 |
| Deutsche Welle | Роман Романов | 12.12.2018 |
В Москве после долгого перерыва открылся музей истории ГУЛАГа. Его директор Роман Романов рассказал DW о новой экспозиции и об отношении к теме исторической памяти.
Новая экспозиция музея ГУЛАГа начинается с дверей, связанных с жертвами или местами репрессий
11 декабря, во вторник, в музее истории ГУЛАГа в Москве открылась новая экспозиция. К ней готовились более трех лет — собирали документы, личные вещи узников лагерей, привезли даже двери из следственного изолятора Магадана. Накануне открытия DW побеседовала с его директором Романом Романовым.
DW: Вы в музее уже десять лет. Как вас изменила ежедневная работа с прошлым, с памятью о трагедии?
Роман Романов: Да просто появилось целостное восприятие, что всё непрерывно. Превратилось в какой-то континуально-пространственный поток, в котором мы пребываем. Я не чувствую, что вязну в прошлом. Здесь нет никакого погружения. Просто есть понимание, что мы должны назвать всех жертв террора поименно.
— А есть ощущение, что в определенных кругах тема исторической памяти сейчас очень популярная, даже модная?
Роман Романов
— Мне кажется, это просто естественное желание выздоровления. Творческие, думающие люди понимают, что многое из того, что они видят вокруг, имеет своё основание и фундамент в советском репрессивном прошлом.
Для того, чтобы это изжить, есть какие-то интуитивные практики, а есть просто чёткое понимание, что это основано на терапии — индивидуальной, групповой. А чтобы двигаться вперёд и чувствовать себя полноценными, мы должны осознать, что с нами было. Это осознание делает нас целостными, сильными, здоровыми и адекватно видящими будущее.
— Интерес к прошлому усиливается событиями в современной России?
— Да. Помимо этой связи я вижу также внутреннюю потребность у молодых людей понять, а что же было в двадцатом веке. На молодежь приходится наибольший процент посетителей нашего музея.
— Год назад много спорили о проекте Yolocaust. Он осуждал людей, которые делают селфи на фоне мемориала жертвам Холокоста в Берлине. Какое отношение у вас к тому, как нужно обращаться с памятью о трагедии?
— Вы знаете, жизнь и человеческая психика похожи на воду, которая находит свои формы и может иметь разные свойства. Скорбь — составляющая жизни и души. Принуждать к каким-то формам — странно. Мы эти принуждения слышим, когда говорят, к примеру: «Мы должны покаяться». Я думаю, мы должны сначала узнать на логическом уровне о проблеме. А дальше у человека своя палитра путей — эмоционально прикоснуться, каяться или сказать: «Все, теперь я понял, как мне жить дальше». Каждый решает сам, как работать с памятью.
Ещё есть коллективные практики. «Бессмертный полк», например. Звучат обвинения, что вот государство людей заставляет. Знаете, я хожу со своими детьми на «Бессмертный полк», вижу людей и сам чувствую то, что я чувствую. Мне этого достаточно. Меня же не заставит никто напечатать портрет дедушки и рассказать о нём своим детям. Если же государство делает так, то я согласен, что это правильно.
Другое дело, что есть ещё вычурные формы и кликушество, мол, патриотизм, скрепы. Но люди сами разберутся, и всё ложное отпадает.
— Чем новая экспозиция музея отличается от старой?
— Раньше мы выставляли те экспонаты, которые получали из коллекции других музеев. А теперь мы создали свое символическое архитектурное представление в виде лабиринта, по которому проходит история двадцатого века. В нём два ракурса. С одной стороны — большая история страны фотохроникой, документами. А с другой — наиболее трогательный, ощутимый слой, истории простых людей. Какую роль те или иные документы сыграли в судьбе конкретной семьи и конкретного человека? Раньше такого акцента не было. Это то, к чему только приходит отечественная музеология.
— Экспозиция начинается с дверей, которые имеют отношение к людям или местам репрессий. Как вы их довезли до Москвы?
— Лучше не спрашивайте. Есть, например, двери с магаданских и чукотских экспедиций. Дальстрой — это вообще отдельная история репрессивной политики. В тех краях всё особенно хорошо сохранилось, потому что там были урановые разработки и люди бросали эти места немедля. Заходишь — а там чайник, три кружки, миска и ложечки. А поодаль — бочки с ураном, горно-обогатительная фабрика, штольни, в которых добывали урановую руду.
— Вы во всех экспедициях лично участвуете?
— Да, я даже сам ими руковожу, формирую команду и прочее.
— Это не опасно?
— Ну, относительно. В Магадане — радиация, но мы надеваем респиратор какой-нибудь, когда идём к объектам. У нас есть дозиметры. Так что предметы, которые фонят, мы на выставку, конечно, не берём.
- Вы поддерживаете связь с другими музеями ГУЛАГа по стране?
— Мы объединились в Ассоциацию музеев памяти, в которой 32 музея. Есть большие краеведческие музеи, есть те, которые сделаны в квартире, как у Ивана Паникарова из поселка Ягодное Магаданской области. Другой житель Магаданской области, Михаил Шибистый из поселка Сусуман, сделал музей на первом этаже торгового центра своей тёщи. Есть и виртуальные музеи. Например, научно-информационный центр «Мемориал» в Петербурге сделал большой портал «Виртуальный музей ГУЛАГа», в котором оцифрованы и представлены коллекции разных музеев со всей страны.
— Летом вы сообщили, что в магаданском УМВД уничтожили архивные карточки репрессированных. Что сейчас происходит?
— После того прецедента к этим карточкам относятся более бережно. Следующий шаг — надо отсканировать все имеющиеся документы, которые относятся к репрессиям. Технологии позволяют: наш музей готов сформировать несколько таких групп, которые могли бы за небольшой срок отсканировать десятки тысяч документов. Сейчас мы предложим свои услуги информационному центру МВД.
