопись, музыка, а с 1-го по 10-й класс — Отечествоведение.
В 10-м классе у нас есть курс под названием «Русский характер», в ходе которого мы беседуем с ребятами о русском народе. Курс строится на материале, основанном на трудах русских философов Н.О. Лосского и М.М. Громыко, с которой я лично знаком. Очень сложно однозначно оценить русский народ. Если вы сейчас, например, начнёте ругать русский народ, я буду его защищать. Если вы начнете хвалить — я найду в нём много недостатков. У меня есть много размышлений на эту тему в моих стихотворениях.
Только с традиционным мировоззрением русский человек и может остаться русским
Здесь, в школе, мы ставим задачу вернуться к традиционному мировоззрению, с которым русский человек только и может себя сохранить, остаться русским. Когда народы стояли в очередь к Богу, то каждый получил от Него своё особое предназначение. И нам очень важно всегда помнить своё.
Я являюсь автором первого в России учебника по родословию (у нас в школе преподаётся и такой предмет). Так вот, не только у народа, но и каждого рода, у каждой семьи есть своя задача. Так размышлял и отец Павел Флоренский, так размышлял и Л.М. Савелов, наш выдающийся генеалог, и многие другие. Есть богоизбранный народ, а есть Богом любимый. Русский народ — это Богом любимый. Поэтому на него направлены взоры и надежды других народов.
Наша школа называется «Школой целостного развития», и мы ставим задачу обретения полноты, той полноты, которая была утрачена в результате секуляризации, когда сознание человека, а позже и общество были искусственно разделены на светское и религиозное. В результате человек разделился пополам.
С этим, конечно, не согласятся многие атеисты и язычники, даже те из них, кого можно по праву назвать патриотами. Когда появились мои публикации в газете «Завтра» относительно школы, то многие из этой публики критиковали меня. Наша школа создана, как бы пафосно это ни звучало, чтобы быть кузницей русского народа, и мы стараемся создать в ней такие условия, чтобы всё содействовало и возрождению русского характера, и приобщению к православной вере, без которой русского человека и быть не может — для меня это совершенно очевидно. Мы делаем это очень тактично, поскольку школа всё-таки светская, а не церковная.
Мы стараемся перебросить мостик к утраченным ценностям русского народа, чтобы люди не оставались только в рамках обряда, лишённые духовной основы. Изучаются достопамятные люди России, среди них русские святые, и не только они, но и, например, Суворов, Ломоносов, даже Гагарин. Изучаем, как совершить подвиг — духовный подвиг. Изучается стержень русской жизни — родительское благословение, дыхание жизни — молитва, питание — чтение, основы целомудрия, христианская эстетика. Каждый день начинается с памяти святого. Эту программу разрабатывал я сам, а ведёт эти уроки уже 25 лет одна матушка, кандидат наук. Вся моя жизнь посвящена попытке воссоздания русского человека.
Поисковый отряд «Пересвет»
У нас в школе осуществляется множество проектов. Это и «Дорога в небо», «Дорога в поле». Работает кадетский отряд. Наш поисковый клуб совершил уже 35 экспедиций на фронты Великой Отечественной. У нас отличные хоры. ещё в 1993 году начали внедрять культуру балов. Есть «Лаборатория под небом», она включает в себя прекрасный аптекарский огород — он состоит из 48 грядок, на которых растут уникальные растения для изучения детьми, для написания научных работ. Это такой вариант летней отработки, которая раньше практиковалась во всех школах. И хотя по новым законам детям теперь запрещено в школе работать, даже убирать классы, мы достигли того, что дети добровольно сами приходят летом и трудятся на этом огороде. Потому что мы пробудили в них интерес. Кроме того, у нас есть небольшой дендрарий, уникальная птичья столовая; очень хорошо работает школьное лесничество.
Строим храм!
Храм Илии Пророка в Ивановском. Фото: А. Поспелов / Православие.Ru
После нашего переезда сюда мы стали ходить в единственный храм в округе, находящийся в Павловом селе. В течение многих лет я помогал здесь священнику в качестве алтарника. Потом отец Борис Украинцев открыл храм в Вощажниково, года 3,5 я там алтарничал. Одновременно появилась необходимость или идея возрождения собственного храма. По сути дела новое строительство. Наш храм был взорван в 1960 году, у меня есть документы, как всё это происходило, как всё нагнеталось, как всё отбиралось у людей. Всё это потрясает. Наветы. Не такой простой наш русский человек. Лишь бы выполнить директиву, которая пришла из Москвы: храм должен быть закрыт, уничтожен. И должна быть полностью уничтожена духовная составляющая, по сути — фундамент России, что и предполагалось сделать. Особенно в 1960 году, когда Хрущёв был у власти, когда он обещал показать последнего попа по телевизору.
В 1998 году начали возрождаться крестные ходы, и отец Иоанн, как-то служа на этих развалинах — а там после взрывов видны были воронки, — сказал: «Кто знает, может, на этом месте и будет возрождён храм».
Попечителем школы был мой школьный друг Алексей Сергеевич Игнатьев, с которым мы вместе жили и дружим с 3-го класса. И он мне тоже говорил: «А может, нам взяться?» И я присматривался, думал: может, рядом со школой построить хотя бы небольшой храмик? Мы прикидывали, какой храм нужно построить — деревянный или каменный, и начали даже рисовать чертежи. Интересно получилось: в 2000 году мы начали разрабатывать проект, и одна знакомая нарисовала нам проект, просто на бумаге, — это был древний, XVII века, храм. И потом приехал мой друг, у которого, собственно, и были средства на строительство. Он говорит: «Давайте начинать», а я вдруг где-то потерял эти чертежи. И я собрал моих верующих коллег по школе и предложил, чтобы мы вместе выбрали из альбома А.В. Ополовникова, какой храм будем строить. И вот мы выбираем храм, который и построили, а через некоторое время я нашёл те чертежи, и оказывается, такой храм и был на них. В моей книге «Моя родословная» художник не знал, какой у нас храм, и в качестве иллюстрации нарисовал именно такой храм, который у нас есть, — Зашиверская Спасская церковь.
Храм начали рубить прямо у моего дома. Конечно, я сам руководил всем этим, строители жили в моей библиотеке, Татьяна, супруга, обеспечивала их едой. Рубили этот храм мы, наверное, года два. А потом начали перевозить постепенно на место, фундамент заливать — это началось, наверное, в 2001—2002 году. Местные жители воспринимали это не очень хорошо. Отец Иоанн окормлял всё это строительство — он духовник школы.
Я сначала думал, что будем впятером молиться, ну, может человек 10, а потом вдруг — раз! — времена изменились, к нам переехало жить более 400 человек, включая детей, семьи многодетные. А как отца Феодора назначили настоятелем, он стал подумывать о том, что храм надо расширять. И пристроили ещё отделение вместе с колокольней. И теперь каждое воскресенье у нас до 60−70 причастников, в основном это дети.
Народ радуется, село возрождается: если пройдем по Ивановскому, то там 18 новых домов. В нашей маленькой деревушке, где исторически было 12 домов, уже пять домов построено.
«Орарь Владимиру Сергеевичу!»
Владимир Мартышин (второй слева), архимандрит Афанасий, игумен Иоанн (Титов), Борис Украинцев (ныне протоиерей)
В 2004 году, когда храм освятили, я стал алтарничать уже здесь. В этом же году в Борисоглебский монастырь приехал архимандрит Афанасий, который в течение 40 лет был хранителем мощей преподобного Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой Лавре, и вместе с настоятелем монастыря они приехали к нам в село на престольный праздник. После богослужения сидели у меня дома. Отец Афанасий вдруг схватил меня за ухо и говорит: «А ведь тебе стоять здесь у престола и „паки и паки“ говорить!» Я пытался возражать, что на мне лежит ответственность за школу, но он не слушал.
И вот три года назад я был на богослужении в Кондаково, и владыка Феодор мне говорит: «А почему Владимир Сергеевич без ораря?» И, не дожидаясь моего ответа, сказал: «Орарь Владимиру Сергеевичу!» Снял со своего иподиакона орарь и отдал мне. А у меня на тот момент даже подрясника не было. И Великим постом состоялось моё рукоположение во диакона.
Подготовил Василий Томачинский
